Пролог

Шей

Цель обучения на сегодня:

Учащиеся смогут узнать, когда пришло время браться за топор.

Я была в своем свадебном платье, когда он позвонил. Платье, вуаль, туфли и корсет повышенной прочности, чтобы скрыть мои складочки. Свадебное платье тоже было великолепно — тяжелое, пышное и непрактичное для июля, но, тем не менее, оно выглядело идеально.

Все было идеально.

— Из этого ничего не выйдет, Шей, — сказал Ксавьер.

Я знала, что он имел в виду, поняла еще до того, как мое имя слетело с его губ. Это было не о закусках, или ветвях кизила, нависающих над проходом, или о музыкальной группе. И я не была удивлена.

Хотя должна была удивиться. Должна была быть шокирована. Но места, где должны жить эти эмоции, были заполнены сухой, хрупкой пустотой, которая хихикала мне в ответ. И это кудахтанье сказало, что я должна была знать лучше.

Все, что я могла сделать, это сорвать фату со своей головы и швырнуть ее на плюшевый ковер гостиничного номера, в то время как четверка подружек невесты ахала от ужаса. Такой поступок с моей стороны значил многое, и они это знали. Испорченная прическа не была тем риском, на который я бы пошла, особенно за несколько минут до выхода на улицу для фотографий перед церемонией.

Фотограф опустил камеру, когда я сказала своему жениху:

— Ладно.

Ладно, очевидно, это не требует личной беседы.

Фотограф сделал шаг назад. Потом еще один.

Ладно, мы не поженимся через три часа.

Подружка невесты, Джейми, двинулась ко мне с вытянутой рукой и широко раскрытыми глазами.

Ладно, полтора года планирования — коту под хвост.

Подружки невесты, Эмми и Грейс, обменялись взглядами, которые, казалось, спрашивали: «Какого черта?»

Ладно, все, что, как мне казалось, я сделала правильно, было потрачено впустую.

Одри разгладила юбку своего темно-синего платья подружки невесты и проводила парикмахеров и визажистов к двери.

Ладно. Ладно. Ладно.

— Ты... ты слышала меня? — спросил он. — Понимаешь, о чем я говорю?

Хотела бы я сказать, что нет. Не то чтобы меня когда-либо раньше оставляли у алтаря — или чертовски близко к алтарю, — но в тот момент похоже оставили.

— Ты заканчиваешь это, — произнесла я, ненавидя дрожь в своем голосе. Он не мог вот так уничтожить меня и слышать, как я ломаюсь. Потом дернула за удушающий лиф своего платья. Казалось, что меня стошнит, если бы я не сняла с себя эту чертову штуку. — Ты сделаешь объявление для гостей?

Ксавьер ответил не сразу, и в этой тишине я услышала тиканье, очень похожее на сигнал указателя поворота.

— Я не могу это сделать, — сказал он, — потому что меня там нет.

Я не до конца понимала, что значит быстро изменить свои убеждения, пока мой жених не бросил меня и не отказался убирать учиненный им беспорядок, и все это в течение пяти минут. Потому что любила его, любила много лет, а он разрушил день нашей свадьбы. Я даже не удивилась. И прямо сейчас не могла получить доступ ни к одной из тех привязанностей, которые когда-то испытывала к нему. Все хорошее и доброе, что я когда-то связывала с ним, стало горьким. Просто исчезло. Как бы сильно ни любила его, я обнаружила, что теперь могу презирать, обижаться и ненавидеть его. Это пришло ко мне довольно легко.

И это действительно удивило меня.

— Что значит, тебя здесь нет? — спросила я, скидывая туфли цвета фуксии, которые идеально подходили к моему букету. — Тебе не кажется, что ты должен что-то сказать своей семье?

Он прочистил горло.

— Они не придут. Они уже знают. Я сказал им вчера. — Еще одно прочищение горла. Еще один сигнал указателя поворота. — После репетиционного ужина.

Из меня вырвался шокированный звук, что-то среднее между смехом и стоном от удара в живот. Теперь я была уверена, что меня сейчас вырвет. Но прежде чем побежать в ванную, я собиралась — впервые за три года — сказать этому мужчине именно то, о чем думала. Больше никакого редактирования. Больше не нужно держать лицо.

— Вчера? К черту все это. И пошел ты к черту. Не могу представить, почему ты рассказал своей семье еще вчера, но ждал восемнадцать часов, чтобы сказать мне. Человеку, на котором собирался жениться сегодня. И знаешь что, мне все равно. Я не хочу объяснений. Это не имеет значения. С нами покончено. — Я потянула за лиф, пока приятный треск не заполнил комнату. Потом мои подруги окружали меня, развязывали, расстегивали молнию и пуговицы, пока это великолепное платье цвета взбитых сливок, о котором мечтала всю жизнь, за которым охотилась, ради которого морила себя голодом, не оказалось у моих ног. — Никогда больше не разговаривай со мной. Никогда.

Я бросила телефон с намерением, чтобы он врезался в стену и рассыпался на миллион кусочков, но мой прицел явно сбился, и тот приземлился на кровать, его темный экран уставился на меня из моря хрустящего белого белья.

— Что тебе нужно? — спросила Джейми.

Я покачала головой. Триста наших самых близких друзей и членов семьи прибудут в течение часа. За исключением тех, кого Ксавьер уже предупредил. Исправить это было невозможно.

— Хочешь, чтобы я позвала твою маму? — спросила Эмми.

— Нет, — ответили мы с Джейми в унисон. Я восхищалась своей матерью, но материнство или утешение — это не те слова, которые кто-либо использовались бы, чтобы описать ее.

— Хочешь огромный бокал ликера и топор? — спросила Грейс.

— Как насчет огромного бокала ликера и свалить отсюда? — спросила Одри.

— Что-то вроде этого, — прошептала я.

— Мы с тобой, — поддержала Эмми.

И тогда, разбитая вдребезги, я зарыдала громко и истерично.

Подруги окружили меня, одна накинула халат мне на плечи, другая сунула в руку бутылку и с непоколебимой твердостью сказала: «Пей», третья выдернула шпильки из моих волос, в то время как другая подобрала платье и убрала его с глаз долой. Не то чтобы я многое могла разглядеть сквозь этот неконтролируемый поток слез.

— Да пошел он. — Это была Эмми.

— Он никогда не заслуживал ее. — Одри.

— Ему лучше надеяться, что я до него не доберусь. — Грейс, всегда такая дикая.

— Пока планируешь его расчленение, я спущусь вниз, чтобы... разобраться со всем. Поговорю с твоими мамой и отчимом.

Что-то в тщательно сформулированном заявлении Джейми о том, как справиться с моим крахом, задело меня сильнее, чем все, что бывший жених сказал ранее. Я поднесла бутылку ко рту и запрокинула голову, не заботясь о том, обожгла ли водка мне горло, потекла ли по подбородку или размазала помаду.

Ничто из этого не имело значения.

Мне больше не нужно было быть идеальной, и это стало своего рода странным прощальным подарком. Подарком, о котором я не просила и которого не хотела. Но мне нравилось все идеальное. Мне нравился этот образ. И я играла по правилам совершенства. Я все делала правильно.

И оказалось, что все это не имело значения.