ГЛАВА 38

ГЛУШИТЕЛЬ

Отец Елены не выходил из своего кабинета все утро. Даже не попрощался.

Хорошо.

Потребовалось все мое самообладание, чтобы не выбить ему зубы утром, когда он очень четко сказал Елене, что, по его мнению, она достаточно хороша для меня только потому, что ее легко заставить раздвинуть ноги.

Понимаю, у него есть проблемы со мной, но он не имеет права вымещать это дерьмо на своей дочери. Если уж на то пошло, его отношение только подталкивает ее в мои объятия, что меня вполне устраивает. Именно тут ее место.

Пока везу нас в аэропорт, Елена перебирает кончики волос и вздыхает.

— Кристиан?

— Да, детка? - Рассеянно отвечаю, делая глоток воды из бутылки, которую взял из дома ее родителей.

— О чем ты говорил с моим отцом вчера вечером?

Мне требуется немало усилий, чтобы сохранить спокойное и непринужденное поведение.

— В основном о моем отце.

— Они действительно были знакомы?

— Недолго, - тихо говорю, подражая тому, что Эллиот сказал мне в первый раз, когда упомянул моего отца. Пожимаю плечами и делаю еще один глоток воды, пытаясь притвориться, что это пустяк. Не хочу лгать ей, но и не хочу признавать правду. В пространстве между нами тихо. Она ждет от меня подробностей.

Делаю долгий вдох.

— Мой отец тоже знал Диану.

— О, - говорит она, нервно смеясь. — Это удивительно. Они не были... ну, знаешь... в одном социальном классе.

Снова хмыкаю и пожимаю плечами.

— Это была сущая ерунда.

— Тогда почему ты ведешь себя так странно?

Мои пальцы крепче сжимают кожаный руль.

— То, что твой отец сказал тебе сегодня утром... я чуть не свернул ему шею.

— Спасибо, что не сделал этого, - говорит она легко, но в голосе нет сарказма. Она знает, что, будь он другим мужчиной, это было бы последним, что он сказал. — Я люблю своего отца, но знаю, что он большой придурок. Мне жаль, что вы не ладите.

— Не извиняйся.

— Когда была с братом в домике на дереве, он сказал кое-что, что меня очень зацепило: что отец просто боится потерять еще одну дочь.

— Я бы никогда...

— Я знаю, но он боится.

Чувствую, как крошечная рука Елены обхватывает мое предплечье, и мне хочется, чтобы ткань моей толстовки не препятствовала этому прикосновению.

С одной стороны, Елена верна своему отцу, а с другой - влюблена в меня. Нелегко ей приходится.

— Может, ты расскажешь мне, что случилось с твоими костяшками?

Слегка приподнимаю руку, чтобы посмотреть на них, и усмехаюсь.

— Дерево.

— Зачем? - спрашивает она, пытливо приподнимая бровь.

— Либо дерево, либо нос твоего отца. - Качаю головой и ухмыляюсь при мысли о том, что могу ударить этого человека по лицу. — Я решил, что тебе не понравится второй вариант, поэтому выбрал первый.

Похоже, ее устраивает этот ответ, потому что она уходит от темы. Облегченно вздыхаю, когда Елена начинает рассказывать о каком-то прецедентном праве, которое изучала, готовясь к экзамену на адвоката. Внимательно слушаю.

Я считаю себя очень умным человеком, но юриспруденция - один из тех предметов, которые просто не укладываются у меня в голове. Могу целый день говорить об инженерии, технологиях, экономике и тонкостях политики, но как только заходит речь о судебном регламенте Нью-Джерси, мой мозг отключается. Вот почему я нанимаю лучших адвокатов страны - чтобы они думали за меня.

Я не жалею, что убил Нила Хейдена, но не могу не признать: он был чертовски хорош в своем деле.

Дайте Елене немного времени, и уверен, она будет лучше. Как только она сдаст экзамен на адвоката, ее ждет должность помощника адвоката.

Когда садимся в самолет, чтобы отправиться обратно в Нью-Джерси, мельком смотрю в грустные глаза Елены и, не успев подумать дважды, обхватываю ее щеки ладонями и грубо целую, словно от этого зависит моя жизнь. Мы падаем в мягкие кресла и она садится мне на колени. Целуемся до одышки, но это не похоть. Это безумно и страстно, будто мы оба боимся, что у нас больше никогда не будет возможности поцеловать друг друга. Это мой способ сказать ей все то, что не могу произнести вслух.

Что-то зловещее и холодное ползет по моему позвоночнику. Это страх. Страх, что Глушитель отомстит ее отцу за то, что он сделал со мной, и я потеряю ее в итоге.

Я должен сделать так, чтобы этого не случилось, даже если придется лишить ее свободы воли, пока она не превратится в податливую глину в моих руках.

Я могу подарить ангелу крылья.

Но могу и подрезать их, если это означает, что смогу провести с ней вечность.

— Я люблю тебя. - Говорю сквозь стиснутые зубы, ее волосы крепко зажаты в мой кулак. — Люблю тебя так сильно, что это сводит с ума. Так, что это делает меня опасным, так, что готов сжечь этот мир ради тебя и всех людей в нем, лишь бы оставить тебя при себе. Ты понимаешь меня? Если дело дойдет до выбора - ты выберешь меня. И мне плевать, что это будет стоить остатков твоей души. Ты моя и только моя.

Она резко вдыхает, когда целую ее шею.

— А как же Глушитель?

— А что он?

— Сначала я принадлежала ему, - шепчет она.

Глажу ее шею, а затем легонько облизываю красное пятнышко.

— Но первым тебя полюбил именно я.

Елена хнычет и я целую ее, пока мы не выдыхаемся. Целую, пока она не отстраняется, а потом целую еще сильнее, прижимая к своей груди в железной хватке, которая никогда не ослабнет.

— Кристиан, - шепчет она. — Кристиан, остановись.

С неохотой отпускаю ее и освобождаю губы. Она стыдливо опускает глаза и плачет. Сжимаю ее щеки в своих ладонях.

— Ангел.

Елена слегка ударяет кулачками по моей груди. Не в гневе, направленном на меня, а в разочаровании и эмоциональном истощении.

— Я просто хочу целовать тебя, не видя их!

Зарывается лицом в мою шею и рыдает. Обхватываю ее руками и поглаживаю по спине, пока она плачет. Вижу, что она вкладывает все силы в то, чтобы наши отношения снова стали нормальными. Мы никогда не были такими, но фасад, который я построил, прежде чем рассказал ей правду о Глушителе, был ее безопасным местом, и она хочет его вернуть.

Тихонько шикаю, изо всех сил укачивая на сиденье, будто она - малыш, только что проснувшийся от кошмара.

Через некоторое время Елена успокаивается и приподнимается, чтобы посмотреть на меня. Господи. Даже со слезами на глазах, покрасневшими от эмоций носом и щеками, она все равно чертовски красива. Прекрасна. Хотя я терпеть не могу, когда она плачет, но даже тогда Елена выглядит божественно. Блеск слез на ее глазах добавляет к коричневому цвету радужки отблеск, который может быть потрясающим только на ней.

Ангел действительно является воплощением простой элегантности. Она привлекает внимание не потому, что красива, а потому, что царственна и утонченна. Она - полная противоположность мне. По крайней мере, настоящему. Я могу надеть костюм и целый день изображать очарование. Но снимите костюм и уберите улыбку. Что останется?

Дикарь. Дикий зверь, влюбившийся в элегантную красавицу, которой никогда не будет достоин.

Я мог бы подарить ей весь мир и все, что в нем есть, и все равно этого было бы недостаточно.

Ее голос хриплый и тихий, она спрашивает:

— Если бы мы не встретились так... если бы ты не считал меня своим ангелом-хранителем, как думаешь, ты бы все равно влюбился в меня?

Мой первый инстинкт - сказать «да». Но простого «да» недостаточно, чтобы описать, как переплелись наши души.

— Когда я сказал тебе, что ты заставила меня поверить в существование родственных душ, я имел в виду не только эту жизнь или даже эту вселенную. Мое сердце всегда принадлежало тебе, даже если я не знал этого изначально. Я бы любил тебя, даже если бы у меня не было сердца, чтобы отдать его тебе, потому что ты - единственная причина моего существования. Моя душа любила бы тебя, даже если бы мы жили на разных континентах и говорили на разных языках. Моя душа была бы привязана к тебе через океаны, горы и томительные каньоны, такие же черные, как мое сердце. Моя душа была бы твоей, даже если бы я нажал на курок в ту ночь, потому что даже смерть не сможет разлучить нас. Бог не смог бы удержать меня от тебя, потому что Бога нет, а ты есть, и это все, что нужно, чтобы найти тебя.

Елена дрожит и плачет так, словно я только что снял с ее плеч непосильную ношу.

Думаю ли я, что наши отношения были бы менее интенсивными, если бы мы встретились при других обстоятельствах? Безусловно. Но я все равно любил бы ее так же сильно и настолько уверен в этом утверждении, что готов поставить на кон свою жалкую жизнь.

Всхлипнув, она смотрит на меня с тоскливой улыбкой на лице, от которой у меня жжет горло и болит сердце.

— Я люблю тебя.

Издаю грустный смешок и убираю ее волосы с лица, утирая слезы большими пальцами.

— Хорошо.

Прошло две недели.

Это были не очень хорошие недели.

На самом деле, это были чертовски ужасные недели. Елена была совершенно безутешна несколько дней подряд. Не спала, потому что ее мучили кошмары, от которых она просыпалась посреди ночи и кричала во всю мощь своих легких, обливаясь потом. Недостаток сна сделал ее раздражительной и еще более непостоянной.

Я не могу подойти к ней ближе чем на десять футов, чтобы ее тело не перешло в режим выживания. Через два дня после того, как мы вернулись из Техаса, я поцеловал ее в макушку и у нее случился самый сильный приступ паники, который когда-либо наблюдался в истории человечества. Елена убежала от меня, крича так, будто ее убивают, и спряталась. Два дня. Никто не мог ее найти.

Два долбаных дня.

У меня чуть не случилась остановка сердца, я обыскал каждый квадратный дюйм своего дома. И нашел ее в глубине гардероба, в корзине для белья, которую она спрятала за вешалкой с пиджаками. В кулаке у нее был зажат перочинный нож, а рука была в крови.

Она перерезала себе запястье.

От недостатка пищи и воды Елена была обезвожена из-за чего потеряла сознание, и ее пришлось поместить в больницу, где она прошла экстремальную психологическую экспертизу. Ей порекомендовали пройти семидневную амбулаторную программу, что только усилило панику, и ее пришлось усыпить с помощью успокоительного. Когда она наконец очнулась через двенадцать часов, ее отправили домой, выписав рецепт на противотревожные препараты и антидепрессанты, а мне дали строгие указания держать Елену под круглосуточным наблюдением.