Становились ли финансовые кризисы более обычными, мягкими и менее преобразующими? Кризис 1866 года также ознаменовался изменением финансовой структуры: вексельные брокеры играли на лондонском денежном рынке довольно меньшую роль по сравнению с банками. После 1860-х годов банки росли гораздо быстрее. Главный социалистический мыслитель, распространивший анализ Маркса на финансовый сектор, Рудольф Хильфердинг, чей "Финансовый капитал" 1911 года остался самым важным и влиятельным обновлением доктрины Маркса в двадцатом веке, сосредоточился на том, как финансовые институты привели к более стабильному, "организованному" капитализму. Его странная переработка теории кризисов Маркса заключалась в том, что финансовая изощренность и рост крупных банков сделали спекулятивные кризисы менее вероятными.

Очень серьезные финансовые кризисы - в частности, крупная волна банкротств банков во многих странах в начале 1930-х годов или потрясения, вызванные глобальным финансовым кризисом 2007-2008 годов, - первоначально кажутся убийством капитализма. Политическая реакция заключается в изменении правил игры: усилении государственного участия в экономике и усилении регулирования. Такие меры ставят социалистические партии в правительстве перед острой дилеммой, которую поразительно сформулировал Фриц Тарнов на съезде социал-демократической партии в Лейпциге в 1931 году: «Сейчас мы стоим у больничной койки капитализма не только как диагносты, но и как - как бы это сказать - врач, который хочет вылечить, или как веселый наследник, который получит наследство, который не может ждать конца и хотел бы помочь ему небольшим количеством яда». Капитализм, даже после крупных финансовых кризисов, податлив и адаптивен. В том, что Хильфердинг дважды, будучи министром финансов Веймарской республики, в 1923 году, а затем с 1928 по 1930 год, пытался спасти капитализм, есть существенная ирония. В частности, он был одним из главных архитекторов стабилизации в конце гиперинфляции в Германии.

Жажда радикального краха постоянно сопровождает моменты, когда кажется, что капитализм находится в кризисе. Я вспоминаю случайную встречу осенью 1987 года, сразу после крупного биржевого краха, почти точно такого же краткосрочного падения, как и знаменитый крах на Уолл-стрит в 1929 году, но который, однако, почти не имел серьезных долгосрочных экономических последствий. Я находился во дворе перед историческим факультетом Принстона в Дикинсон-холле и увидел своего уважаемого старшего коллегу, историка-марксиста Арно Майера, беседующего с недавно ушедшим в отставку председателем Федеральной резервной системы Полом Волкером, интеллектуальным и физическим гигантом ростом шесть футов и семь дюймов. Майер сказал: "Наконец-то капитализм закончился". Волкер улыбнулся в ответ и пробормотал: "Хммм".

Спустя столетие после Хильфердинга можно вернуться к старым дебатам о финансовом кризисе и крахе капитализма. Капитализм и социализм, старые антагонисты, теперь сближаются. Изначально оба были задуманы как предоставление людям возможности вносить вклад, информацию, в децентрализованную систему распределения, в которой спонтанные потребности и желания могут быть удовлетворены. Обе они стали разрушительными, когда создали концентрации власти, которые государственные системы должны были регулировать и контролировать, но на практике часто становились только более деспотичными.

Поиск деконцентрированной и децентрализованной структуры для взаимодействия (разрушение гигантских монополий Google, Facebook или Amazon) выглядит как возвращение к прежней мечте о социальном механизме, который может реализовать большой прирост производительности, не скатываясь к политическим злоупотреблениям.

Первый том "Капитала" включает в себя несколько печально известных "пурпурных" отрывков, в которых Маркс предвкушает момент, когда "целое разорвется на части. Зазвучит колокол капиталистической частной собственности. Экспроприаторы будут экспроприированы". Это стало истоком позднейшей ортодоксии, выраженной фразой "теория крушения" (Zusammenbruchstheorie). Современные интерпретаторы заключают, что этот отрывок имеет «мало общего с остальной частью тома». Это пережиток революционных желаний 1840-х годов, тоска по трансформационному моменту, который повторил бы Французскую революцию, в мировом катаклизме. Рихард Вагнер, который также был радикально отмечен фантазиями 1840-х годов, в своем "Летучем голландце" тоскует: "Когда же он прозвучит, трубный зов разрушения, когда рухнет мир?". (Wann dröhnt er, der Vernichtungsschlag, mit dem die Welt zusammenkracht?). Гениальность капитализма заключалась в том, что он вытеснил апокалиптические видения: он сделал кризис продуктивным или созидательным.