Она гордо кивает.

— Моей дочери только что исполнилось пять.

— И может ли она отличить трех мужчин друг от друга? — вежливо спрашиваю я. — Мои дети научились этому ещё до того, как заговорили, так что я полагаю ответ «да»? Если только идиотизм не передается по наследству.

Другой папарацци фыркает. Женщина давится слюной, застигнутая врасплох. Я перегибаюсь через забор, чтобы подойти к ней поближе, и внезапно чувствую крошечное покалывание между ног. Я чувствую, как мое нижнее белье становится мокрым.

Господи. Я что, только что обмочилась? Я имею в виду, я знаю, что беременна, но я не была готова к этому. Ради бога, на мне юбка.

Затем боль снова сковывает меня, и мои глаза широко распахиваются.

Ох, дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Это нехорошо.

Я прочищаю горло, вцепляясь в перила так сильно, что костяшки моих пальцев белеют.

— Слушай. Я не воспитываю своих детей осуждающими, узколобыми биготами^[95], занимающимися слат-шеймингом^[96]. Я учу их тому, что нормально — любить того, кого они хотят любить. Я учу их быть добрыми, уважительными и принимать людей, чья жизнь отличается от их собственной. Так что на твоем месте я бы больше беспокоилась о собственных детях, ладно?

Женщина не отвечает, разинув рот, как рыба.

Я выпрямляюсь и повышаю голос:

— Что касается остальных, — кричу я, обращаясь к небольшой толпе папарацци, — вот вам мое заявление: съебитесь отсюда.

При этом объявлении другие разгневанные родители начинают выходить вперед, требуя показать снимки фотографов и угрожая вызвать полицию.

Я оставляю их разбираться, прижимая руку к животу и закрывая глаза. Блять, это так больно. Я чувствую, как мое зрение немного затуманивается по краям.

— Ты потрясающая, — говорит Кента рядом со мной, касаясь моего локтя.

— Ага. Знаю. — Я сглатываю, слегка покачиваясь. — У меня схватки.

— Что?

Я чуть ли не падаю на него без сил. Он удерживает меня, гладит по спине и повышает голос:

— ГЛЕН, ПОСАДИ ДЕТЕЙ В МАШИНУ.

Я хватаюсь за лацканы его пальто, пытаясь дышать. Боль сжимает мои внутренности. Вспышки начинаются снова, когда папарацци перестают спорить и понимают, что разворачивается ещё одна драма. Кента обхватывает мой затылок, прижимая мое лицо к своей груди. Мэтт подходит ко мне сзади, загораживая камеры.

— Детка? — Его голос звучит отчаянно, когда он касается моей щеки. — Дорогая, что случилось?! О, Боже мой, что с ней случилось? Это из-за ребенка?

— У неё начались схватки, — тихо говорит Кента. — Говори потише.

Мэтт ругается вслух.

— Но она должна родить только через пять недель.

— Ну, ребенку, похоже, всё равно, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. — Мы можем убраться отсюда? Сейчас, пожалуйста? Мне нужно собрать свою больничную сумку. — Я даже не потрудилась её подготовить, что, оглядываясь назад, вероятно, было плохой идеей.

Мэтт гладит меня по спине.

— Я позвоню Нин. Она присмотрит за детьми.

Я качаю головой.

— Мне не нужно, чтобы вы все были со мной. Я завела трех партнеров не просто так. Один из вас может остаться дома.

— Поедут все. — Его тон не терпит возражений. — Мы все будем рядом с тобой.

— Глен подогнал машину, — говорит Кента. — Готова идти, любимая?

— Подожди несколько секунд. — Я жду, пока боль утихнет. — У меня отошли воды. Заметно?

— Вовсе нет, — уверяет он меня.

Спасибо, блять.

Мэтт сжимает мое плечо.

— Порядок?

— Ага, — шепчу я, переводя дыхание. — Я в порядке. — Кента протягивает мне руку.

Мы выходим из парка и направляемся к дороге, Мэтт и Кента загораживают меня от папарацци, пока я, пошатываясь, добираюсь до машины. Она словно чудовище: для семьи из шести человек нам нужно три ряда сидений. Ребята настояли на каком-то транспортном средстве повышенной безопасности, способном выдержать больше, чем танк. Я прислоняюсь к боку машины, наблюдая, как Мэтт помогает детям забраться внутрь. Деймон и Эми не жалуются на то, что их забирают с площадки. Они привыкли к внезапным эвакуациям, подобным этой. Это часть их нормальной жизни.

— Вы повеселились в парке? — спрашиваю я их, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более нормально.

— Я нашла муравья, — говорит Эми, когда Мэтт пристегивает её.

— Красного или коричневого?

— Коричневого. — На мгновение она замолкает. — Я поцеловала его.

— Это мило. — Я закрываю глаза. Клянусь Богом, мне кажется, что у меня течет по ноге. — Он поцеловал тебя в ответ?

— Па сказал, чтобы я положила его обратно, — говорит она, и в её тонком голоске на первом слове проскальзывает безошибочно узнаваемый шотландский акцент.

— Па, — упрекаю я Глена. Малышка внезапно пинает меня, и я использую все свои актерские способности, чтобы скрыть вспышку боли. К сожалению, мои отмеченные наградами навыки не действуют на моих мужьях. Едва взглянув на мое лицо, Глен издает печальный звук своим горлом.

— Я поведу. Может кто-нибудь… — начинает он.

— Я посижу с ней сзади, — вызвался Кента, помогая мне забраться внутрь и протягивая руку, чтобы пристегнуть меня. Мэтт целует Деймона в лоб и вжимается в крошечное среднее сиденье между обоими детскими креслами.

Я раздраженно фыркаю.

— Я в порядке.

Глен заводит машину, и мы съезжаем с дороги. Кента берет меня за подбородок и оставляет поцелуй на моей щеке.

— Я знаю, — бормочет он. — У тебя всё получится ахуеть, как здорово.

Слезы наворачиваются мне на глаза. Моя нижняя губа дрожит.

— Спасибо.

Он утыкается носом в мою шею.

— Я люблю тебя, — напоминает он мне. Я протягиваю руку, чтобы схватить его, сильно сжимая. Мне не нужно говорить ему о своих чувствах. Он итак знает.