Перед ними был маленький деревенский домик, в конце весны утопающий в цветущих абрикосовых деревьях.

Ли Цинцянь, которому на вид было чуть больше двадцати лет, танцевал с мечом на усыпанном опавшими лепестками дворике. При каждом движении его свободная залатанная во многих местах верхняя одежда летела за ним голубым вихрем.

Но он был не один: на него нападала миниатюрная девчушка в простой одежде из грубого алого сукна. Она двигалась очень быстро и так ловко и изящно кружилась вокруг юноши с мечом, что было сложно разглядеть детали ее внешности. Только когда Ли Цинцянь блокировал ее своим мечом, она остановилась. Пряча улыбку за сердито надутыми губами, она пожаловалась:

— Старший брат, сегодня я смогла выдержать еще двенадцать твоих выпадов. Почему ты до сих пор не похвалил меня?

Ли Цинцянь с улыбкой сказал:

— Естественно, успехи Хун Шао впечатляют.

...Оказывается, Хун Шао — это имя девушки.

Но Хун Шао продолжала упорствовать:

— В прошлый раз ты говорил то же самое. Придумай что-нибудь другое.

Ли Цинцянь беспомощно улыбнулся:

— Ну тогда... ты самая умная?

— Так ты хвалил меня в предпоследний раз. Подумай еще!

С этими словами она капризно вскинула подбородок, и Мо Си, наконец, смог ясно разглядеть ее черты. На вид ей было лет семнадцать или восемнадцать, кожа нежнее лепестка лотоса, темные брови, изящно изогнутые, словно ветви ивы, и похожая на слезу родинка в уголке глаза. Мо Си никогда не был ценителем женской красоты и в первый момент просто подумал, что внешность этой девушки кажется ему немного знакомой. Потребовалось время, чтобы до него дошло, что она похожа на тех пропавших без вести женщин.

Хотя правильнее было бы сказать, что эти пропавшие девочки выглядели как ее фрагменты: у одних были похожие носы, у других — губы, а у некоторых также была родинка в уголке глаза.

Ли Цинцянь вложил меч в ножны и, подняв руку, щелкнул ее по лбу.

— Не могу я ничего придумать и не хочу, не собираюсь, — сказав это, он отвернулся и ушел обратно в дом.

— Ты! Ты! Ты! Ты даже не старался! — Хун Шао тут же бросилась следом за ним, подпрыгивая и громко крича. — Ах! Братец Ли переменчивее ветра[7]! С каждым днем ты все более груб со мной!

[7] 朝三暮四 zhāo sān mù sì чао сань му сы «утром - три, а вечером - четыре» — непостоянный; не имеющий твердого мнения о чем-то.

Пятнистые куры с громким кудахтаньем разбежались в разные стороны по двору, маленькая рыжая собачка залилась громким лаем, то ли желая подбодрить девушку, то ли перелаять.

— …

Мо Си и правда на дух не выносил женщин. И если спокойную сдержанность принцессы Минцзэ он еще мог принять, то таких девушек, как Хун Шао, можно было включить в десятку величайших кошмаров его жизни.

Но, глядя сейчас на эту парочку, он видел, что Ли Цинцяню эта скандальная девица очень нравится и его совершенно не раздражают ее несдержанные речи.

 Заглянув чуть глубже, Мо Си начал понимать, какие отношения их связывают.

Оказывается, Хун Шао была умирающей от голода маленькой девочкой, которую Ли Цинцянь по доброте душевной подобрал во время своих странствий. Когда они познакомились, ему было восемнадцать, а ей — пятнадцать. После трех с половиной лет скитаний по всему миру эти двое стали неразлучной парой и близкими людьми.

Но ни Ли Цинцянь, ни Хун Шао не имели опыта романтичных признаний. Излишне объяснять, почему Ли Цинцянь не мог признать собственных чувств, но и Хун Шао, хотя со стороны и выглядела бойкой и шумной девицей, на самом деле была чистой и целомудренной девушкой и никогда бы не осмелилась сама сказать о тех чувствах, что жили в глубине ее сердца. Поэтому, хотя окружающим было совершенно очевидно, что они влюблены, эти двое продолжали молчать, не зная как сказать друг другу те самые главные слова.

Самое большее, на что осмелилась Хун Шао, после того, как в подпитии лежа на столе, долго любовалась на державшую свиток руку Ли Цинцяня — не удержавшись и собрав все свое мужество, незаметно придвинуться ближе, чтобы накрыть его ладонь своей рукой.

Ошеломленный Ли Цинцянь лишился дара речи и несколько бесконечных мгновений просто смотрел на нее широко открытыми глазами. Щеки девушки раскраснелись от вина, она смущенно хихикала и смотрела на него глазами, в которых, казалось, отражались все звезды Млечного Пути.

— Братец[8]...

[8] 大哥 dàgē дагэ — старший брат, ты (в дружеском разговоре), старик, братан, чувак (обращение к другу); муженек (обращение жены к мужу).

Разумно предположить, что если два человека испытывают чувства друг к другу, то одному из них будет легко «проткнуть оконную бумагу»: открыть свое сердце, настоять на диалоге и убедиться во взаимности своих чувств.

Но взглянув в аристократичное лицо Ли Цинцяня, Хун Шао вдруг почувствовала робость и подумала:

«Разве могу я стать ему достойной парой?»

Три года назад, когда он протянул руку грязной, замерзшей, больной чесоткой девочке, он уже стал для нее самым лучшим старшим братом, ее божеством и ее возлюбленным.

В глазах этой девушки в братце Ли все было идеально: прекрасная внешность, доброе сердце, приятный голос, хорошие манеры и впечатляющие магические способности.

Если отбросить то, что он был беден, во всем мире было не сыскать человека лучше.

А теперь посмотрите на нее: единственное, что было приемлемым, это смазливая внешность, но по сути она все еще была неграмотной простолюдинкой, глупой, неуклюжей и прожорливой. За раз она съедала в два раза больше, чем ее братец Ли, да и голос у нее был слишком громким и раздражающим, похожим на бой барабана и гонга.

Чем больше «маленький гонг и барабан» размышляла об этом, тем тяжелее у нее становилось на сердце, и в самый ответственный момент храбрость, которую она так долго собирала для признания, испарилась, как снег под летним солнцем.

Ее мужество исчезло, но их руки все еще были переплетены.

Ей ведь нужно было найти подходящее оправдание? Не могла же она сказать: «Извини, братец, я схватила тебя за руку, потому что подумала, что это чайная чашка».

Поэтому Хун Шао ухватилась за самое глупое оправдание, которое даже Мо Си не смогло бы убедить... и с натянутой улыбкой предложила:

— А давай проверим, чьи руки сильнее?!

Ли Цинцянь: — …

— Ну, давай! Давай померяемся силами! Посмотрим, кто кого перетянет!

Ли Цинцяню, вероятно, показалось, что он что-то не так понял, и кончики его ушей слегка покраснели. Молодой человек поспешил отдернуть руку и, спрятав глаза за веерами ресниц, беспомощно сказал:

— Разве вчера ты не хотела посостязаться в остроумии?

— Вот именно! Это было вчера, а сегодня мы померяемся силами.

Ли Цинцянь с трудом выдавил улыбку:

— Что это за странная новая идея пришла тебе в голову? Хочешь устраивать соревнования каждый день? Тогда в чем ты хочешь состязаться завтра?

— А завтра мы выясним кто красивее! — объявила Хун Шао и, быстро схватив кисть, лежавшую на столе рядом со свитком, двумя росчерками пририсовала себе усики. — Братец, смотри! Как тебе? Нравится?!

Наблюдая, как сверкая полными озорства глазами, она крутит воображаемые усы, Ли Цинцянь не смог долго сохранять серьезный вид. Его сердце затопило ласковое тепло и веселье.

Он был влюблен в нее, но так же как она считала себя слишком глупой, неуклюжей и прожорливой, Ли Цинцянь считал себя слишком занудным и бедным, поэтому пребывал в полной уверенности, что такая умная и красивая девушка, как Хун Шао не должна терпеть лишения, выбрав его в спутники жизни.

На самом деле, еще в самом начале, когда Хун Шао стала настаивать на том, чтобы последовать за ним, пытаясь избавиться от нее, он сказал:

— Барышня, я спас тебя только потому, что заметил, что ты упала на обочину дороги, к тому же очень больна. Я не хочу, чтобы ты считала, что чем-то обязана мне…

Несмотря на маленький рост и хрупкую фигуру, голос Хун Шао звучал громче, чем боевой барабан. Как только Ли Цинцянь начал поспешно удаляться, она засеменила за ним, неловко переступая своими заношенными сандаликами, торопливо поясняя на бегу:

— Старший братец, старший братец, понимаю, я все понимаю! Знаю, что ты не желаешь, чтобы я чувствовала себя должной, но я сама хочу отплатить добром за добро…

— Тогда почему не хочешь остаться с целительницей? Я ведь уже обо всем договорился, она готова взять тебя в младшие ученицы. Если ты и правда так хочешь отплатить за добро, следуй за ней и усердно учись. Разве лечить людей от болезней не лучший способ отплатить за спасение жизни?

— Ничего подобного! — взволнованная Хун Шао подпрыгнула на месте, упрямо топнув ногой. — Я была готова продать себя в бордель, чтобы похоронить моего приемного отца! Думаешь, после того как ты похоронил его, спас меня и отвез к врачу, я... я могу просто забыть об этом?! Я останусь с тобой, останусь с тобой, останусь с тобой! А-а-а! — в конце своей тирады она начала вопить как полоумная.

Увидев, что от спасенного и выкормленного им больного котенка не так легко избавиться, Ли Цинцянь невольно почувствовал головную боль и прибавил шаг, пытаясь уйти как можно дальше.

Заметив его поспешное бегство, Хун Шао занервничала еще больше и ринулась в погоню. Рваные сандалии из пеньки то и дело падали с ног, мешая догнать его, поэтому она сняла их и один за другим бросила в сторону уходящего Ли Цинцяня. Босая и отчаявшаяся, она села на корточки и горько разрыдалась: — Ты... ты... не уходи! Так я ведь никогда не смогу отплатить тебе!

Ли Цинцянь: — …

Слезы ручьем текли по грязному личику:

— Я не отплачу тебе! Неужели ты думаешь, что я объем тебя и буду жить нахлебницей? Старший братец, не оставляй меня одну, — от рыданий у нее перехватило дыхание, но она упрямо вытерла глаза и продолжила, — допустим, ты оставишь меня у целителей, но зная, какая я неуклюжая невежда… ты уверен, что через несколько дней меня снова не продадут? Я уже побывала в трех разных семьях: маленькой невестой[9], служанкой и приемной дочерью, а теперь я даже не знаю, кто я…