Рей изменил позу и сел более прямо, разведя руки и обхватив ими края стола.

— Энсон, я спрашиваю потому, что заметил за тобой частый обмен сменами. Я уехал и оставил расписание, а когда вернулся, то увидел, что ты не отработал ни единой смены, которую я тебе назначил. Я не ярый сторонник жесткого расписания и поощряю обмен сменами, если на то есть веские причины. Травля со стороны заключенных или персонала — это веская причина, но мне нужно знать о подобном, чтобы предпринять действия по пресечению этого или убедиться, что ты в безопасности, чтобы не повторились события в Айонии. Почему ты посчитал нужным переписать мое расписание?

Взяв себя в руки, чтобы не выдать правду, я постарался найти правдоподобный ответ.

— Наверное, я человек привычки. Весь этот переезд слегка выбил меня из колеи. Много нового надо принять и переварить одновременно. Работать повторяющуюся смену в знакомой локации помогает. Немного снимает стресс. Я не знал, что такое недопустимо. Приношу свои изменения. Я осознал, что мне комфортно работать ночную смену в той секции, так что поменялся с несколькими ребятами, чтобы так и продолжалось.

— А на этой неделе ты поменялся на сопровождение?

— Парни из ночной смены отказались поменяться. Сопровождение — это следующий наиболее комфортный вариант.

Я лгал Рею как идиот, но это лучшее, что я смог придумать без предупреждения. Это выставляло меня в дурном свете, давая ему основания сомневаться в моем психическом здоровье и в том, действительно ли я готов вернуться к работе после инцидента в Ай-Макс.

— Знаю, это личный вопрос, но я должен спросить. Ты по-прежнему посещаешь психолога? В твоем личном деле записано, что Айония компенсировала затраты на лечение и в том числе на психотерапию.

Они также оспаривали мое дело в суде, раз я уехал на другой конец страны, а трое ответственных мужчин получили обвинение в нападение за то, что сделали со мной.

— Я не посещал с тех пор, как уехал из Мичигана, но и не видел необходимости. Я думал, что со мной все хорошо.

Рей повернул ко мне распечатку расписания и постучал по моему имени, которое стояло в двух ночных сменах подряд, в одной и той же зоне. В сменах, которые не были моими.

— Это говорит мне об обратном. Это говорит мне, что тебе до сих пор немного некомфортно.

Я не знал, что на это сказать. Он прав. Факты указывали на то, что мне боязно работать в других зонах. Моя ложь это подкрепила.

— Вполне нормально нервничать при работе с этими парнями в 12 блоке. Их преступления говорят сами за себя. Ты сам лично столкнулся с насилием, которое может обрушиться на нас, если мы не будем осторожны. Я понимаю. Я не осуждаю тебя и не виню, но готов позвонить в Ай-Макс и договориться, чтобы они компенсировали твои затраты на психолога и здесь. Они не могут забыть о своем человеке просто потому, что он переехал куда-то.

— Я это ценю.

В глубине души я думал, что слишком рано прекратил сеансы, так что неплохо будет иметь возможность поговорить с кем-то. Кошмары прекратились, но неуемность и тревожность никуда не делись. Я каждый день выходил на пробежку и изматывал свое тело, чтобы можно было спать ночью и не думать.

— Ладно. Я позабочусь об этом. А тем временем, у тебя есть категоричные возражения против назначения в какие-либо зоны?

— Нет, сэр.

— Если это изменится, сообщи мне, — он оттолкнулся от стола и протянул мне руку.

Я встал и пожал его ладонь, ненавидя то противное сосущее ощущение в животе от понимания, что мое время с Бишопом теперь будет зависеть от воли случая.

Мой разговор с Джаленом громко звенел в ушах.

«Если я не сумею остановить эту тенденцию, тогда он... близок к концу».

«И кто ж оплатит этого навороченного адвоката?»

Чтоб мне провалиться, если я знал ответы или понимал, что делать. Мое сердце было зажато в тисках, и каждый день кто-то закручивал их еще теснее, и боль нарастала. Она становилась невыносимой.

Глава 14

На следующий день Хавьер сообщил мне, что Джеффери казнили. Его смерть рябью пронеслась по стенам отсека Б и оставила после себя зловещие отголоски. Все мужчины в камерах знали, что их судьба будет такой же. Однажды придет и их черед.

Той ночью мои кошмары вернулись с новой силой, но вместо заключенных, преследовавших меня по бесконечным коридорам заброшенной тюрьмы, я стоял и смотрел, как Бишопа ведут в камеру казни. Будучи безмолвным наблюдателем, я ничего не мог сделать в своем сне, пока они пристегивали его ремнями к столу из нержавеющей стали и ставили капельницу, инъекция которой оборвет его жизнь.

Я никогда лично не присутствовал на казни, так что не знал, совпадали ли мои сны с реальностью. Но чувства и эмоции были самыми настоящими. Я просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, в мозгу горели свежие образы докторов с иглами.

Каждую ночь.

Снова и снова.

На той неделе я мельком виделся с Бишопом, но ничто из этого не было приватным. Мы не могли разговаривать или обменяться чем-либо, кроме беглой улыбки.

В следующие три недели я работал в других рядах камер и ни с кем не пытался поменяться сменами, вняв предупреждениям Рея.

Мое исследование дела Бишопа не прекращалось. Я ознакомился с уголовным правом, и меня не раз ставили на место, когда я звонил первоклассным адвокатам и от лица Бишопа запрашивал бесплатные консультации. Один парень поднял меня на смех и выгнал из своего кабинета, когда я спросил, не согласится ли он на оплату только в случае успеха.

Однажды поздно ночью, когда мне не спалось, я вступил в какой-то чат и в привате поговорил со студенткой юридического факультета, которая была более прямолинейной и честной. Мы говорили «гипотетически», по ее предложению, так как она по закону еще не имела права консультировать меня по настоящему делу. Я объяснил ситуацию Бишопа (используя другое имя, чтобы защитить его личность), описал все нестыковки в его деле — по крайней мере, с точки зрения обывателя вроде меня.

Мой неопытный взгляд зацепился за уклонение от родительских прав на Кеона, за явно неполный сбор улик, игнорирование ран Бишопа, явно полученных при самообороне и требовавших лечения в больнице, а также свидетельства соседей, в которых было полно дыр. Наконец, в целом то ощущение, что адвокат Бишопа не боролась за него.

Студентка слушала и задавала свои вопросы. Когда я закончил излагать все, что знал, она сказала, что хороший адвокат без сомнения мог изменить ход этого «гипотетического» дела. По ее мнению, там предостаточно юридических ошибок и игнорирования улик, чтобы подать апелляцию, но придется умасливать, чтобы судья прислушался, поскольку даже работа херового адвоката, который ничего не делал для своего клиента, все равно считалась формальной консультацией.

Так что я вернулся на исходную. Лучший шанс для Бишопа — найти хорошего адвоката, который не побоится пойти против многих лет секретов и лжи. Такого, который готов вытащить на поверхность все ошибки предыдущего следствия, пролить свет на публичного защитника, которая игнорировала или скрывала улики, способные помочь Бишопу.

Идеально. Замечательно. Нет проблем.

Чтоб мне провалиться.

В первую неделю сентября мне предстояла смена в ряду Бишопа. Тем временем я пользовался почтовой системой. Я снова посетил магазин подержанных книг и купил Бишопу больше материалов для чтения — снова классика и несколько моих любимых произведений, хотя я не знал, читал ли их он. Отправляя книги, я приложил небольшое письмо, которое не выдавало мою личность команде, осматривавшей почту, но сообщило Бишопу, что я думаю о нем.

«Бишоп,

это мой способ свозить тебя в отпуск.

Вытащить тебя из той темной дыры хотя бы временно.

В мире ждет столько приключений. Возможно, однажды мы сможем отправиться к ним вместе.

Ты всегда в моих мыслях».

Моя смена стояла по расписанию после обеда. Я приехал пораньше и ходил туда-сюда по комнате для персонала, дожидаясь пересменки. Как только все завершилось, я не тратил времени впустую и отправился на этаж. Когда я добрался до места, Энджело ввел меня в курс утра, объяснив, кто все еще на досуге, посещениях, а также передал другую информацию, необходимую для моей смены.

Я работал с парнем по имени Сонни, которого ранее встречал несколько раз. Он был самым старшим надзирателем в команде и проработал в отсеке смертников двадцать лет. Я предполагал, что ему было около 55-60 лет. Скоро уже на пенсию. Некогда черные волосы сделались снежно-белыми, а брови напоминали мне Граучо Маркса (прим. американский актёр, комик. У него были очень большие, густые, кустистые брови). У него был веселый смех и привычка посасывать свои зубы в моменты раздумий. Я не возражал против работы с ним, но понимал, что ветеран с двадцатилетним стажем может быть ярым сторонником правил, так что надо было соблюдать осторожность.

Когда я прибыл, Бишоп был на досуге, так что я занялся осмотром и проверкой, необходимыми в начале смены. Камеру Джеффери занимал новый заключенный по имени Леон Кайзер. Он был смешанных кровей, худой как палка, и явный психопат, если верить словам Энджело.

Во время пересчета я увидел, почему он пришел к такому заключению. У Леона было холодное безэмоциональное выражение убийцы. Мертвые глаза с бесстрастным пустым взглядом. Зловещая неподвижность и спокойное поведение, создававшее ауру непредсказуемости. И что-то в его худой фигуре и осанке заставляло насторожиться.

Он всегда наблюдал.

Когда я отошел от его окошка, подавляя дрожь, Сонни усмехнулся от выражения на моем лице.

— Точная реакция, друг мой. Две недели назад я работал тут в ночную смену. Видел, как этот парень поймал на стене паука и сожрал. Вот ни капли не вру. Прямо с дергающимися лапками и все такое. А этот тип даже не дрогнул. И ты же знаешь, какие тут большие пауки.