Германия и Италия пережили неблагоприятные войны, породившие противоречивые теоретические направления. Одно из них, милитаристское, переросло в фашизм, который прославлял войну, иногда в мистических терминах, но всегда считал ее важнейшим условием прогресса человечества. Социалисты в Германии и Италии осуждали войну и надеялись на ее отмену, но, тем не менее, считали необходимым создавать оборонительные военизированные формирования. Итальянский социолог Вильфредо Парето утверждал, что право всегда проистекает из силы, а его соотечественник Гаэтано Моска говорил, что тот, кто владеет копьем и мушкетом, всегда будет главнее того, кто орудует лопатой или челноком. Во Франции критик и философ Роже Кайуа адаптировал социологию религии Дюркгейма к романтическому национализму, в котором праздники заменили религиозные фестивали, вырывая людей из обыденной жизни и давая им ощущение священного. Он рассматривал войну как проявление неадекватности современности, выражающейся в тоске по национальной духовности.
Вторая мировая война стала победой марксистско-либерального альянса, сочетавшего оптимизм с моральным неприятием войны. И в Великобритании, и в Америке, и во Франции, и в Германии о войне лучше было не думать. Функционализм и теория модернизации доминировали в социальной теории и игнорировали войну. Политологи, подручные власти в Вашингтоне, расходились во мнениях. Большинство из них поддерживали американский либеральный империализм и предлагали реалистические теории войны как рационального инструмента власти. Западные марксисты делали акцент на классовой "борьбе", но метафора не означала реальных убийств. Марксизм стран "третьего мира" все же обратился к революционному насилию, примером которого стали китайский Мао Цзэдун и психиатр Франц Фанон. Война породила прекрасные исследования американских солдат, на которые я ссылаюсь в главе 12, но их наследие в Америке свело социологию войны к изучению военной профессии. За некоторыми исключениями - Станислав Андрески в Англии, Раймон Арон во Франции, Ханна Арендт и К. Райт Миллс в США - социальные науки за пределами политологии пренебрегали войной во время холодной войны, и это казалось оправданным уменьшением числа межгосударственных войн. Сегодня практически никто на Глобальном Севере не прославляет войну. Многие также не верят, что человеческая природа или человеческое общество неизбежно порождают войну (или мир).
Возвращение либерального оптимизма
В XXI веке в социологии возродился интерес к войне. Однако достаточно тонкие взгляды этих ученых оказались заслонены возрождением либерального оптимизма, выраженного Джоном Мюллером, Азаром Гатом, Стивеном Пинкером и Джошуа Голдстайном. Их книги были хорошо приняты в Вашингтоне, удовлетворенном идеей Pax Americana. Голдстайн сосредоточился на периоде после 1945 года. Мюллер рассматривает упадок войны как долгосрочный и продолжающийся до сих пор. Вторая мировая война может показаться ему проблемой, но он отмахивается от нее, говоря, что ответственность за нее несет один человек - Адольф Гитлер. Мюллер подчеркивает культурные сдвиги, происходившие в течение ХХ века, которые сделали войну "рационально немыслимой", поскольку все больше стран "выбывали" из системы войн. Он не считает рост исламского терроризма преступной деятельностью, на которую реагируют "полицейскими мерами", а не "войной". Гат рассматривает войну в утилитарных терминах XIX века: война теперь уступает торговле в обеспечении дефицитных ресурсов. Он также указывает на атрибуты западного общества, которые усиливают привлекательность мира - зрелую демократию, рост жизни в мегаполисах, сексуальную революцию и феминизм, ядерное сдерживание. Все они отличаются от исследователей XIX века в определении долгосрочного упадка войны. Дихотомические взгляды на войну в истории до и после XIX века больше не существуют.
Пинкер опирается на современные исследования человеческой природы, предлагая метафору борющихся внутри нас "ангелов" и "демонов", способных направить нас либо к миру, либо к войне. Он также опирается на Норберта Элиаса, который в книге "Процесс цивилизации" утверждает, что за последние столетия в Европе усилился цивилизационный процесс, включающий самоограничение и управление импульсами. Европейцы сдерживали свои порывы, предвидели последствия своих действий и больше сопереживали другим. Культура чести, воплощавшая идеал мести, уступила место культуре достоинства, воплощавшей контроль над своими эмоциями. Первоначально книга была опубликована на немецком языке в 1939 году - не вовремя! Пинкер, по-видимому, не знает, что впоследствии Элиас пересмотрел свои взгляды. Будучи беженцем из нацистской Германии, а затем в военное время офицером британской разведки, бравшим интервью у жестких нацистов, Элиас считал, что "процесс децивилизации" начался в двадцатом веке, когда ядерная война была вполне вероятна. Он умер в 1990 году, в конце холодной войны, слишком рано, чтобы вернуть оптимизм.
Либеральные теории звучали и раньше. Вклад последних авторов заключается в добавлении эмпирических данных. Гат и Пинкер со знанием дела рассказывают о насилии и войнах на протяжении веков. Гольдштейн предлагает данные о тенденциях в области войн и гражданских войн после 1945 года. Пинкер представляет шестифазную периодизацию упадка на протяжении веков. Поскольку он представляет наиболее полные исторические статистические данные о частоте войн и количестве жертв в них, которые являются простейшими показателями того, снизилась ли война, я сосредоточился на его данных.
Пинкер о ранней истории и монголах
Пинкер начинает с доисторической войны, о которой я говорил в главе 2. По его словам, в них смертность в среднем составляла 15% и доходила "до" 60% от общей численности населения, в то время как в современных национальных государствах смертность в войнах составляет 5% и менее. Средняя цифра в 15% слишком высока. Максимальный показатель в 60% намного ниже, чем в современных случаях геноцида - более 95% коренных жителей Северной Америки и Австралии, в то время как в ХХ веке нацисты уничтожили около 70% евреев, турки и курды - около 70% армян, хуту - около 60% тутси. Таким образом, в доисторические времена войны не были более интенсивными.
Пинкер также преувеличивает худшие ранние исторические случаи. Он оценивает общее число погибших в гражданской войне Ань Лушань в Китае VIII века в 36 млн. человек. Эта цифра получена на основе сравнения китайских переписей населения до и после войны. Китаеведы соглашаются с тем, что это была разрушительная война, но добавляют, что она также разрушила танский аппарат переписи населения, что привело к сильному недоучету послевоенного населения. Они считают 13 млн. человек более разумным количеством погибших в результате войны, что достаточно плохо. Пинкер также принимает за истину хвастовство правителей древних империй, таких как ассирийская, что они уничтожили миллионные популяции. Но это были хвастовства со стратегической целью - усыпить бдительность будущего противника. Столкнувшись с отказом сдаться, ассирийцы могли после взятия города устроить резню его жителей, но это должно было побудить другие города к покорности. После такой страшной демонстрации ассирийской мощи они обычно так и поступали. Ассирийцы хотели властвовать над другими народами, а не истреблять их.
Гат добавляет краткие данные по Греции и Риму. В отношении Греции он сосредоточивается на Пелопоннесской войне и приводит очень высокие оценки греческих военных потерь, сделанные военным историком Виктором Хансоном, который следует за Фукидидом. Он приходит к выводу, что в этой войне погибла ошеломляющая треть всего афинского населения (не только граждан). Однако классик Стюарт Флори показывает, что все оценки Хэнсона слишком высоки, и отмечает, что греческие историки, особенно Фукидид, писали ради литературного эффекта, а не ради статистической точности. Что касается Рима, то Гэт сосредоточивается на потерях римлян в первые три года Второй Пунической войны. В 1971 г. Питер Брант оценил потери римских легионеров в те годы в 50 тыс. человек, что, по его мнению, составляло 25% взрослого мужского населения. На самом деле это была доля граждан, называемых ассидуи, обязанных нести военную службу. В ответ на это римляне снизили имущественный ценз для несения военной службы, что сразу же позволило им собрать больше легионов. Брант также неумышленно удваивает вероятную долю убитых римских граждан, предполагая, что все солдаты были набраны из числа граждан. Однако auxilia, иностранные союзники, не являвшиеся полноправными римскими гражданами, составляли не менее половины римских армий, а иногда и больше, как я показал в главе 4. В этих войнах было много погибших, но, вероятно, не больше, чем в самых страшных войнах большинства исторических периодов. Что здесь подтверждает аргумент Пинкера , так это огромная частота войн в Древнем Риме, о чем также говорилось в главе 4, хотя это и не было характерно для всего древнего мира.
Монголы имеют для Пинкера решающее значение. Он утверждает, что они были гораздо более смертоносными, чем любая другая человеческая группа. По его оценкам, в ходе своих завоеваний они убили в общей сложности 40 млн. человек. Действительно, оценки от 30 до 60 млн. человек преобладают в интернет-статьях о монголах, хотя они не содержат никаких доказательств и, по сути, являются интернет-мифом. Исследователи монголов Джек Уэзерфорд, Дэвид Морган и Питер Франкопан считают такие цифры абсурдными. Реальное число жертв неизвестно, но, по их мнению, оно гораздо меньше. Пинкер в значительной степени опирается на две резни в городах Мерв и Багдад, которые ожесточенно сопротивлялись монголам, но в конце концов были взяты штурмом. В Мерве, по его словам, после капитуляции погибло 1,3 млн. человек, но это в шесть раз больше, чем вероятное население города в то время. По оценкам Пинкера, число погибших в Багдаде составило 800 тыс. человек. Это опять же больше, чем общая численность населения, которая составляла примерно 200-500 тыс. человек. Даже если предположить, что беженцы из окрестных деревень хлынули в города, увеличив их население, в них не нашлось бы места для такого количества людей. Непокорность багдадского халифа не принесла жителям ничего хорошего, особенно его ответ на приказ Чингиса разрушить стены: "Когда ты уберешь все копыта своих лошадей, мы разрушим наши укрепления". Михал Биран приходит к выводу, что, хотя Багдад и подвергся страшной резне, число погибших было меньше, чем предполагалось ранее. Многие избежали смерти благодаря взяткам или переговорам. Один из исследователей отмечает, что 80 тыс. человек (за вычетом нуля) - гораздо более вероятная оценка потерь в Багдаде. Правда, в современных источниках приводились и более высокие цифры для двух городов, но как они сильно преувеличивали размеры монгольских армий, так и преувеличивали число убитых. Сами монголы завышали цифры, чтобы запугать других и заставить их подчиниться. В письме Людовику XI Французскому хан Хулагу хвастался, что убил в Багдаде более 2 млн. человек, что является совершенно невероятной цифрой. Самые жестокие расправы происходили в городах, которые сдавались, а затем снова восставали, где были убиты посланники или родственники хана, а также в районах упорного партизанского сопротивления, что соответствует политике мстительного расчета, о которой я рассказывал в главе 6. Это было продиктовано сильным гневом, но также и расчетом, поскольку резня могла убедить следующий город или регион сдаться. Сравните сброс президентом Гарри Трумэном атомных бомб на Хиросиму и Нагасаки, чтобы убедить Японию капитулировать. И в том, и в другом случае виновные оправдывали себя тем, что спасали жизни своих солдат. Мы считаем, что монголы хуже, потому что их убийства заключались в свирепом разрубании тел, в то время как убийства Трумэна - в бездушных убийствах на расстоянии, к которым мы привыкли. И та, и другая политика побуждала к капитуляции - отвратительный рациональный расчет.