Я должна быть в бешенстве, но сейчас я немного ослеплена. Завтра я снова разозлюсь и заставлю его извиниться за то, что он был мудаком по отношению ко мне в течение нескольких недель.

Мой клитор болит, когда я наблюдаю за движениями его тела. Он стягивает с себя футболку, обнажая свой скульптурный торс - пресс, над которым он работает каждый день, новые чернильные рисунки на груди и плече, ползущие вниз по бицепсу, - позолоченный луной, светящей в мое окно.

Он проскальзывает под одеяло и натягивает его на нас, а я крепче сжимаю полотенце, даже когда оно распахивается спереди, обнажая меня - но он не видит моей обнаженной кожи. Он не видит моих мурашек по всему телу, и, надеюсь, он не ликантроп и не способен учуять мое возбуждение, как это бывает в романтических книгах.

— Как прошло свидание? -спрашиваю я, надеясь, что в моем тоне нет ни капли ревности.

Прежде чем он успевает развести руками, я раздраженно качаю головой и выдавливаю из себя новые слова.

— И не думай, что, поговорив с тобой, я прощаю тебя за то, что ты вел себя как придурок. Если тебе нужно спать в моей постели, хорошо, но мы поговорим об этом завтра. Итак, да, как прошло свидание?

— Ты злишься на меня, - показывает он, констатируя чертовски очевидное.

— Совсем нет, - саркастически отвечаю я. — Как прошло твое свидание?

— Оно закончилось, как только началось, - показывает он, очень неловко, учитывая его позу. — Почему ты злишься на меня?

Он что, серьезно?

— Потому что ты не подпускаешь меня после того, что произошло в палатке, - говорю я, и румянец пробирается по моей шее и щекам. — Ты сказал, что не будешь ко мне прикасаться, а сам пытался меня поцеловать! -шиплю я, вскидывая руки вверх и забывая о своем полотенце. —А потом, пуф, ты исчез. Ни слова. Ты не приходил в мою комнату, и мне было очень одиноко.

Я смотрю на него и слышу тихий смешок, когда он ухмыляется.

— Почему ты смеешься надо мной?

— Ты милая, когда злишься.

Он вздыхает, и я скрещиваю руки на одеяле.

— Что ты имеешь в виду, говоря "все закончилось, как только началось"?

— Я не... - Его руки замирают, глаза изучают мое лицо, прежде чем он продолжает. — Опытный.

— Лжец, - огрызаюсь я. — Ты не выглядел неопытным в палатке со мной. На самом деле, ты, кажется, точно знал, чего хочешь.

— От тебя, да, - говорит он. — Я чувствовал себя комфортно только с тобой.

— О, - говорю я, сведя брови вместе. — Ты хотя бы поцеловал ее?

Эти слова как яд на языке, и я внутренне прошу, нет... умоляю, чтобы он этого не делал. Но у меня нет причин раздражаться, если он это сделал. Опять лицемерие, ведь мне приходилось встречаться с Паркером и Адамом.

— Нет,- показывает он. — В этом у меня тоже нет опыта.

— Ты раньше ни с кем не целовался?

Он качает головой, и я сажусь, прижимая одеяло к груди.

— Но ты пытался меня поцеловать.

— Какую часть того, что я чувствую себя комфортно рядом только с тобой, ты не понимаешь? Ты целовала кого-нибудь раньше?

Поразмыслив, стоит ли отвечать правдиво или нет, я решаю, что честность - это главное. Я киваю, и в его глазах вспыхивает что-то опасное.

— Не понимаю, почему это тебя шокирует. Ты что, забыл, что мама уже несколько месяцев посылает меня на свидания?

Его челюсть не двигается, и я могу поклясться, что на секунду он начинает злиться, прежде чем выражение его лица смягчается.

— Ты можешь показать мне, как?

Я моргаю.

— Показать тебе, как целоваться?

Он медленно опускает подбородок к груди, кивая.

— Разве ты не слышал, что я сказала о ситуации с палаткой? Я твоя сестра, - шепчу я, вспоминая, что мама в соседней комнате настраивает песню на тихий лад. — У нас были бы большие проблемы с родителями.

— Никому не нужно знать. Я умолчал о том, что произошло в палатке, и обо всех тех случаях, когда мы спали в одной постели.

— Но это неправильно.

— И что?

Мое тело горит от предвкушения, хотя я борюсь с этим. Он так близко, и от этой близости в легких становится тяжело, когда его взгляд опускается к моему рту, а затем постепенно поднимается обратно к глазам.

— Меня устроит только то, что ты научишь меня этому.

— Ты что, издеваешься надо мной?

Ухмыляясь, он качает головой.

— Ты обещаешь никому не говорить?

Он поднимает свой мизинец между нами, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы подавить улыбку, когда мой мизинец обхватывает его. От прикосновения нашей кожи электрический разряд пробегает по руке, спускается по груди, останавливается между ног, и я стараюсь выровнять дыхание, не отпуская мизинцы и подаваясь вперед, не забывая свободной рукой поправить полотенце, чтобы прикрыться.

Малакай намного крупнее меня, как по мускулам, так и по росту, поэтому он всегда доминирует надо мной, когда мы обнимаемся в постели - он идеальная большая ложка (Человек, который обнимает другого - это большая ложка). Но это совсем другое. Это не лежание в его объятиях и борьба с моими демонами, не просмотр фильма, когда его колено случайно ударяется о мое, не ношение меня на спине, когда мы прыгаем по воде в бассейне или на пляже во время отпуска.

Это нечто большее - я никогда не знала, что мне нужно от него большее.

Я опираюсь на одну прямую руку, когда он ложится на спину, так что мое тело наполовину нависает над ним.

— Ты уверен? Тебя не беспокоит, что мы брат и сестра?

Глупый вопрос. Он поднимает бровь в ответ.

— Перестань так говорить.

Мои волосы падают мне на лицо, достаточно длинные, чтобы он намотал локон на палец и слегка потянул, придвигая меня ближе к себе, отчего мои голые ноги прижимаются к его ногам, вызывая покалывание в позвоночнике и нагревая щеки.

— Помнишь, мама запрещала нам целоваться в губы, когда мы были младше? Ты говорил, что нам можно, потому что мы братья и сестры, но из-за этого у нас были неприятности. Это, несомненно, доставит нам еще больше неприятностей.

Он поцеловал меня, когда я сидела за пианино, нежно чмокнул, и мы всегда так делали, особенно ночью, перед сном. Я всегда считала это нормальным, пока однажды, когда мы играли с мамой и папой в настольную игру, я не прижалась к его рту, радуясь нашей победе, и наши родители не вышли из себя.

Но Малакай ничего мне не отвечает, он просто играет с моими волосами, поднося их к носу, чтобы вдохнуть клубничный аромат, как он всегда это делает. Он просто очарован моими волосами - ему постоянно нужно их трогать, нюхать, играть с ними.

Я знаю, что эти маленькие взаимодействия неправильны, но это не мешает мне наслаждаться ими.

Он чуть сильнее тянет меня за волосы, заставляя опустить свое тело к его телу, и мы оба дышим одним и тем же воздухом, когда мои нервы сдают. Я облизываю губы, чтобы убедиться, что они не пересохли.

— Малакай, - шепчу я, мое тело начинает дрожать.

— Ты уверен?

Он поднимает руку ко рту и сжимает пальцы. На языке жестов это означает "заткнись".

Снова посмотрев на дверь, чтобы убедиться, что тень нашей матери не притаилась и не наблюдает за нами, я сдвигаю бедра ближе к нему, опускаю лицо и стараюсь не думать об этом.

Палец Малакая перестает перебирать мои волосы, и он задерживает дыхание, момент затягивается, мой разум кричит мне, чтобы я остановилась и ушла одновременно.

Я опускаюсь еще ниже, наши носы сталкиваются, затем слегка наклоняю голову и прижимаюсь к его рту.

В тот момент, когда наши губы соприкасаются, мир перестает вращаться, сердце перестает биться, а мысли о том, что я извращенка, извращенка, извращенка, останавливаются.

Я мягко захватываю его рот, показывая ему, как целовать целомудренно, не так, как мы делали, когда были детьми. Он копирует меня. Когда я целую его нижнюю губу, он нежно целует мою верхнюю. Я посасываю пухлую мякоть его нижней губы, ощущая слабый привкус жевательной резинки и сигарет, скребу зубами по ней, отстраняясь, чтобы посмотреть на него. Его зрачки приобрели более темный оттенок голубого.

— Я могу продолжать?

— Тебе пока нельзя останавливаться, - показывает он, его сонный взгляд полуприкрытых глаз переходит на мой рот. — Продолжай, сестренка.

Наши лица снова оказываются в миллиметрах друг от друга, наши носы соприкасаются, когда мы боремся за воздух, и я обхватываю пальцами его запястье.

— Положи руку сюда, - говорю я, прикладывая ее к своей щеке. — А еще можно положить руки на бедра или на волосы. Люди любят прикосновения, особенно когда их целуют.

Он отдергивает руку, и я замираю, думая, что сделала что-то не так, но затем он двигает обеими, чтобы пообщаться со мной.

— Что тебе нравится?

Мои губы шевелятся, но из них не вырывается ни звука; я все еще нахожусь на седьмом небе от счастья, от этого момента.

Разврат, который сейчас творится в моей голове... Мне нравятся вещи, которые не одобряются. У меня есть фантазии, к которым я возвращаюсь снова и снова, и у моего преследователя всегда одно и то же лицо.

Я смотрю прямо на него.

Но тут же срываюсь с места и снова беру его руку, его глаза следят за моими движениями, когда я кладу ее себе на шею, надавливая на пальцы так, что они сжимаются вокруг моего тонкого горла. Достаточно, чтобы мне захотелось сжать бедра вместе от того, насколько велика его рука, и от того, как расширяются его зрачки; от того, как он сжимает челюсти и сужает захват.

— Мне нравится, когда меня душат, - признаюсь я, чувствуя себя с ним гораздо комфортнее, чем с кем-либо другим. — Мне нравятся грубые поцелуи, которые причиняют боль.

Я вскрикнула, когда он повалил меня на спину и впился своим ртом в мой рот - его хватка на моем горле была достаточно сильной, чтобы я перестала дышать и увидела звезды за веками.

Мои губы раздвигаются, и ему не нужны уроки, как просовывать свой язык в мой рот, как сосать и поглощать меня. Он целует меня так, будто я принадлежу ему, будто я принадлежу ему с тех пор, как мне было семь, а ему - восемь. Я хриплю ему в рот, ощущая вкус мяты, дыма и его самого. Его зубы щиплют мои губы, и его хватка становится все крепче.