— Я не знаю, что изменилось, Лилиан, и не хочу знать. Но на твоём месте я бы не стал обольщаться. Если кровь не вода, то месть всегда будет для него на первом месте. Ты можешь думать, что он у тебя в кулаке, но он всё равно тебя обманет.

— Не в этот раз, — заявляет она так же уверенно. — На этот раз у меня есть доказательства... — Она делает паузу, как бы сожалея о том, что сказала слишком много. Я понимаю, что Лилиан намекает на измену, возможно, уже энную, со стороны Эмери. И я чувствую, что измена — это ещё не всё. За этим должно быть что-то большее, чем муж, трахающий свою секретаршу. Что-то, способное заставить Лилиан поверить, что она держит верх и может получить то, что хочет, без возмездия. — Но я не об этом хотела с тобой поговорить, — продолжает она, придвигаясь ближе. — Я просто хотела извиниться и... спросить тебя, если мы... Если бы я попыталась поцеловать тебя, что бы ты сделал?

Она смотрит на меня, задрав голову. Щёки влажные, фарфоровая кожа гладкая, без каких-либо изъянов. Я могу это сделать. Могу поцеловать её. Я даже хочу.

Равнодушие — это даже не самая последняя из тех эмоций, которые я испытываю. Лилиан влияет на меня, беспокоит, заставляет вспомнить. Возвращает неуверенность, похороненную под слоями панциря. Я мог бы и хотел. Но за четырнадцать лет я натренировался прятать всё за панцирем, и единственное действие, которое разрешает разум, — это гневное отворачивание в сочетании с торжественным «пошла на х*й» и ложью, размером в три океана.

— Я встречаюсь с женщиной, — вру я с невозмутимостью человека, привыкшего обманывать без тиков.

Лилиан недоверчиво расширяет глаза. Кажется, она размышляет над этим вопросом. Затем пожимает плечами.

— Это не имеет значения, — заявляет она. — Ни одна из них никогда не имеет значения. Я следила за твоими историями, часто видела тебя с красивыми женщинами, но я всегда знала, что всё закончится.

— Она имеет, — поправляю я и спрашиваю себя, смогу ли я, играя в техасский холдем, облапошить даже чемпиона мира, с таким покерным лицом, как у меня. — И ещё какое.

— Ты с кем-то, кого... любишь? — спрашивает она всё более озадаченно.

— Уходи, Лилиан.

— Ты влюблён? — настаивает она.

— Это не касается тебя в любом случае.

— Нет, меня касается, потому что я более чем решительно настроена вернуть тебя. Арон, ты нужен мне. И я не намерена проигрывать одной из твоих интрижек на одну ночь. Я хочу тебя, и я верну тебя. И ты тоже хочешь меня. Твоя гордость велит тебе заставить меня немного пострадать, и я это принимаю. Это цена, которую я могу заплатить. Я заслужила, чтобы заплатить. Но после этого ты снова будешь моим. Никто не сможет отнять тебя у меня.

— Я тоже так думал, — мой немедленный ответ такой лаконичный, что кажется почти правдой. — Но ей это по силам. Бля, как верно, она сможет.

Лилиан корчит гримасу, которая делает её кислой и менее красивой. Она отшатывается, качает головой, и если бы у неё в руках была шлифовальная машинка, она бы непременно швырнула ту в меня.

— Я в это не верю, — продолжает она. — Я ухожу. Позволяю тебе снова заставить меня страдать, но я не верю ни единому слову. Ты любишь меня и будешь любить всегда.

— Я давно разлюбил тебя, и вполне возможно, никогда не любил.

— Посмотрим, — её последнее слово.

Лилиан уходит, нарочито медленно и чувственно, показывая мне свою мягкую попку, обтянутую узкими джинсами; бёдра покачиваются, как у дивы, волосы лежат золотой волной на розовом фоне шали.

Она уходит, а я остаюсь стоять, размышляя о своих чувствах, и особенно о том, почему между одной чушью и другой из множества тех, что я ей сейчас всучил, внезапно, как безумная шутка техника монтажа, вставляющего кадр, не относящийся к сцене фильма, в моей голове появилась Джейн, в короткой, но ослепительной вспышке, от которой стало больно глазам.