Только живя в достатке, без забот получится сосредоточиться на изучении и совершенствовании навыков боевых искусств. Когда желудок пуст, о каких тренировках может идти речь?

Эти беженцы и их малолетние дети, впервые лично столкнувшиеся с настоящим стихийным бедствием, жили впроголодь. Хуже того, в любой момент последние могли стать для родителей запасным «провиантом». Даже окажись среди них один-два щедро одарённых природой гения боевых искусств, может статься, что они умрут прежде, чем их обнаружит опытный глаз.

— А-Цяо снова расчувствовался!

Поразительно, но Янь Уши не высмеял его тут же, а лишь вздохнул и слегка улыбнулся.

Шэнь Цяо покачал головой.

— Ведь я такой же сирота и родителей своих даже не помню. Меня оставили одного в безлюдной пустоши. Говорили, с рождения я был так слаб, что чуть не умер ещё младенцем. Возможно, именно потому родители и отказались от меня, а может они из-за крайней бедности были не в состоянии позаботиться обо мне. К счастью, я встретил своего наставника, ему я обязан жизнью. Вот почему всякий раз, когда вижу этих людей, всегда сожалею, как мало для них сделал. Если бы я прозрел раньше, ещё на горе Сюаньду, и открыл орден для внешнего мира, быть может, в него смогли бы принять больше учеников из бедных семей и тем спасти ещё несколько жизней.

— Небеса всегда несправедливы. Кого-то с рождения балует судьба, и он живёт в роскоши, не зная забот и хлопот. Другим выпадает из последних сил бороться с нуждой, и опереться им не на кого. Очень немногие, подобно тебе, судят о других по себе. Большинство, как Чэнь Гун — овладев провинцией Лун, зарятся и на Шу [3]. Всегда переоценивают себя, но не перестают жаждать заполучить большее. Даже если вершина Сюаньду примет сколько-то новых учеников, не исключено, что среди них не окажется ещё пара-другая белоглазых волков [4], вроде Юй Ая.

[3] 得陇望蜀 (dé lǒng wàng shǔ) — овладев провинцией Лун, зариться и на Шу; обр. быть ненасытным, не знать предела своим аппетитам, всего всегда мало; Лун — Ганьсу, Шу — Сычуань.

[4] 白眼狼 (báiyǎnláng) — обр. бесчувственный и неблагодарный человек.

Шэнь Цяо беспомощно вздохнул, но с убеждённостью возразил:

— С той же вероятностью это могут оказаться и таланты, способные поддержать других в трудный момент и принести пользу людям. В чьих силах будет изменить к лучшему обычаи и нравы этой эпохи — ценный лес для прогонов и балок [5].

[5] 栋梁之才 (dòng liáng zhī cái) — лес для прогонов и балок; обр. человек государственного ума, муж разума и совета, очень способный человек.

Янь Уши так не думал:

— Хочешь чего-то — иди и возьми сам, не питай иллюзорных надежд на чью-то помощь. Жить или умереть — личный выбор каждого, посторонних это не касается.

Шэнь Цяо промолчал.

Неподалёку, по самому краю обочины, в ту же сторону мимо них прошла супружеская пара. Взрослые шумно ругались и тащили за собой ребёнка, сильно истощённого, ни дать ни взять, кожа да кости. И Янь Уши, и Шэнь Цяо на остроту слуха никогда не жаловались, так что оба без труда расслышали часть спора.

Оказалось, мальчонка этим двоим никто, они обменяли на него собственное дитя и теперь искали глухое место, где без лишних глаз отправят его в котёл, пока их еду не заметили и не отняли другие, но сцепились из-за делёжки мяса. Мужчина считал, что из мясистых мест на теле ребёнка одни бёдра да кое-где спина, и собирался присвоить всё себе. Женщина настаивала, что право выбирать «еду» первой за ней, ведь она после десяти месяцев мук и страданий родила ребёнка, обмененного на этого. Оба только что едва волокли ноги, но внезапно нашли силы на драку.

Малыш с отсутствующим выражением лица, будто сознание уже покинуло его, остолбенело стоял в стороне, не обращая внимания на дерущихся из-за него взрослых.

Шэнь Цяо утратил всякое терпение, подошёл к ребёнку и с силой притянул к себе. Заметив, что их «еду» умыкнули, муж с женой враз забыли о ссоре и как один бросились на вора.

Они не ели уже много дней кряду, и усилий одной крепкой женщины хватило бы уложить их на месте, не говоря уже о Шэнь Цяо. Только на мальчонку это никак не подействовало, в его лице не произошло ни малейшей перемены. Не то, что признательности за избавление от смерти, на нём даже тени облегчения не появилось.

— Как тебя зовут? Может хочешь сначала что-нибудь перекусить? — спросил Шэнь Цяо и потянулся к ребёнку.

Неожиданно, прежде чем его рука успела прикоснуться, мальчик упал прямо перед ним и затих.

Ошеломлённый Шэнь Цяо подался вперёд, спеша проверить его состояние, и обнаружил, что мальчик очень давно и серьёзно болел. Положение полностью безнадёжное. Пока те двое тащили его, он уже светил отражённым светом [6]. Даже божествам было не спасти это дитя. Под конец маленькое сердечко надорвалось и не выдержало.

[6] 回光返照 (huí guāng fǎn zhào) — обр. о временном улучшении перед смертью.

Спасай его Шэнь Цяо, не спасай — для ребёнка не было абсолютно никакой разницы.

Пока его глаза полностью не закрылись, казалось, у него всё ещё оставалась пара крошечных капель сетований и тоски по этому миру. Судя по шрамам на теле и выступающим под кожей ребрам, вероятно, за всю жизнь этот ребёнок не прожил ни одного счастливого дня. Возможно, никогда и не понимал, почему с рождения пришлось столько мучиться.

Шэнь Цяо долгое время не двигался, не мигая глядя на мальчика, вдруг протянул руку и бережно опустил ему веки. Затем другой легонько смахнул влажный след с уголков своих глаз.

— Ты не дрогнул даже, когда Юй Ай тебя предал, а сейчас слёзы льёшь по тому, кого знать не знаешь?

— Выпади на мою долю неудачи и трудности — пускай, я смогу выдержать. Но этот малыш, возможно, вообще никогда не причинял вреда другим. Небеса даровали ему перерождение ведь не за тем, чтобы обречь на одни лишь страдания. Все люди имеют право на жизнь. Как бы тяжело ни пришлось, следовало позволить увидеть надежду на выход и ему.

Скажи это кто другой, Янь Уши непременно счёл бы его лицемером. До сих пор он не мог, да и не хотел походить на Шэнь Цяо: подобное поведение всегда рождало в нём пренебрежение. И всё же, невольно, как-то сами собой поступки Шэнь Цяо перестали быть для него странными и удивительными.

— Ты слишком наивен. Кто должен дать ему такую надежду? Другие тоже хотят выжить и позаботиться о себе. С какой стати им относиться к нему хорошо?

Шэнь Цяо поднялся со словами:

— Я хотел относиться к нему хорошо, но уже поздно.

— В одиночку, — с безразличием произнёс Янь Уши, — можешь спасти одного-двоих, не более. В мире полно людей, подобных ему, но ты смотришь на них сквозь пальцы. Не лицемерно ли?

— Если смутные времена однажды закончатся, и Поднебесная станет единым целым, такое положение может и не исчезнет полностью, но по крайней мере сильно сократится. К тому времени не один-два человека будут спасены, а уже десятки тысяч. Согласны, нет?

Янь Уши не озаботился ответить. Он отошёл в сторону, сложил ладонь, как лезвие, и, направив поток внутренней ци, проделал им яму у корней дерева. Аккуратный прямоугольник, одинаковый по всей глубине.

Шэнь Цяо проследил взглядом, понял его намерение и не сдержал улыбки.

— Большое спасибо.

Он взял тело ребёнка на руки и, придерживая ровно, опустил на дно. После засыпал землёй и выровнял поверхность.

В неспокойное время не следовало оставлять тело под открытым небом, но и ставить надгробие излишне. Кто-то мог подумать, что внутри захоронения есть ценности — воры непременно бы сунулись проверить.

Завершив дело, Шэнь Цяо и Янь Уши вошли в город, и его стены словно разделяли два разных мира.

Говорили, что император Ци Гао Вэй на протяжении нескольких лет был наслышан о засухе, неурожае, голоде и толпах беженцев снаружи. Однако не отдал приказа чиновникам оказать помощь при стихийных бедствиях. Вместо этого он построил в столичном саду Хуалинь поселение нищих, сам вырядился попрошайкой, а евнухам и дворцовым служанкам приказал одеться путешественниками и разъездными торговцами, чтобы лично познать радость выпрашивания милостыни. Так что, когда в городе Е произносили «сад Хуалинь», вовсе не восторг мечтаний о красотах императорского сада отражался на лицах людей, а негласная двусмысленная насмешка.

Впрочем, несмотря ни на что, даже находясь перед лицом опасности со стороны внушительного войска Северной Чжоу, вплотную подошедшего к границе, город казался по-прежнему мирным и процветающим, мало в чём изменившись со времени прежних визитов Шэнь Цяо.

Куда ни кинь взгляд: великолепные лошади и роскошные повозки, блеск золотой и серебряной крошки повсюду — от фасадов зданий до туши и бумаги, изысканные шёлковые одежды, невесомо летящие на ветру, и юбки из роскошной узорной тафты, расшитой тончайшим золотом и серебром, искусной работы элегантные нефритовые шпильки, украшающие причёски и разлитые в воздухе благоухающие ароматы. Таким представал облик города Е, столицы империи Ци — мира, исполненного богатства и почестей.

Прибывшие сюда впервые, вряд ли сразу могли разглядеть в лощёной толпе хотя бы одного бедняка. Даже могли начать стыдиться себя, ощущать слишком жалкими. И всё же, в отдалённых уголках улиц и переулков беглый взгляд изредка мог выловить людей одетых просто, без излишеств. Они совершенно не вписывались в окружающую пышность и великолепие.

В столь крупном городе поиски нескольких человек могли занять не день и не два. Возможно, Юй Ай и те, кто с ним, остановились в каком-то даосском храме или сменили одежды на более заурядные и скрыли свою личность. Во втором случае проще выловить иголку, упавшую в море [7].

[7] 大海捞针 (dàhǎi lāozhēn) — ловить иголку, упавшую в море; искать иголку в стоге сена; бесполезные поиски.

В городе они разошлись. Янь Уши не пояснил, куда намерен направиться, а Шэнь Цяо не стал допытываться, лишь произнёс: