Антонина поведала о смерти своего мужа и о том, как она ее потрясла. У него случился апоплексический удар, он упал лицом прямо в емкость с тестом и задохнулся. Тесто с лица так и не удалось полностью очистить, и покойника пришлось хоронить как есть, с кусочками теста в усах и бровях, отчего он имел вид клоуна с плохо смытым гримом. Антонина не слишком его оплакивала. Это был пожилой человек с больными почками, который попросил ее руки как раз тогда, когда она переживала черную полосу своей жизни: она только что сломала запястье на соревнованиях по вольной борьбе. Спустя две недели после похорон ее начали преследовать кошмары. Ей снился стол с большой, очень большой ковригой хлеба на нем, внутри которой что-то чавкало. После долгих колебаний она наконец разламывала хлеб на две половины и обнаруживала внутри голову своего мужа-булочника, пожирающую мякиш. Антонина просыпалась с криком и после сидела на кровати, не в состоянии больше заснуть.
Ситуация затягивалась, ставя под угрозу ее коммерческие дела. По совету соседки Антонина приобрела сон, хотя не слишком верила, что это поможет. Симпатичный экземпляр размером с маленькую статуэтку, на красивом пьедестале… и не изображавший ничего. Антонина была обескуражена и немного смущена его абстрактным видом. Она не любила произведений, для понимания которых требовались специальные знания, признавая только жизненное искусство, а не потуги на интеллектуальность, приводившие в экстаз богачей. Она долго колебалась, вертя вещицу в толстых руках. «Их нельзя трогать слишком часто, — поморщившись, предупредил ее продавец. — От этого их срок службы сокращается». Мало того, что это было дорогим, так вдобавок еще и хрупким! В общем, Антонина сомневалась.
«Даже не раздумывайте, — шепнула ей соседка, толкнув локтем в бок. — Вы глазам своим не поверите. Я тоже раньше была как вы. Теперь я трачу на них всю свою пенсию, но зато больше никакого снотворного, никаких успокоительных. Я сплю как младенец — по двенадцать часов! И это в моем возрасте, представляете? Я больше не просыпаюсь от болей, я ложусь в постель и таю, как сахар. Вот какой эффект они дают! Ты растворяешься, тело исчезает, мозг цепенеет… Блаженство. Наверное, истинные святые и блаженные в прежние времена испытывали нечто подобное». Антонина позволила себя уговорить. В женских журналах писали, что сны — непревзойденные стабилизаторы настроения. «Всего несколько эктоплазменных сущностей, определенным образом размещенных вблизи вашей спальни, обеспечат вам настоящий курс омоложения на дому. Ваше тело преобразится, кожа станет более нежной, морщины разгладятся». Все воспевали целебные свойства снов, к тому же утверждалось, что нет необходимости покупать дорогостоящие произведения искусства, чтобы почувствовать, как изменится жизнь. Спать как младенец… О большем Антонина не мечтала. Избавиться от этих ужасных кошмаров, от головы с набитым хлебом ртом, которую она каждую ночь обнаруживала внутри большой ковриги. Если это продолжится, она совсем заболеет, она уже похудела, и ей больше ничего не хочется, даже заниматься любовью, хотя когда-то…
Антонина предпочла бы, чтобы вещица была чуть более похожа на настоящий объект искусства. На фарфоровую маркизу, например… Она не любила греческие скульптуры с их пиписками и виноградными листиками. Виноградный лист — это так глупо; да и как он держится? На шнурке? На капельке клея? Пиписка — миленько, особенно в мраморе, такая розовая, как улитка без раковины. Но сны представляли собой нечто совсем другое. Непонятно было, с какой стороны на них смотреть; ни переда, ни зада; и каждый видел в них то, что хотел: один — голову ребенка, другой — цветок, третий — улыбающееся облако. И все же Антонина купила вещицу. «Мадам начинает собирать коллекцию? — спросил продавец. — На этот случай есть правила, которые следует соблюдать». Ей пришлось ознакомиться с правилами, главное из которых гласило: как можно реже дотрагиваться до снов, даже если очень захочется, потому что контакт с человеческими руками сокращает время их существования, и они увядают. Антонина наивно спросила, чем объясняется этот феномен, и продавец ответил уклончиво: «О, это примерно как цветы. Они совершенно безопасны. Надо только прочитать инструкцию». Принеся покупку домой, Антонина поставила ее на каминную полку в спальне. Этой ночью она решила не гасить свет, чтобы лучше рассмотреть приобретение. Но ей так и не удалось увидеть в нем что-то конкретное. Птица? Крупный задремавший голубь…
Впервые после того, как умер ее муж, Антонина спала как ребенок. Сон, похожий на долгое уютное путешествие, но без сновидений — никаких абсурдных приключений, в которые вовлекаешься, стоит только смежить веки. Проснувшись, она почувствовала себя бодрой, голодной, с желанием проглотить огромный завтрак и бежать в пекарню, чтобы месить там тесто и покрикивать на подмастерьев. Ее распирало от сдерживаемой энергии. С этого дня она начала коллекционировать сны. Она посещала аукционы, когда хватало денег, а когда была на мели — довольствовалась скромными «художественными лавками» или даже отделами домашнего декора в больших магазинах. «Тебе никогда не хотелось приобрести что-то от Солера Магуса? — как-то спросил ее Давид. — Видела большой сон возле Музея современного искусства?» Нет, нет, запротестовала Антонина, это слишком вычурно, слишком монументально, производит чересчур сильное впечатление и даже слегка пугает. Она любила только маленькие вещички, хрупкие и изящные, как те, которые создавал Давид. «Ни за что на свете я не хотела бы Солера Магуса, — заявила она, ероша волосы Давида. — А вот твои безделушки мне очень нравятся. Они миленькие, не занимают много места и держатся достаточно долго. А когда они увядают, их не особенно жалко, потому что они уже успевают надоесть».
Давид принужденно улыбался. Антонина была простой доброй женщиной, и для нее большая теплая буханка хлеба стоила больше, чем любое произведение искусства. Возможно, она была права. Ей и в голову не приходило, какую боль она причиняет своему любовнику, называя его создания «безделушками». Давид ей представлялся кем-то вроде народного целителя, «имеющего дар, но не знания». Антонина ценила сны за их терапевтические свойства, но никак не за их внутреннюю красоту. Она решительно не верила, когда ей говорили, что некоторые любители хранят свои коллекции в залах, оборудованных сигнализацией. Для Антонины сны были то же, что цветы: они украшали жизнь и интерьер, а когда они увядали, вместо них покупались другие.
Она спала как младенец, ее морщины разгладились, в коленях больше не хрустело, а самое главное — ее больше не терзали мрачные мысли о скрытых болезнях, о войнах, нападениях, страх, что однажды вечером на лавку будет совершен налет. Все эти призраки развеялись. Отныне ей достаточно было лечь в постель, чтобы раствориться, как кусок сахара. Иногда ей хотелось протянуть руку и погладить одну из вещиц. «Они будто тесто, — лепетала она, пытаясь объяснить свой порыв. — Но тесто для волшебного, сказочного хлеба. Необыкновенно легкое, почти излучающее свет тесто. Похоже на тесто для гостии, понимаешь?» В экстазе она дотрагивалась до сна, но тут же отдергивала руку, «потому что оно совсем как живое». Теплое и податливое, как кожа, а не как статуэтка из мрамора или слоновой кости. Это была вещь и одновременно это был почти зверек. «Это оболочки сна, — втолковывал ей Давид. — Вот почему никто никогда не устает на них смотреть». «А создаешь их ты, мой сладкий, — говорила Антонина, обнимая его своими пухлыми руками. — Ты прямо-таки колдун».
Колдун? Нет, медиум, и отчасти художник. Но Давид не имел ни малейшего желания пускаться в долгие объяснения. Он ел хлеб, испеченный Антониной, и занимался с ней любовью. Так он проживал время между двумя погружениями, покорный узник бесконечного завтрака.