Бонусный Эпилог Глава 1
Семь лет спустя
Схватки начинаются, когда мы в парке.
Сначала я даже не обращаю на них внимания. Со второго триместра у меня было до смешного огромное количество схваток Брэкстона-Хикса[91]. Я перепробовала всё: пила воду, занималась йогой, лежала на боку. Я даже пробовала воздерживаться от секса на пару дней. Слава Богу, это не сработало. Поэтому, когда болезненный спазм пробегает по моему животу в пятый раз за это утро, я просто морщусь, прислоняюсь к боку Мэтта и продолжаю осматривать парк.
Дети выглядят так, будто им весело. Глен качает Деймона на качелях. Трехлетний малыш победоносно кричит, дергая маленькими ножками, когда Глен раскачивает его всё сильнее и сильнее. Кента стоит на коленях у одной из скамеек с нашей пятилетней Эми, показывая ей что-то на земле. Вероятно, это жук. Эми сейчас фанатеет по жукам.
Я меняю позу, но мучительная боль не проходит. У меня начинает болеть спина.
Мэтт смотрит на меня сверху вниз, замечая мой дискомфорт.
— Ты в порядке? — спрашивает он, заправляя прядь волос мне за ухо.
Я киваю, прислоняясь к его груди.
— Она тяжелая.
— Хочешь, я подержу её для тебя? — Я фыркаю, когда он обхватывает руками мой огромный живот и осторожно приподнимает его, снимая вес с моей спины. Я стону, выгибаясь ему навстречу. — Блять, мне так хорошо.
— Ты такая сильная, — говорит он мне на ухо.
— Я знаю, ладно? — Я сжимаю его толстый бицепс, беззастенчиво лапая его посреди парка. — Как так получается, что ты становишься таким мускулистым, проводя всего по одному часу в день в спортзале, а мне приходится вынашивать ребенка девять месяцев, и я лишь толстею?
Он притягивает меня ещё ближе к себе.
— Я люблю тебя.
— Я знаю. — Я расслабляюсь, когда боль, наконец, проходит, и кладу голову ему на грудь, глядя на него снизу вверх. — У тебя есть с собой еда?
Он усмехается и лезет в карман своего пальто, вытаскивая пакетик мини-чеддеров[92]. Мужчины научились держать под рукой бесконечный запас снэков для меня и детей. На данный момент они, по сути, просто очень горячие торговые автоматы. Я открываю рот, слишком ленивая, чтобы покормить себя сама, и он кладет туда крекер.
— Боже. Ты выглядишь так, будто вот-вот лопнешь!
Жуя, я поворачиваюсь и вижу Амиру, одну из наших соседок, держащую за руку своего темноволосого сына.
Я улыбаюсь ей. Когда мы впервые начали приходить в этот парк, люди вели себя с нами довольно странно. Я не уверена, ненавидели ли они меня, не одобряли ли наши полиаморные отношения или просто предполагали, что знаменитости должны водить своих детей на модные частные игровые площадки; но в любом случае, было много колких комментариев и сердитых взглядов. Амира была первой, кто подошла к нам и просто обращалась с нами как с обычными людьми, спрашивала нас о детях и предлагала салфетки, когда малыш Деймон вырвал на спину бедняге Глену.
— Мне тоже так кажется, — говорю я ей, затем опускаю взгляд на её сына. Он очарователен: кудрявый, с широкой улыбкой. — Привет, Генри. Мне нравится твоя футболка с Человеком-пауком.
Он подпрыгивает на цыпочках.
— Где Деймон?
— Он на качелях, с Гленом. — Я указываю на них, и глаза Генри загораются. Он дергает маму за рукав.
— Могу я поиграть?
Она кивает, и он, спотыкаясь, бежит к качелям. Он чуть не падает, когда подбегает к качелям, но Глен замечает его и легко ловит, заключая в медвежьи объятия. Он смотрит на нас, и Амира машет ему рукой, поэтому он поднимает ухмыляющегося Генри и садит в свободные качели. Мы все наблюдаем, как он встает и толкает обе спинки качелей, чтобы мальчики одновременно качнулись вперед. Они оба кричат от восторга.
Амира вздыхает.
— Боже, я люблю приходить в парк, когда вы здесь. Клянусь, дети получают синяки и царапины каждый раз, когда мы выходим из дома. Но когда вы, ребята, поблизости, — она бросает на Мэтта благодарный взгляд, — всё обходится даже без занозы. Они в безопасности, словно дома, а не на улице.
Мэтт улыбается, поглаживая мой живот.
— Хорошо. Это наша работа.
Амира лучезарно улыбается ему, затем снова поворачивается ко мне.
— Ты в порядке, любовь моя? Ты выглядишь немного бледной.
— Всё болит. Ты же знаешь, как это бывает.
Она сочувственно кивает.
— Какой у тебя срок?
— Тридцать пять недель, — не задумываясь, отвечает Мэтт. Я похлопываю его по руке, прося ещё один мини-чеддер.
— Тогда осталось недолго, — радостно говорит она. — Вы уже придумали имя?
Я открываю рот, чтобы ответить, но прежде чем успеваю, слышу крики. У меня кровь стынет в жилах.
Я никогда не была поклонницей папарацци, но до того, как у меня появились дети, я считала их необходимым злом. Да, они были грубы и бесцеремонны, выдумывали откровенную ложь, чтобы заработать на мне деньги — но они поддерживали мою актуальность. Если бы я была умна, я могла бы использовать их в своих интересах.
Однако, когда дело доходит до моих детей, у меня абсолютно нет на них времени. Вообще.
К счастью, у моих детей есть три очень внимательных папочки-телохранителя, которые уберут от них папарацци так быстро, что они и моргнуть не успеют. По сей день нет ни одной опубликованной фотографии их лиц. Даже в моих собственных социальных сетях. Мне невыносима мысль о том, что фото моих детей напечатают в журнале и продадут без их согласия. Я не хочу, чтобы незнакомцы узнавали их на улице. Я не хочу, чтобы незнакомцы знали их имена.
Ребята тут же реагируют. Глен хватает Деймона и Генри, затем подбегает к Эми, толкая их всех к игровому домику в задней части парка.
— Вы, блять, издеваетесь надо мной? — рычит Мэтт, отпуская меня и шагая к фотографам. — ЭЙ! — ревет он. — Это детская игровая площадка! Убирайтесь отсюда к черту!
— Хочешь, чтобы я позвонила в полицию? — спрашивает Амира, роясь в кармане в поисках телефона. Я ничего не говорю, наблюдая, как родители на другой стороне игровой площадки хватают своих детей, паника и гнев мелькают на их лицах. Одна маленькая девочка начинает плакать, когда её мама берет её на руки и утаскивает с горки. Тошнота подступает к моему горлу.
Меня тошнит от этого. Эти папарацци достают не только меня; они пугают детей. На этот раз они зашли слишком далеко.
— Извини меня, — бормочу я Амире, протискиваясь мимо неё и направляясь к воротам.
— Это детская зона, — огрызаюсь я, подходя к Мэтту и Кенте, загораживающим объективы своими телами. За ограждением околачиваются шесть или семь папарацци со своими камерами для дальней съемки. Среди них даже есть женщина, что большая редкость; я не уверена почему, но буквально 99 % всех папарацци, которых я когда-либо встречала, — мужчины. Может быть, потому, что женщины больше осознают, как это, блять, раздражающе и страшно, когда за тобой следят и окликают, в то время как ты просто пытаешься заниматься своими делами.
В любом случае, эта женщина, похоже, не испытывает никаких угрызений совести. Я перегибаюсь через выкрашенные в красный и желтый цвета перила, хмуро глядя на группу. Они все поднимают свои камеры и начинают щелкать меня.
— Убирайтесь нахуй отсюда, — кричу я.
— Если вы не хотите, чтобы ваших детей фотографировали, возможно, вам не стоит приводить их в общественные парки, — говорит один из парней, насмехаясь надо мной.
Я показываю ему средний палец. Нам часто говорят подобное. Люди говорят мне, что я должна была отправить детей в специальные детские сады или частные школы. Я не буду это делать. Я не хочу растить их словно мини-знаменитостей; моя работа не имеет к ним никакого отношения. Они найдут свой собственный путь в жизни. Эми ходит в обычную школу, и у неё нормальные друзья. Обоих мы одеваем в TK Maxx, Next и Tesco[93]. Я не хочу, чтобы они носили дизайнерские вещи, я хочу, чтобы они были неряшливыми и баловались. Я хочу, чтобы у них было обычное, беззаботное детство, которого я хотела сама. Я сделаю всё, чтобы убедиться, что они его получат.
— Не переводи стрелки, — выплевывая я. — Не я наставляю блядский Никон на четырехлетнего ребенка незнакомого человека! А ты.
— Мы просто пытаемся делать свою работу, — кричит кто-то другой.
Мой гнев выплескивается наружу.
— Это не работа! — кричу я. — Вы ебанные пиявки без моральных принципов, преследующие детей, чтобы заработать деньги на вторжении в их частную жизнь! Вы пугаете моих детей. Вы изводите их!
— Может, если ты так беспокоишься о своих детях, то тебе следует сосредоточиться на том, чтобы дать им нормальную, стабильную семью, — говорит женщина, пытаясь обогнуть Кенту, чтобы сделать снимок. — Вместо того, чтобы выставлять напоказ мужчин, входящих и выходящих из их жизней, словно через вращающуюся дверь.
Я поворачиваюсь к ней.
— Только потому, что я люблю нескольких мужчин, не значит, что мы, блять, не преданы друг другу, — огрызаюсь я. — Мои мужья со мной уже семь лет. Они не входят и выходят из моей жизни, они, блять, постоянно со мной. Они часть моей семьи. Ты можешь оскорблять меня сколько угодно, я не настолько уважаю твое мнение, чтобы меня это волновало; но не оскорбляй мою семью. — Она игнорирует меня, продолжая попытки сделать фото, и я качаю головой. — Иисусе. Что, черт возьми, с тобой не так? Ты гордишься тем, во что превратила свою жизнь? Когда ты была подростком, мечтала ли ты прокрадываться в своем анораке[94] в детские парки, пытаясь тайком сфотографировать детей без их согласия, чтобы продать фото за несколько сотен фунтов?
Она раздраженно поджимает губы.
— Я просто беспокоюсь о детях, — громко говорит она. — Должно быть, их так сбивает с толку, что у их матери, — она с явным отвращением обводит взглядом Мэтта и Кенту, — так много любовников.
Кента ощетинивается позади меня, открывая рот, но я прерываю его.
— Почему это должно сбивать с толку?
Женщина шмыгает носом.
— Хорошо. Иметь трех мужчин в своей жизни, должно быть, тяжело для них.
— У тебя есть дети? — спрашиваю я.