«Ломэй».
Мо Си снова и снова прокручивал в голове эти слова и пытался получить от них хоть капельку удовлетворения.
В конце концов он понял, что бесполезно даже пытаться, так как никакого удовольствия этот факт ему не доставлял. Наоборот, чем больше он думал об этом, тем более больным и злым себя чувствовал.
Мо Си не знал, откуда взялись это отвращение и ярость. Разве ему не должно быть приятно видеть, что Гу Ман получил заслуженную награду?
— … — локоть Мо Си уперся в кованые перила. Он хотел согнуть пальцы, но они онемели. Повернув голову, чтобы посмотреть на лицо Цзян Есюэ, Мо Си обнаружил, что его черты стали расплывчатыми и нечеткими.
Он почувствовал головокружение, желудок свело судорогой.
Гу Мана отправили в бордель «Ломэй».
Два года назад.
Мо Си почувствовал, что он должен громко расхохотаться. Это была бы правильная реакция, соответствующая тому, что люди знали о глубокой ненависти между ними. Поэтому он скривил губы и попытался выдавить из себя хотя бы смешок.
Но в конце концов его челюсть свело в жуткой болезненной гримасе.
Перед глазами, казалось, мелькнул знакомый образ. Солнечный свет упал на нежное и красивое лицо, в черных глазах прыгали смешинки:
— Ну здравствуй, младший брат Мо.
Еще один образ. Гу Ман в сиянии славы. В эпицентре шумной своры приятелей он ищет глазами Мо Си, и, когда находит, уголки его глаз приподнимаются, и взгляд становится острым и цепляющим, а затем он одаривает Мо Си искренней сияющей улыбкой.
Помнил он и слова Гу Мана, когда тот получил звание маршала...
Его бесшабашную улыбку и голос, полный бахвальства:
— Давайте, парни, записывайтесь сегодня в мою Ублюдочную Армию и уже в следующем году будете купаться в славе и богатстве.
А потом среди гор трупов и моря крови этот человек кричал:
— Вставайте! Вставайте все! Все, кто еще не сдох, поднимайтесь и идите за мной! Я отведу вас домой!
И потом, как упорно стоял на коленях перед Палатой Золотых Колокольчиков[8], умоляя Государя не хоронить его солдат в братской могиле:
[8] 金銮殿 jīnluándiànцзиньлуаньдянь «палата золотых колокольчиков» — тронный зал (приемная палата), откуда правитель руководит государством.
— Я попрошу армейских целителей опознать трупы. Пожалуйста, это не бесполезная трата ресурсов. У каждого солдата должно быть надгробие с именем и фамилией. Государь, я хочу, чтобы мои братья, наконец, вернулись домой!
Они видели во мне своего командира! Будь то духи или призраки, я хочу вернуть их всех на родину. Я обещал им!
Они не просят почестей, просто быть похороненными под именами, что даны при рождении! Государь, умоляю!
И наконец, когда Гу Ман достиг предела, перед тронным залом раздался полный боли рык раненного зверя:
— Разве рабы заслуживают такой смерти? Если они рабы, то не заслуживают, чтобы их похоронили по-людски? Они также проливали свою кровь за страну, и они отдали за нее свои жизни! У них нет родителей, и их подвиг никем не оценен. Но почему, когда умирает член клана Юэ, Мо или Мужун, ему отдают почести, как павшему герою? Почему мои браться достойны только быть зарытыми, как собаки, в общей могиле?! Почему?!
Это был первый раз, когда Гу Ман плакал перед людьми.
Стоя на коленях, он рыдал навзрыд, сгорбившийся под давлением горя и вины.
Прямо с поля битвы он пришел сюда, даже не сняв окровавленный доспех.На его покрытом копотью лице текущие по щекам слезы оставляли длинные грязные дорожки.
В народе его считали Богом войны, олицетворением надежды на победу на поле боя. Но теперь, стоя на коленях на пороге тронного зала, он был низвергнут и стал похож на те безымянные трупы, за которые так просил.
Палата Золотых Колокольчиковбыла заполнена министрами и генералами, одетыми в свои лучшие официальные одеяния. Многие из них смотрели на потрепанную и вонючую одежду этого нищего генерала с нескрываемым отвращением.
Он же захлебывался рыданиями и выл, как умирающий зверь.
— Я обещал, что приведу их обратно! Умоляю, просто позвольте мне сдержать это обещание!
Но в глубине души даже он знал, что все бесполезно.
В конце концов, Гу Ман перестал умолять и плакать.
Его взгляд потерял ясность. Теперь, словно разговаривая с душами мертвых, он только повторял снова и снова:
— Простите, это моя вина! Я не заслуживаю быть вашим командиром… Я всего лишь раб...
Эти воспоминания, как всегда, причинили Мо Си физические страдания. Казалось, голова вот-вот лопнет от боли. Он не мог удержаться, чтобы не прижать руку ко лбу, пряча лицо в прохладной темноте ладони.
Его сердце было холодным и пустым.
Цзян Есюэ позвал:
— Князь Сихэ… Ты плохо себя чувствуешь?
Молчание. Прошло много времени, прежде чем он услышал бесстрастный голос, чуть приглушенный прикрывавшей лицо ладонью:
— Почему мне должно быть плохо?
Цзян Есюэ посмотрел на него и вздохнул:
— Сколько лет мы знаем друг друга? Нет нужды притворяться сильным передо мной...
Но Мо Си молчал.
Под порывом ветра медные колокольчики на карнизах дворца звенели, ярко-желтые кисточки на занавесках затрепетали на ветру.
— Имя Гу Мана всегда упоминалось вместе с твоим. Вы вместе совершенствовались в Академии Сючжэнь, вместе ходили в бой и даже вместе получали звание. Сегодня ты по-прежнему на вершине мира, он же стал пылью у твоих ног. После стольких лет, что вы провели вместе, сражаясь на равных плечом к плечу, из прославленных Двух Нефритов Чунхуа остался лишь один. Я сомневаюсь, что это могло бы порадовать тебя.
Он замолчал и повернул голову, чтобы посмотреть на Мо Си.
— Кроме того, он ведь был твоим самым лучшим другом.
Мо Си опустил свои длинные, густые ресницы и, наконец, ответил:
— В молодости я был слеп.
— Но даже после того, как он предал страну, ты все еще верил, что у него были причины, и очень долго не хотел признавать правду.
— Я был слепее летучей мыши, — сказал Мо Си, разглядывая капли вина на дне бокала, которые как будто впитали в себя все краски заката. У него не было желания продолжать этот разговор.
— Поднимается ветер. Старейшина Цинсюэ, давай вернемся в главный зал.
Узнав о местонахождении Гу Мана, Мо Си несколько дней не находил себе места.
Сначала он пытался подавить это неоправданное волнение, но со временем его раздражительность только нарастала.
Мо Си знал, что все его страдания от сердечной болезни.
И единственное противоядие было скрыто в публичном доме «Ломэй».
Наконец однажды, когда сумерки сгустились над столицей, конный экипаж подъехал к приметному зданию в северной части города.
Мо Си сидел в темноте с закрытыми глазами. Даже несмотря на то, что он был надежно скрыт от взглядов прохожих темными занавесками, и внутри кроме него никого не было, он все равно держал спину прямо. Его красивое, почти до неприличия, лицо было так похоже на холодную, лишенную эмоций маску, что это даже пугало.
— Господин, мы на месте.
Вместо того чтобы сразу выйти из кареты, Мо Си приподнял занавеску и осмотрелся, оставаясь в тени.
Для этого заведения сейчас наступало самое оживленное время. Двор был освещен духовными огнями, заключенными в девять светильников, установленных в два ряда около входа. Фонари были сделаны в форме цветка зимней сливы, и в их рассеянном свете призывно сияла ярко-красная вывеска:
«Ломэй».
Утренний ветер таит в себе холод зимы и чистоту первого снега. Однажды все в этом мире покроется грязью.
Это место отличалось от обычных борделей. Большинство людей, которые работали здесь, были военнопленными. После того, как их духовные ядра были заблокированы, они стали игрушками для любовных утех мужчин Чунхуа.
— Господин, вы хотите пойти в это место?
Мо Си скользнул взглядом по двору и заметил знакомых ему молодых аристократов. Он всегда недолюбливал этих прожигателей жизни и не хотел бы столкнуться с ними именно здесь. Нахмурившись, Мо Си сказал:
— Давай к черному ходу.
Наконец, карета остановилась у черного входа в публичный дом.
— Можешь ехать. Не жди меня.
Убедившись, что поблизости никого нет, он быстро запрыгнул на карниз и пробрался в темное здание.
Перед тем как пойти сюда, Мо Си изучил планировку публичного дома по архивным записям военного ведомства, так что ему не составило труда без происшествий миновать комнаты обслуживающего персонала и достигнуть Цветочного Павильона, спрятанного в боковом дворике. Накинув плащ, он вошел через главный вход как обычный посетитель. Перед ним был коридор с выкрашенными в красный цвет дверями. Около каждой висела табличка указанием имени, страны и прежней должности человека внутри.
«Ша Сиэжоу — служительница Огненного Культа Ваньку».
«Цинь Фэн — служанка Огненного Культа Ваньку».
«Тан Чжэнь — второй заместитель командующего левым крылом армии Ляо».
«Линь Хуажун — женщина-офицер армии Сюэюй».
Все было организовано так, чтобы клиент, испытывающий недовольство или ненависть к вражескому государству, мог быстро найти подходящую цель для вымещения своего гнева.
Если в комнате находился клиент, имя на табличке светилось красным. Если было свободно — надпись оставалась черной.
Государственный доходный дом «Ломэй» пользовался особой любовью у аристократии Чунхуа. В этом месте они могли делать все, что угодно, и без ограничений реализовывать свои самые извращенные фантазии.
Улыбки, лесть, тела и даже жизни заключенных здесь мужчин и женщин были отданы на откуп знати государства-победителя.
Взгляд скользил по стенам, при ходьбе шелестела одежда. Он шел и шел по коридорам с плохой звукоизоляцией. Стоны страсти из-за закрытых дверей были слишком откровенными и будоражащими. Прямые брови сходились все больше в болезненно-брезгливой гримасе. Сердцебиение ускорилось. Где же Гу Ман? Пройдя мимо десятков комнат, Мо Си все еще не увидел его имени. Он продолжил поиски на втором этаже, и, наконец, в самом дальнем углу, Мо Си остановился перед темной деревянной табличкой, написанной изящным почерком: