— Такой красивый молодой человек, как вы, не должен быть один. Не со мной, конечно, хотя я не слепая и вполне способна восхищаться вашими достоинствами. Но вы могли бы как-нибудь приехать с красивой девушкой! Я знаю, у вас их много. В прошлом я видела вас в журналах с писательницей, и с моделью, и с телеведущей, и я вижу, какой эффект вы производите на молодых дам, которые иногда проплывают мимо на яхтах по океану. Но вы слишком много работаете, вам нужно отдыхать, взять длительный отпуск и посмотреть по сторонам. Вам тридцать два года, у вас нет недостатка в деньгах, вы прекрасны, как солнце, и заслуживаете счастья.

Избегаю сообщать ей, что для того, чтобы быть счастливым, я, конечно, не жду, пока распутаются таинственные узлы судьбы, придуманные её небылицами. Я уже счастлив, по-своему.

— Анна, у меня есть счастье, и оно значительно увеличится, как только вы уйдёте, — поспешно говорю я.

— Не уверена, — бормочет она. — Но я всё равно ухожу. Сначала, однако, я должна рассказать вам свой сон. Там были вы, адвокат, и вы падали с вершины маяка в Монтауке. Как часто бывает во сне, маяк был гораздо выше, чем в реальности, примерно такой же высоты, как гора Эверест. Пока вы падали и падали, вдалеке среди тумана, показался силуэт большой птицы. Сначала она напоминала птеродактиля. Потом, по мере приближения, стала орлом, затем ястребом, а в конце — чайкой. Птица схватила вас своими лапками и сразу превратилась в голубя. Белый голубь, не больше тех, что вылетают из шляпы фокусника, но очень сильный, которому удалось поднять вас обратно, прежде чем вы рухнули на землю. Это показалось мне очень значительным, согласны?

— Я ничего не нахожу, — сухо отвечаю я. — Неужели вам нечем заняться в другом месте?

В ответ Анна расхохоталась и направилась прочь, напевая.

Я даже на миг не задумываюсь над её словами. Это просто пустая болтовня. Кроме того, я приехал сюда не для того, чтобы думать. Напротив, я могу с уверенностью сказать, что мои утомительные, но в то же время расслабляющие выходные, пока я шлифую корпус старого парусника и с терпением миниатюриста восстанавливаю его целые части, призваны избавить меня от любых мыслей.

Итак, я переодеваюсь и ныряю.

Океан вечно холодный и ветреный. Риск подхватить пневмонию велик, но мне нужен этот солёный холод. Вдалеке я замечаю серферов, гоняющих по волнам под защитой гидрокостюмов. То идёт дождь, то появляется солнце. Когда я выхожу из воды, я чувствую себя заново родившимся.

Я позволяю себе упасть на песок, пока солнце вторгается в пространство, прогоняя дождь. Солнце холодное и кусачее, но мне этого достаточно. Возможно, мне стоит жить здесь. Может быть, к чёрту Манхэттен, работу, пентхаус на Централ Парк Вест и Джейн.

Какое, бля, Джейн имеет к этому отношение? Почему в списке появилось её имя? Её дело точно не займёт у меня бесконечно много времени, и если когда-нибудь решусь послать всё подальше, я не буду считать это жертвой!

Я встаю и подхожу к месту, которое выделил под верфь. На высоких деревянных опорах корпус парусника парит, как библейский ковчег. Инстинктивно я вспоминаю Джейн и провокационные вопросы, которые она задавала своей матери в детстве и за которые получала наказание в виде ударов по рукам, запертых дверей, постных дней и молчания.

Пора бы мне перестать думать о ней. Я думал о ней по пути сюда, задаваясь вопросом, правильно ли я поступил, оставив её у Дит, в безопасности ли она, будет ли ей комфортно в галерее. Я также думал о ней, когда Анна Фергюсон рассказывала о голубях. И я думаю о ней сейчас.

Лучше посвятить себя работе и погрузить свой мозг в спячку.

Но видимо, мой мозг не заслуживает покоя. Потому что прямо сейчас, прямо здесь, голос прибивает меня к измерению, в котором я не хочу находиться.

Я слышу своё имя.

Затем оборачиваюсь.

— Я перелезла через забор на пляже, — говорит Лилиан, стоя в дверях. Затем она пристально смотрит на меня, оглядывая с головы до ног. — Арон, ты хорошо выглядишь. Ты в опасной форме.

— Опасной для кого? — спрашиваю я.

Я знал, что у Андерсонов есть дом в округе, но в другом районе. К счастью, из-за наших разных социальных привычек я никогда с ними не встречался. Лилиан Пэрриш не из тех, кто приезжает в Хэмптон в ноябре, когда единственные живые существа вокруг —коренные жители маленьких деревень.

Но вот она здесь, в джинсах и пуловере, с распущенными светлыми волосами, в низких кожаных сапогах и розовой шали.

— Для меня, — заключает она, не отрывая взгляда от моего тела.

Я вхожу в дом, не приглашая её следовать за мной, и когда выхожу, на мне тоже джемпер и джинсы. Затем я возвращаюсь к своей яхте, но Лилиан не уходит.

— Не помню, чтобы приглашал тебя остаться, — говорю я, пока вожусь с какими-то инструментами.

— Я вынуждена нарушить правила, Арон, иначе твоя строгость помешает мне поговорить с тобой. Я давно знаю, что зимой ты приезжаешь сюда на выходные, но до сих пор мне не удавалось этим воспользоваться. Конечно, я не была уверена, что ты приедешь сегодня, но я попыталась. Думаю, ты заблокировал мой номер, потому что я пыталась дозвониться до тебя, но безуспешно.

Я сжимаю рукоятку ручной шлифовальной машины, а внутри меня бушует моя обычная ярость. Меня тошнит. Не могу смириться с тем, что Лилиан пришла сюда, делает всё, что хочет, что она решила бросить меня тогда, когда ей так захотелось, и решила вернуть меня обратно сейчас, когда ей приспичило. Я ненавижу её, хотел бы затрахать до слёз, и в то же время хочется приказать ей исчезнуть, больше не засорять моё пространство и не испытывать терпение.

— О чём ты хочешь поговорить со мной, Лилиан? — спрашиваю, не оборачиваясь. — Сделай это раз и навсегда и отвали.

Я слышу, как она приближается, но продолжаю игнорировать.

— Пожалуйста, Арон, посмотри на меня, я не могу говорить с твоей спиной, какой бы красивой она ни была, — просит она, теперь уже совсем близко. — Я... я просто хочу извиниться, — Смотрю на неё, словно хочу сжечь. — Ты пугаешь, когда так на меня смотришь. Если бы не знала, что ты самый добрый человек на свете, начала бы думать, не собираешься ли ты ударить меня этой штуковиной в руке.

— Лилиан, я был самым добрым человеком в мире. Ты устарела. Но я не буду бить тебя этой штукой. Это может сделать твой подонок шурин, а не я. Общение с человеческими отбросами немного сбивает тебя с толку.

В её взгляде появляется беспокойство, но не удивление, будто она не знает о проступках Джеймса.

— В каждой семье есть… свои проблемы, — очень дипломатично ограничивается она.

Я избегаю ярости, чтобы она не поняла, что собираюсь прижать к скамье подсудимых этот кусок дерьма как можно скорее или, как вариант, разобью ему лицо.

— Чего ты на самом деле хочешь, Лилиан? — я возвращаюсь к главному вопросу.

— Я сказала тебе. Хочу извиниться за то, как себя вела. Я сделала неправильный выбор. Я была глупа и наивна. Эмери никогда не был тем мужчиной, который мне нужен. Все эти годы... Я не была счастлива и всё время думала, что было бы, если бы...

На мгновение искушение швырнуть в неё шлифовальную машинку становиться непреодолимым. Затем я позволяю снова взять верх сарказму.

— Наивная — не то слово. Ты была оппортунисткой, Лилиан. Оппортунистка, расчётливая, сука и шлюха. Ты можешь сколько угодно говорить, что расчёта не было, но я уверен, ты обрюхатилась от Эмери, пока трахала меня, потому что боялась, что я никогда не стану великим адвокатом. Эмери был более традиционным, более готовым идти по стопам своей семьи. А тебе необходимо было отказаться от своей дерьмовой жизни, не так ли? Ты никогда не видела столько денег сразу, тебе казалось нереальным вырваться из твоей жалкой мелко-буржуазной прослойки, состоящей из торговцев, которые до этого были фермерами, а до этого скотокрадами. Но настоящим наивным дураком был я, а не ты. Меня очаровала твоя внешность, твоя притворная невинность, твои слова о любви, такие же лживые, как слова Иуды. Ты заставила меня страдать, я не отрицаю этого. Ты сделала меня тем, кто я есть сейчас. И такой, кто я есть сейчас, не знает, что делать с твоими извинениями. У меня сложилось впечатление, что они так же неискренни, как и твои обещания, и ты, несмотря на свою внешность целомудренной и утончённой принцессы, не утратила склонности быть правнучкой угонщика скота, меркантильной, расчётливой, стервой и шлюхой. А теперь проваливай.

Я ожидал оскорблённой реакции, но моя жесткость была встречена крещендо рыданий. Лилиан смотрит на меня со слезами на глазах. Она рыдает. Либо она великая актриса, либо на самом деле в отчаянии.

Несколько мгновений я ошеломлённо наблюдаю за ней.

Лилиан и правда выглядит очень печальной, её слёзы кажутся искренними. Несомненно, она могла стать экспертом и в этом, могла отточить своё искусство и научиться играть разные роли — хорошей жены, филантропа, утончённой примадонны и раскаявшейся стервы.

— Прекрати, Лилиан, — говорю ей. — Я не куплюсь на твои уловки.

— Мне очень жаль, Арон, — бормочет она, всё ещё всхлипывая. — Я не специально забеременела от Эмери. Это просто случилось. У меня не было другого выбора, кроме как выйти за него замуж. Ты бы хотел, чтобы у меня в животе был ребёнок от другого мужчины?

— Нет, — отвечаю я с абсолютной уверенностью.

— Видишь? Я выбрала его в силу обстоятельств. За эти годы я не испытывала недостатка в комфорте, и я люблю своего сына. Но Эмери... Я никогда не любила его. Я не говорю, что он плохой парень, как его брат, но... он непростой мужчина. Он всегда много требовал от меня, словно купил меня. Он требовательный человек, во многих смыслах. Я часто плакала, втайне сожалея о тебе. К сожалению, Эмери всегда очень старался казаться безупречным на публике и даже думать о том, чтобы уйти от него, было невозможно. Это помешало бы мне видеть Люка, моего сына. Однако сейчас кое-что изменилось. И я могу вернуть себе свободу, не опасаясь его мести.