Глава 13 «Извинение»

 

***

Можно было подумать, что человек по фамилии Гу явился будто невзначай, дабы принести извинения. Однако... К несчастью, с какой стороны не посмотри, он явился будто специально, дабы развязать войну.

***

Гу Юнь остановился прямо по соседству с домом губернатора Го. Но в сравнении с домом мэра в доме Гу Юня было достаточно холодно.

Если бы Чан Гэн бросил сгоряча: "Мне не нужна прислуга!", губернатор Го уверенно и без доли смущения похвалил бы "Его Императорское Высочество", выдав, мол, "сердце его принадлежит народу", а затем бы тут же отправил к его покоям десяток слуг.

Однако, если губернатору Го посчастливилось бы где-то приобрести огромный мешок храбрости, перед маршалом бы господин Го не осмелится проронить ни единого лестного словечка.

Гу Юнь вскользь отдал приказ "не беспокоить" его. К порогу его дома никто не осмеливался подходить и на полшага, кроме пугающих округу солдат Черного Железного Лагеря.

В ситуациях, когда Гу Юнь не мог хорошо видеть и слышать, он становился крайне раздражительным и напряженным. В такие моменты ему совершенно не хотелось, чтобы рядом болтались какие-то незнакомцы. Шэнь И давно не видел его таким суровым, как будто каждый куст казался Аньдинхоу вражеским солдатом. Шэнь И думал, что пока они мирно жили последние два года в городке Яньхуэй, Гу Юнь научился-таки сосуществовать с этой туманной идеей обычной жизни. Однако, в конце концов, это оказалось невозможно. Обычной безмятежной жизнью научился жить "Шэнь Шилю", но никак не Гу Юнь. Хотя этот человек всегда вел себя достаточно уверенно и спокойно, большая часть составляющих его характера была сплошной ложью. Он настолько виртуозно играл свою роль, что никто не мог отличить где правда, а где вымысел. В то же время, его слепота и глухота были реальны, но многие воспринимали этот недуг, как отличную актерскую игру. Рассматривая собственное «я» с этой точки зрения, маршал Гу мог спокойно охарактеризовать себя одной крылатой фразой: "Истина может быть ложью, а ложь может быть истиной". Шэнь И не знал, на самом ли деле у него в какой-то момент что-то переломилось внутри, или он специально вел себя так?

Ах да, его чувства всегда оставались искренними и чистыми, но кажется, что не так-то много людей верило в это.

Ближе к вечеру, когда ночь уже постепенно вступала в свои права, а сумеречные звезды еще не вспыхнули на небе, первое, что сделал Гу Юнь, вернувшись в свою комнату, – зажег весь свет в доме. Затем он снял с переносицы Люли Цзин, сильно растер глаза и обратился к Шэнь И:

— Принеси мне лекарство.

Шэнь И делано скривил рот. Помимо участия в битвах, он также занимался напрасными уговорами в тщетной попытке переубедить Гу Юня употреблять лекарства в таком количестве; каждый раз он непринужденно повторял: "Великий маршал, тридцать процентов лекарства – чистый яд. Когда ситуация не требует срочных мер, я считаю, что вам стоит пить его как можно меньше...".

Гу Юнь стоял под лампой, выражение его лица оставалось неизменным, а взгляд казался слегка затуманенным. Он ничего не ответил.

Шэнь И закрыл рот: он вспомнил, что на таком расстоянии Гу Юнь его не расслышит.

В такие моменты глухота Гу Юня действительно была отличным трюком, чтобы избегать праздной болтовни, которая совершенно его не интересовала. За все эти годы выученный трюк еще ни разу не подвел. Шэнь И ничего не оставалось, как молча развернуться и пойти на кухню, чтобы приготовить лекарство.

Стекло монокля Люли было очень хрупким. Если стекло треснуло бы, оно могло бы с легкостью повредить глаза. Монокль крепился с обеих сторон переносицы. Достаточно небольшого скачка температуры, чтобы на стекле появился слой белого конденсата, полностью перекрывающий обзор. В целом, для военных офицеров данный оптический прибор казался ужасно неудобным, вместе с тем, он отлично выручал маршала дома или в момент срочности для поиска решений неотложных вопросов.

Когда Шэнь И возвратился, Гу Юнь надел монокль на переносицу, развел чернила и принялся писать доклад.

Дом, в котором жил Гу Юнь, также принадлежал господину Го. Несмотря на то, что губернатор Го служил мелким чиновником на границе, жил он весьма неплохо. На рабочем столе располагалась лампа – далеко не масляная дешевка, а даже напротив – паровая, с регулятором яркости света. Судя по изысканной и вычурной резьбе, выполненной на металлическом корпусе, можно было предположить, что господин Го приобрел ее у людей с Востока.

Рядом с паровой лампой еще стояли часы с Запада – пусть они и казались дешевой подделкой, но выглядели так же дорого, как настоящие. При более детальном рассмотрении можно было разглядеть изысканные метки, обозначающие двенадцать Земных Ветвей и десять Небесных Стволов, а также двенадцатичасовой период дня. В левом верхнем углу было небольшое окошко, в котором отмечались чередующиеся двадцать четыре солнечных цикла. Конструкция все же выглядела неоднозначной. Нижняя часть часов была совершенно прозрачной – большие и малые шестерни выдвигались вперед.

Гу Юнь ненавидел эти часы, потому что шестеренки при повороте издавали ужасный шум; он задумался о том, чтобы приказать убрать их отсюда. Но сейчас это все равно бы ни сыграло никакой роли: так или иначе, в этот момент Гу Юнь ничего не слышал.

Когда Шэнь И вернулся с пиалой лекарственного отвара, Гу Юнь закончил писать и опустил кисть.

- Окажи мне кое-какую услугу: просмотри доклад. Возможно, я допустил несколько ошибок.

Вдоль абажура слепящей лампы красовались фигурки, изображавшие западных женщин. Те демонстрировали свои обнаженные груди и позировали так откровенно, что можно было рассмотреть каждую деталь. Шэнь И рукой закрыл глаза от яркого света и прошептал:

— Как пошло.

Затем он быстро пробежался взглядом по докладу Гу Юня и вздохнул:

- Возможно?! Негодный Шень нижайше просит прощения – его способности скромны, а знания поверхностны – однако ваш убогий слуга не видит здесь ничего, что соответствовало бы благородной истине.

— А? Что?

Шэнь И решил промолчать.

Он взял доклад за уголок и сунул обратно в руки Гу Юня. Осторожно придержав маршала за локоть, он направил его в сторону небольшой кушетки, намекая, что маршалу стоит прилечь. Затем Шэнь И достал чистый лист бумаги, окунул кисть в чернила и попытался переписать все это безобразие по новой.

Гу Юнь взял пиалу с лекарственным отваром и ловко осушил ее одним глотком. Лениво опустившись на изысканную резную кушетку, не соизволив даже снять обувь, он закинул ногу на ногу и принялся терпеливо ждать, когда лекарство начнет действовать. Тем не менее, руки Гу Юня не остались без дела – он быстро сложил ненужный доклад в бумажную птицу и нацелился на затылок Шэнь И.

Насколько этот человек мог быть невыносим!

Шэнь И краем уха уловил шелест бумаги и ловко поймал бумажную птицу рукой. На этот раз он признал перед Гу Юнем свое поражение.

— Ты меня слышишь? – спросил Шэнь И.

— Уже лучше, правда все еще слегка нечетко, – ответил Гу Юнь. – В общем, ты же можешь перефразировать то, что я написал, чтобы это смотрелось получше?

Шэнь И вздохнул и сказал:

— Маршал, вы хотите сказать Императору, что четвертый принц сам прознал про заговор варваров и, предав тесную кровную связь с той женщиной, предоставил нам возможность перебить их братию одним махом? Вы сами поверили бы во что-то подобное?

Две маленькие киноварные метки под глазом и на мочке уха Гу Юня будто вернулись к жизни и снова стали ярко-красными, стоило ему принять лекарство.

— А как иначе? – спросил Гу Юнь. – То есть, ты предлагаешь сообщить Его Величеству, что я давно решил взять под контроль вооруженные силы Великой Лян? Мы только урегулировали ситуацию на Западной границе, а я уже готовлюсь установить тотальный военный контроль у Северной границы? И поэтому я решил воспользоваться его прямым приказом защитить маленького принца, попавшего в ловушку варваров? Или нам следует сообщить Его Величеству о том, что я решил запустить свою руку в карман черных рынков Цзылюцзиня, строго запрещенных законом, и случайно обнаружил, что за последние годы количество Цзылюцзиня, попавшего на эти самые рынки, отклонилось от нормы?

Шэнь И ничего не ответил. Гу Юнь надменно продолжил:

— Ты в силах переписать так, чтобы это звучало более правдоподобно, а иначе зачем бы я просил тебя об этом? Более того, когда мы вернемся в столицу, этого ребенка, Чан Гэна, начнут повсюду преследовать эти матерые волки – вшивые варвары. Ты должен постараться хорошенько переиначить мои слова, обратив их в душещипательную историю. Скажем, что четвертый принц проживал в тяжелейших условиях, однако, несмотря на многочисленные перипетии и тягости, пламя верности своей стране в его сердце по-прежнему не угасло. Преврати это в душераздирающую повесть. И чем дольше Его Величество будет пускать слезы, читая этот доклад – тем лучше, а я погляжу со стороны, посмеет ли кто-нибудь вставить хоть слово.

Сначала Гу Юнь вынудил его задобрить принца. Теперь же он его просит вынудить самого Императора броситься в слезы.

Шэнь И ухмыльнулся и опустил кисть:

— Прошу прощения, но у вашего подданного для подобного не хватит чернил. Маршалу стоит пойти и попросить об этом другого, более опытного господина.

Гу Юнь выдохнул:

— Ах ты!..

Шэнь И поднял голову и увидел, как Гу Юнь совершенно бессовестно изображал из себя жертву:

— У меня так болит голова... Больно, больно, больно! Так больно, что она вот-вот взорвется! Братик Цзипин, кроме тебя нет никого, кто будет заботиться обо мне и поддерживать в трудную минуту! И ты вот так легко бросаешь меня? Этот унылый, холодный, грешный мир со мной так жесток! Для чего мне тогда вообще жить?

Далее он схватился за грудь и упал на кушетку, притворившись мертвым.