Синтия Беллоуз оказалась высокой женщиной плюс-минус пятидесяти лет, с густой гривой каштановых кудрей, перемежавшихся приличным количеством седины. Сейчас ее волосы были завязаны в низкий узел на затылке. У нее были желто-зеленые глаза, которые ничего не упускали и как будто оценивали каждое мое движение, а также острый нос и заметно выступающие скулы. Она держалась как женщина, которая знает свою цену и никому не позволяет ею командовать.

Нечасто кто-то по эту сторону решеток запугивал меня, но от Синтии Беллоуз при первой встрече на мгновение побежали мурашки. Ее костюм был пошит на заказ и облегал ее фигуристое тело как перчатка. Ее помада была того же насыщенного бордового оттенка, что и блуза, а ее кабинет соответствовал офису человека с серьезной формой ОКР. Все лежало на своих местах, все аккуратно расставлено в идеальном порядке, начиная от дипломов на стене и заканчивая ручками в настольном органайзере.

— Мистер Миллер. Рада встрече с вами.

Ее рукопожатие было твердым и непоколебимым, голос — напряженным.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — я сел на стул перед ее столом и постарался выглядеть собранным и расслабленным.

Она глянула на свои часы, после чего переплела пальцы домиком и положила руки на стол, пронизывая меня интенсивным взглядом.

— У нас есть тридцать минут, после чего я должна бежать. Не нужно говорить о том, что мы уже обсудили по телефону. Насколько я понимаю, мы говорим о пятнадцатилетнем заключении в блоке смертников мистера...

— Ндиайе.

— Ндиайе, спасибо. Вы утверждаете, что есть признаки нарушения конституционных прав мистера Ндиайе, и что насколько вам известно, оправдательные улики или исчезли, или не были должным образом рассмотрены в суде. Это верно?

— Да? — я не знал, что считалось оправдательными уликами, но предполагал, что это связано с моим заявлением, что они скрыли улики, которые могли бы помочь Бишопу.

Махнув рукой, она показала мне передать документы. Она плюхнула папку на стол перед собой и открыла ее, пролистывая страницы по одной слишком быстро, чтобы нормально изучить факты.

Мои плечи сгорбились. Эта женщина всего лишь потакает мне. Она сейчас быстро взглянет, а потом откажет мне, как и остальные. Я так ничего и не добьюсь.

Она помедлила на мгновение и нахмурилась, пробегаясь взглядом по странице, затем продолжила, листая дальше и дальше. Не отрывая взгляда от стопки бумаг в папке, она сунула руку в верхний ящик стола, достала лист бумаги и подвинула его по столу в мою сторону.

— Это надо подписать.

Она опять перелистнула страницу. Прищурилась. Прочитала несколько абзацев, продолжила листать. Одну за другой. Листать, листать, листать.

Я взял бланк и просмотрел шапку. Согласие на разглашение информации.

— По закону мы можем сколько угодно говорить об этом деле, но если я возьмусь за него, то предпочту заранее получить разрешение, прежде чем подключать к делу внешние стороны. Если мне придется встретиться и обсудить вопросы с мистером Ндиайе, то эти разговоры будут защищены адвокатской тайной, и я не сумею разглашать информацию вам без наличия такого разрешения, — она показала на бланк.

— Я понимаю.

— Вы сумеете получить подпись?

— Это не должно стать проблемой.

— Ладно, — она закрыла папку, но положила сверху ладонь. — Мне предстоит изучить много информации. Скажите тезисно, на чем мне, по вашему мнению и по мнению мистера Ндиайе, стоит сосредоточить свое внимание.

Прежде чем я открыл рот для ответа, она подняла ладонь и остановила меня.

— Поясню, это не означает, что я соглашаюсь взяться за дело. Я добровольно выделяю свое личное время, чтобы ознакомиться с материалами. Если у нас будет крепкое и надежное основание для апелляции из-за возможного сокрытия улик или неправомерного поведения, и если я посчитаю, что апелляционный суд действительно может пересмотреть и отменить приговор, то я рассмотрю различные варианты оплаты, в том числе и частичная плата в случае успешного исхода дела. Но предупреждаю, что это весьма условно.

Я кивнул, подавшись вперед и усиленно стараясь не слишком обнадеживаться.

— Я понимаю.

— Давайте, — она снова посмотрела на часы. — Десять минут.

Ага, никакого давления.

Я изложил Синтии основные тезисы, подмеченные мной во время изучения дела Бишопа. Один нюанс, заставивший меня помедлить и усомниться — это явно неполная судебная экспертиза. В отчете патологоанатома упоминалось много вещей, которые я не понимал, но от его адвоката было мало уточняющих вопросов, которые могли бы прояснить причастность Бишопа. Почему эти моменты не рассмотрели? Почему натренированный профессионал не задал простые вопросы, всплывшие даже в моем мозгу непрофессионала? И та же история со свидетельствами соседей. Прокурор постарался выставить Бишопа виновным, но со стороны защиты опять-таки практически не было вопросов. Как будто эта женщина пожала плечами и выложила свои карты на стол, сдавшись без борьбы.

Все то время, что я говорил, Синти делала пометки в блокноте, и с моей точки зрения ее каракули были совершенно неразборчивыми. Она ни разу не перебивала меня и не задавала вопросов. Когда я закончил, она просмотрела свои заметки и положила ручку, оттолкнувшись от стола.

— Ладно. Я просмотрю то, что вы мне дали, и свяжусь с вами. Тем временем, подпишите разрешение и убедитесь, что мистер Ндиайе готов подробно обсудить все со мной. Если мы двинемся дальше, и ваши слова правдивы, то мне предстоит долгий процесс по выстраиванию дела, чтобы суд не отверг его сразу же. Они склонны поступать так со старыми делами, особенно если апелляции уже отвергались. Вижу, тут так и было. Это не играет на руку мистеру Ндиайе.

Ей изумительно удавалось одновременно внушать мне надежду и упаднический настрой. Я не знал, как воспринимать ее и что думать по этому поводу. Мы снова обменялись рукопожатием, и я последовал за ней в лобби.

— Мистер Миллер, я свяжусь с вами в скором времени, — затем, не сказав больше ни слова, она обменялась с секретарем несколькими приглушенными словами и скрылась в отдельном коридоре, держа спину прямой как прут и стуча каблуками. Скоро она исчезла из виду.

Я с минуту постоял в пустом лобби, где меня окружала тихая музыка, лившаяся из скрытых колонок в потолке и предлагавшая фальшивое утешение, которого я вовсе не чувствовал. Если Бишоп хоть отчасти чувствовал себя так, имея дело с легальной стороной вопроса, то я не представлял, как он оставался сильным все эти годы и не сошел с ума. Я был потерян. Приободрился, но в то же время погружался в отчаяние. Эта встреча была позитивной или негативной? Я понятия не имел.

На парковке я завел мотор джипа и подержал его на холостом ходу, дожидаясь, пока кондиционер вытянет из салона душную жару. Я вытер лоб подолом футболки, уже не переживая за свой внешний вид, затем достал телефон из кармана. Я пропустил два сообщения от Хавьера. Оба были отправлены на его 15-минутном перерыве.

Хавьер: Твой парень слетел с катушек так, как я никогда не видел. Тебе стоит пересмотреть идею этой влюбленности. Не шучу.

Хавьер: Когда я ушел на перерыв, четыре парня пытались его успокоить нахер. Если мне придется вызывать КНЭР и снова возиться с бумажной волокитой, я надеру тебе задницу.

Моя кровь превратилась в лед. Никакая техасская жара не могла меня согреть. Бишоп? И из-за него вызывать КНЭР? Четыре парня пытаются его успокоить? Какого черта там происходит?

Я нажал на вызов, хоть знал, что перерыв Хавьера давно закончился, и он далеко от телефона. Вызов сразу попал на голосовую почту.

— Бл*ть!

Мое сердце бешено билось. За несколько быстрых нажатий кнопок я нашел номер администрации тюрьмы и позвонил на него. Когда ответил оператор, я попросил, чтобы меня перевели на экстренный стационарный телефон в ряду Бишопа. Эти телефоны редко использовались и были установлены для конкретных целей. Мой случай к таковым не относился, и я знал, что за это мне может влететь.

Пока шли гудки, я тронул джип с места так, что шины завизжали. До тюрьмы ехать больше часа. Слишком долго, чтобы на что-то повлиять. Слишком далеко, чтобы успокоить Бишопа разговором и попытаться помочь прежде, чем будет применено слишком много силы.

Проклятье!

Кто-то, кто не был Хавьером, ответил после пятого гудка. Я не узнал голос по телефону, так что гаркнул:

— Позови Хавьера. Немедленно!

Возня, вопли, лязг и мат раздавались на линии фоновым шумом. Я знал эти звуки. Команда КНЭР проводила полноценное вторжение в камеру и нейтрализацию. Бишоп ревел так, как я никогда прежде не слышал, его голос срывался и охрип, будто он орал часами, и его голосовые связки уже отказывали.

— Что? — рявкнул Хавьер, перекрикивая хаос.

— Что происходит?

— Это кто, бл*ть?

— Энсон. Что происходит?

— Энсон? Какого хера... Ты не можешь звонить на эту линию! Что с тобой не так...

— Отвечай на чертов вопрос. Какого черта происходит? Почему он ведет себя так?

— Хотелось бы мне знать, бл*ть. Серьезно, я сейчас не могу говорить. Ты не слышишь, какое тут дерьмо творится? Дай мне взять все под контроль. Позвоню тебе попозже, если смогу. Больше не звони на эту линию, придурок. Хочешь, чтоб тебя уволили?

— Подожди...

Но он уже повесил трубку. Я бросил телефон на соседнее сиденье и вжал педаль газа в пол. Шоссе US-69 было заполнено активным трафиком, но я петлял с одной полосы на другую и подрезал людей, отказываясь сбрасывать скорость. Моя голова бурлила вопросами, на которых у меня не было ответов. Что происходит? Почему Бишоп слетел с катушек? Если вызвали КНЭР, дело плохо. Либо он попытался или угрожал попытаться совершить суицид, либо ввязался в ожесточенную стычку с надзирателями при трансфере. Ни то, ни другое не походило на Бишопа. Он не сделал бы такое без причины.