10

САША

Макс не приходит на ужин. В итоге я ем в одиночестве за большим столом, не совсем уверенная, куда еще пойти, кроме как в свою комнату в невероятно большом доме, без него, который мог бы внести предложение, и есть в одиночестве в своей комнате почему-то кажется еще хуже. Я ковыряюсь в еде, потягиваю вино и лелею неуклонно растущее разочарование, скопившееся в центре моей груди. Дело не в том, что я не пытаюсь уважать его обеты. Это не так. Но эти танцы вокруг того, что он соблюдает, а что нет… Я знаю, почему Макс ломает над этим голову. Он хочет этого так же сильно, как и я, и пытается найти способы дать мне, и себе, что-нибудь, все еще чувствуя, что он придерживается сути своих обещаний. Но все, что его обещания делают, это разрывают нас на части множеством различных способов.

Макс не появляется, хотя я задерживаюсь надолго, надеясь, что он передумает, как сделал сегодня днем. Я, наконец, оставляю всякую надежду закончить ужин и направляюсь к лестнице. Мне не хочется смотреть фильм в комнате, полной воспоминаний о нашем с Максом вчерашнем вечере, а день вымотал меня во многих отношениях. Но когда я прохожу мимо того, что, я почти уверена, является кабинетом Макса, я слышу что-то похожее на треск кожи и низкий стон, как будто сквозь стиснутые зубы.

Что за черт? Я хмурюсь, направляясь к двери. Меня не было в комнате, но я не раз видела, как Макс исчезал в ней. Я снова слышу звук, этот резкий щелчок, и на этот раз шипящий вдох. Что бы там ни происходило, у меня такое чувство, что Макс не хотел бы, чтобы я это видела. Я зависаю там, положив руку на дверную ручку, размышляя, не стоит ли мне просто подняться наверх или разобраться с вопросом, что же это такое?

Затем я слышу это снова, и звук, который, как я знаю, издает Макс, хрюкающий сквозь стиснутые зубы.

К черту все это.

Я толкаю дверь.

Когда она открывается, я вижу Макса, сгорбившегося за широким столом красного дерева… без рубашки. Это приводит меня в замешательство от неожиданности происходящего, но что поражает меня больше, так это вид того, как он перекидывает кожаный ремень через плечо. Удар попадает ему по спине, оставляя на коже красноватый рубец, пересекающийся с другими свежими рубцами. Я внезапно вспоминаю, как он не хотел, чтобы я видела его без рубашки в его доме в Нью-Йорке. Я думала, это из скромности, но теперь…

— Какого хрена?

Слова вырываются из меня, когда я вхожу, прижимая кулаки к бокам, когда дверь за мной закрывается, и я стою там, возмущенная, уставившись на покрытую рубцами спину Макса. Если бы кто-то другой сделал это с ним, я бы без колебаний встала на его защиту. Но я не могу защитить его от самого себя. Я вижу, как он напрягается, ремень падает на бок.

— Ты не должна была находиться здесь. — Его голос грубый, пронизанный болью.

— Ты не запер дверь. — Часть меня хочет убежать от этого, от того, с какими мучениями Макс сталкивается здесь, от этого нового секрета о нем, в который я не была посвящена.

Но я не оставлю его здесь, чтобы он столкнулся с этим в одиночку. Неважно, насколько пугающей я нахожу эту его сторону или насколько плохо я себя чувствую, чтобы справиться с этим, я не оставлю его.

— Закрытой двери должно быть достаточно.

— Макс. — Я делаю шаг вперед, мои кулаки все еще прижаты к бокам. — Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь?

— Это не твое дело. — Он по-прежнему не поворачивается ко мне лицом, но рука, не держащая ремень, сжимает край стола. — Дело не в тебе, Саша.

— Разве нет? — Требую ответа я, делая еще один шаг вперед. — Ты хочешь сказать мне, что это просто совпадение, что после того, что произошло сегодня в бассейне, ты здесь ... причиняешь себе боль? Я должна в это поверить? Ты расстроился, когда подумал, что я сказала, что ты ведешь себя нелепо, что ж, теперь ты обращаешься со мной как с дурой.

— Ты не должна была этого видеть. — Каждый мускул в теле Макса напряжен, его спина напряжена. — Саша…

Его голос умоляет меня уйти, я знаю, что это так. Притвориться, что я ничего этого не видела. Но я не могу. Возможно, у нас с Максом нет будущего, возможно, мы никогда больше не проведем вместе ночь, как перед тем, как уехали из Нью–Йорка, но я не могу стоять в стороне и притворяться, что я не наткнулась на что-то ужасное.

— Макс, пожалуйста, расскажи мне, что происходит. Как…как другу, если не иначе. Это возможно в обоих направлениях. — Я делаю глубокий вдох, заставляя свой голос звучать ровно, а не срываться от страха и замешательства, которые я чувствую. — Я тоже хочу быть рядом с тобой. Я хочу защитить тебя.

— Я знаю. — Его голос прерывистый, задыхающийся. Он бросает ремень на пол, обе его руки внезапно сжимают стол, как будто он вот-вот раздавит его, его спина и бицепсы напрягаются так, как я никогда раньше не видела, так, что это было бы очень возбуждающе, если бы не серьезность момента.

Макс внезапно поворачивается ко мне с мрачным выражением лица. 

— Сегодня я потерял контроль над собой. — В его словах сквозит отвращение, но я знаю, что это не имеет никакого отношения ко мне и полностью связано с ним. Я не могу сделать это сама, если хочу помочь ему, независимо от того, как быстро мой разум реагирует, чтобы сказать: какого хрена ты дрочишь мне в бассейне, и после этого тебе кажется, что тебе нужно побороть себя? — То, что я сделал с тобой сегодня... — Слова вырываются из него, острые и зазубренные, как будто он выдавливает каждое из них. — Это грех, Саша. Все это, прикосновение к тебе, прикосновение к себе, побуждение и потребности, которые я скрывал годами, которые возникли, когда я встретил тебя. Я почти не дрочил с тех пор, как уехал в семинарию, и, честно говоря, не так уж сильно скучал по всему этому. Я просто выбросил все это из головы. Когда желания действительно возникали, когда мне снились влажные сны, когда я ловил себя на вожделении… вот так я пресекал это. Я наказывал себя за это, пытался приучить свое тело с помощью боли забывать об удовольствии.

Я чувствую, как мои глаза расширяются, когда я смотрю на него. 

— Это какое-то долбаное средневековое дерьмо, — шепчу я, чувствуя смутную тошноту при мысли о том, что Макс причиняет себе боль, наказывает себя за что-то столь естественное, как желание. — Я не осуждаю тебя. Я просто…

— Все в порядке, если это так. — Макс качает головой, его руки все еще сжимают стол, когда он откидывается на него. Трудно не думать о том, каким великолепным я нахожу его даже сейчас, его мускулистая, поросшая темными волосами грудь выставлена на обозрение моим голодным глазам, те же темные волосы спускаются к его рельефному прессу, ниспадая на верх его черных брюк. Его руки все еще согнуты, и я хочу провести руками по каждому дюйму его тела, упасть на колени, взять его в рот и унять всю боль. — Я хочу, чтобы ты поняла, Саша, когда я говорю, что желание сильнее всего поразило меня после того, как я встретил тебя, что необходимость сделать это, чтобы прогнать его, стала более необходимой, я не виню тебя. Это мои недостатки, моя неспособность контролировать свою похоть, противостоять искушению и моя слабость. Я снова и снова нарушал свои клятвы, поддавался собственным желаниям, и я знаю, что это неправильно с моей стороны…

— Нет! — Я качаю головой, прерывая его одним резким, отрывистым словом, которое заставляет его вскинуть голову и уставиться на меня так, как будто он никогда раньше меня не видел. Я подхожу еще на шаг ближе, потом еще, пока не смогу дотронуться до него, если протяну руку, хотя я этого не делаю. Я свирепо смотрю на него, руки все еще прижаты к бокам, внезапный гнев волнами исходит от меня. — Прекрати, Макс. Перестань говорить, что ты неправ в своих желаниях, что ты заслуживаешь наказания, что ты сделал что-то не так.

— Я…

— Нет! — Я качаю головой. — То, что со мной сделали на том складе, на конспиративной квартире Алексея. Это был грех! Мужчины, которые причинили мне боль, которые изнасиловали меня, избивали меня… они были неправы. Мужчины и женщины на той вечеринке, которые купили бы меня, Софию, Катерину и детей. Они были злом.

Я чувствую, как слезы наворачиваются на мои глаза, когда я смотрю на него, затаив дыхание и почти дрожа от силы эмоций, поднимающихся во мне. 

— То, что у нас есть с тобой, Макс… то, чего мы хотим друг от друга, это не грех. Это что-то хорошее и красивое. Меня не волнует, что тебе промыли мозги, заставив считать секс неправильным, но если я верю в это после того, как это превратилось для меня во что-то настолько прекрасное, после всего ужасного, то и ты можешь. То, что мы хотим друг друга, не так уж и неправильно. То, как ты прикасаешься ко мне, не грех. И если это так…

Я снова медленно делаю шаг вперед, пока не оказываюсь совсем рядом с ним, достаточно близко, чтобы почувствовать тепло, исходящее от его тела. Я смотрю в его карие глаза, на его красивое, точеное лицо и чувствую боль в груди от такой сильной любви, от такой сильной потребности заставить Макса увидеть себя таким, как я, даже если между нами никогда ничего не изменится.

— Если это грех, — тихо шепчу я, нежно кладя руки ему на грудь и поднимаясь на цыпочки. — Тогда я бы с радостью сгорела за это.

Я чувствую, как он напрягается, когда мои губы касаются его губ, чувствую, как напрягаются его мышцы, когда он сдерживается, чтобы не потянуться ко мне. Он стонет, издавая болезненный звук, когда его губы касаются моих, а затем отворачивает голову, отказываясь смотреть на меня.

— Тебя там не было. — Слова выходят так тихо, что я не уверена, что правильно его расслышала, и я хмурюсь, немного отстраняясь.

— Что?

Его голова поворачивается ко мне лицом, брови хмурятся в сердитом выражении, когда он отодвигается от стола, смещая меня с моего места, почти прижатого к нему, и заставляя меня отшатнуться назад. 

— Тебя там не было!

Макс смотрит на меня сейчас, в его карих глазах темнота, которой я никогда раньше не видела.