Фосс нахмурился: "Целебные зелья - это, конечно, хорошо".

"А что, если они переключили его на смешивание ядов для обмазывания мушкетных шаров и не сказали тебе?" Фосс поморщился, но я продолжила: "Возможно, они даже не хотели причинить ему никакого вреда. Он будет находиться под руководством других алхимиков, а некоторые из них могут заблудиться в своей работе и, э-э, потерять перспективу".

Фосс не ответил, но погладил волосы Алеки, нахмурив брови.

"Дети не должны становиться орудиями смерти", - резко сказала Терика. Заира положила руку ей на спину, и я с досадой вспомнила, что Терику заставили делать яды, когда ее в детстве похитили преступники; я могла бы выбрать более подходящий пример.

"Ну, не знаю, - весело отозвалась Истрелла: "Мне больше нравится делать оружие".

Марчелло поймал мой взгляд и в полном отчаянии покачал головой. Балос и Терика обменялись неловкими взглядами.

"Честно говоря, если они знают, что мы можем оставить службу, они с меньшей вероятностью будут приказывать нам совершать предосудительные поступки", - сказал Джерит: "Если они хотят нас удержать, то должны не ставить нас в такое положение, чтобы мы ушли в отставку в знак протеста. Даже если каждый из нас решит остаться, это изменит ситуацию".

Я почувствовала, что наконец-то подобрала нужный ключ к неподатливому замку: "Вот почему я должна попытаться провести это сейчас. Чтобы Империя вела эту войну так, чтобы нам потом было с чем жить".

Терика решительно кивнула: "Тогда представь ту версию, которую ты считаешь возможным принять. Ты всегда сможешь предложить другие законы позже, верно?"

"Могу, и я это сделаю", - пообещала я.

"Когда будет голосование?" спросила Джерит необычно приглушенным голосом.

"Если я представлю его Ассамблее завтра, то голосование состоится через несколько дней". Я сглотнула: "Должна признаться, я немного нервничаю".

"Благодать судьбы с тобой", - сказал Фосс, крепко обнимая Алеки.

Эти слова легли на мои плечи зловещим грузом, как сырой плащ. Если судить по тому, что произошло на ее фестивале, милость удачи была ко мне не слишком благосклонна.

После ужина мы с Марчелло задержались за столом, когда все ушли. Он поправлял перевязь, морщась, его лицо было бледным и покрытым щетиной.

"Как ты себя чувствуешь?" спросила я, чувство вины грызло мою грудь, как злобный зверь.

"Мне стало лучше", - признался он: "В основном болит только при движении, но невозможно не шевелить ребрами. Приходится дышать".

"Мне очень жаль. Этого бы никогда не случилось, если бы..."

"Если бы я был тебе безразличен? Ты должна заботиться о людях, Амалия. Если ты этого не сделаешь, то станешь такой же, как Рувен". Лицо Марчелло стало мрачным: "Честно говоря, не беспокойся обо мне. Меня больше волнует, на кого еще Рувен напал прошлой ночью".

Я положила голову на руки: "Да, это то, что не дает мне спать всю ночь. В Конюшне проверяли зелье Рувена?"

"Всех, вплоть до самого младшего буфетчика. Все чисто. Но я слышал, что в городе появилось несколько трупов, и мы немного испугались, когда один из наших солдат не явился на службу сегодня утром". Выражение его лица стало ярче: "Но он прибыл поздно, без зелья в жилах и, похоже, со зверским похмельем. Насколько я могу судить, Конюшня в безопасности".

"Это значит, что у Рувена есть еще какой-то план, который мы не раскрыли". Я подергала за выбившуюся прядь волос: "Почему это не могло произойти после голосования?"

"Сосредоточься пока на своем законе. Это то, что можешь сделать только ты, и это важно".

"Я не могу подвести Соколов". Я вцепилась пальцами в кожу своих ног: "Они все рассчитывают на меня, Марчелло, и я не уверена, что смогу это сделать. У меня может не хватить голосов".

"Ты их не подведешь". Его голос прервался, и он опустил глаза на стол: "Хотя, боюсь, что уже подвел".

"Ты? Подвел Соколов?" недоверчиво спросила я: "Ты всю свою жизнь отдал Соколам".

" Да?" Он протянул руку к столешнице, покрытой старыми ожогами и порезами; несколько бледных шрамов также отмечали костяшки пальцев и тыльную сторону запястья. Я никогда не спрашивал, откуда они взялись, полагая, что это часть платы за службу в армии: "Я стал сокольничим по двум причинам. По тем же двум причинам я упорно продвигался по служебной лестнице".

"Чтобы защищать Истреллу и таких, как она", - ответила я без колебаний: "Чтобы обезопасить магов и убедиться, что в Конюшне с ними всегда хорошо обращаются".

"Это одно", - согласился он: "Но всегда было и другое". Он поднял на меня свои глаза, зеленые и честные, как всегда. Но на этот раз честность была омрачена болью: "Чтобы доказать, что мой отец не прав".

"Ах." Я выпустил длинный вздох: "Я понимаю, что семья может оказаться, скажем так, сложной движущей силой".

"В моем случае ничего сложного в этом нет. Мне не нужно ни его одобрение, ни его любовь. Больше нет". Пальцы Марчелло сжались в кулак: "Не после всех этих лет, когда он говорил мне, что я ничего не стою и никогда ничего не добьюсь. Нет, я просто хочу, чтобы он посмотрел на меня и понял, что был неправ. Я хочу, чтобы это беспокоило его каждый раз, когда он смотрит через лагуну, видит Конюшню и знает, что я командую самой мощной военной силой в Эрувии". Марчелло покачал головой: "Это моя вторая причина. И она совершенно эгоистична".

Я положила свою руку на его руку, успокаивающе поглаживая костяшки пальцев: "Это нормально - время от времени испытывать недоброжелательные чувства. Особенно если оно побуждает тебя творить добро".

"Но в этом-то и проблема". Марчелло начал было вздыхать, но потом прервался, поморщившись от трещин в ребрах: "Эти личные амбиции помогают "Соколам" только в том случае, если я действительно являюсь для них лучшим командиром. А я им не являюсь".

"Во всех Соколах нет никого, кто заботился бы о благополучии Соколов больше, чем ты", - возразила я.

"Может быть, и нет. Но нам не нужен сокольничий во главе Конюшни". Он сжал мою руку и наклонился через стол, его лицо стало серьезным: "Нам нужен сокольничий".

"А! Да, я вижу".

"Я сделал все, что мог, чтобы соколы были в безопасности и счастливы. И мне казалось, что я преуспел. Но теперь я увидел, что соколы не сообщают мне, когда они несчастны". В голосе Марчелло зазвучали тоскливые нотки: "Я все еще хочу получить эту работу, признаю. Но это не имеет значения. Соколы давно пора возглавить кому-то из своих".

"Я не думаю, что есть какой-либо закон, запрещающий это". Я порылась в памяти: "Соколы не могут носить дворянские титулы или заседать в Собрании, но они могут иметь воинские звания".

"Только обычай не позволяет им занимать высокие посты, но и он со временем исчезает". Глаза Марчелло загорелись азартом: "Нет никаких причин, по которым мы не могли бы подготовить Сокола, чтобы он сменил полковника Васанте".

Оставалось дело за малым: полковник готовила Марчелло на свое место, и это было его самым заветным желанием с четырнадцати лет. Но если это не касалось Марчелло, то не должно было касаться и меня: "Я могу помочь тебе заручиться политической поддержкой".

Его улыбка зажгла в моей груди маленькое тепло: "Сначала прими свой закон. Думаю, у тебя и так много забот".

Я подумала обо всем, что мне предстояло сделать в ближайшие несколько дней: доработать законопроект, представить его Ассамблее и последовать за этим безумная борьба за голоса. Я сомневалась, что смогу выспаться на этой неделе.

"Да", - вздохнул я: ""Да, я хочу".

Следующие несколько дней прошли в череде встреч и светских мероприятий, когда я пыталась повлиять на как можно большее число членов Ассамблеи до голосования по моему закону о Соколе. Я пила кофе с адмиралами, принимала глав влиятельных семейств за вином и кростини во дворце Корнаро, дискутировала об этике и логике в салонах интеллектуалов. За этот закон могли проголосовать тысяча членов Ассамблеи, и, милостью Божьей, я постараюсь лично убедить как можно больше из них за то короткое время, которое мне отведено.

Неожиданным благом для моего дела стало известие, полученное через курьерские лампы, о том, что Владычица Медведей и Повелитель Змей, похоже, отводят свои войска от лоретанской границы. Я внезапно оказалась в большом фаворе: генералы с ликованием произносили мое имя, члены Ассамблеи поздравляли меня с дипломатическим успехом, когда мы проходили мимо в залах Императорского дворца, и даже дож прислал мне записку с выражением горячей благодарности.

Мое воронье послание Катэ в тот день было простым: Спасибо за вкусную яичницу. Я представил себе, как он хихикает, читая его, и улыбнулась.

Попытки выяснить, что же натворил Рувен в Ночь масок, не давали маме покоя до поздней ночи. Когда она возвращалась домой из Императорского дворца в изнеможении, с выпавшими из заколок волосами, она всегда находила время, чтобы дать мне горсть тщательно собранных советов о том, чьей поддержки мне следует искать для своего закона, или как завоевать расположение того или иного влиятельного лорда. Но на то, что я больше всего хотела узнать, она даже не намекнула.

Я набралась смелости и спросила об этом Кьярду, когда она закончила инструктаж по завтраку и составила мое расписание на третье утро после встречи с дожем.

"Кьярда, ты знаешь..." Мой вопрос застрял в горле. Это было не то, о чем я обычно спрашивала ее. Но я никогда не знала, чтобы Кьярда говорила мне что-то, кроме правды.

"Да, леди?" - мягко спросила она, положив аккуратную пачку писем рядом с моей чашкой шоколада.

"Вы знаете, что моя мать думает о моем Соколином законе?" Слова сыпались из уст, а лицо становилось все теплее: "Она дала мне столько советов, как добиться его принятия, но она никогда не говорит, считает ли она это хорошей идеей, или рассуждает об этом, когда рядом находятся другие члены Ассамблеи. Я даже не знаю, собирается ли она за него голосовать.