— Ты меня слушаешь?

Джален сердито посмотрел на меня, стиснув зубы и раздувая ноздри.

Как он мог не переживать об этом?

Я ткнул его пальцем в грудь, не в силах сдерживать свою ярость.

— Эти мужчины никуда не выходят без обыска голышом. У них не осталось достоинства. Уединения. Ничего. Они ходят из одной клетки в другую. Они едят, когда мы им скажем, спят, когда мы им скажем, дышат, когда мы им скажем. А теперь представь, каково жить так пятнадцать лет, и вообрази, что это невиновный мужчина, которого несправедливо осудили. Подумай об этом хоть пять бл*дских секунд, мелкий ты говнюк. Вспоминай об этом, когда возвращаешься домой, к еде на вынос, комфортной кроватке, телефону, телику и свободе. А твой брат гниет в камере. Он этого заслуживает?

Джален толкнул меня в грудь, и я отшатнулся на несколько шагов прежде, чем смог восстановить равновесие.

— Я его туда не сажал! В чем твоя проблема, бл*ть?

— Ты его семья, и тем не менее, ты его бросил. Ты дал показания против собственного брата? Как ты мог?

— У меня не было выбора! Меня вызвали по повестке. Меня заставили дать показания. Мне было шестнадцать, мать твою. Они задали мне вопросы, я на них ответил. Я не знал, что они добиваются смертного приговора. Я знал лишь то, что мой брат застрял в каком-то любовном треугольнике и постоянно дрался. Его девушка постоянно ходила в синяках, и он много на нее орал. Что еще я должен был подумать, черт возьми?

— Ты сказал суду, что он угрожал ее жизни.

— Потому что я своими ушами это слышал.

— Но были ли эти угрозы адресованы Аянне?

— Я не помню. Прошло почти двадцать лет.

— Подумай!

— Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? Ты не адвокат. Ты хренов охранник. Какое тебе дело?

— Мне есть дело. Больше, чем тебе. Бишоп — друг, и в данный момент я единственный, кто у него есть, кроме вашей бабушки.

Злость ушла из тела Джалена, и он отвернулся, проводя ладонью по лицу, по бритой голове и глядя на тюрьму за высоким забором.

— Слушай, я пытался с ним помириться. Я пытался извиниться за то, что мои показания выставили его в плохом свете. Это не моя вина. Я был перепуганным подростком, который думал, что если я не буду сотрудничать, то меня затолкают в тюрьму вместе с ним. Они извратили все, что я сказал. Я это знаю. Я был там, но сколько бы раз я ни пытался это исправить, они меня пресекали. Его знатно подставили. Не думай, что я этого не знаю.

Джален развернулся и посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Я не знаю, кто ты и какое тебе дело до моего брата, но приходить сюда и орать на меня ни черта не изменит. Я знаю, что он их не убивал, и я отдал бы что угодно, чтобы сказать это ему в лицо, но он отказывается видеться со мной.

— Может, я сумею убедить его передумать.

Джален изучал меня, и этот знакомый глубинный анализ словно обнажал мою душу.

— Кто ты ему? Откуда ты знаешь про его дело? Про меня? Почему ты так переживаешь за это, черт возьми?

— Я же сказал, я друг, — это не ложь. Джалену не нужно знать, что мои чувства выходили за рамки дружбы. — Мы много говорим. Он отдал мне материалы по его делу. Я все прочел. Я знаю все, что случилось в тот день и в годы до этого. Я верю, что твой брат невиновен, но мне страшно, — признался я.

Джален ждал. Слушал.

— Они отклонили его последнюю апелляцию, Джален. Ты понимаешь, что это означает?

Он облизнул губы, и его мысли словно обратились внутрь. Он кивнул.

— Значит, скоро назначат дату.

— Да.

— Не знаю, чего ты от меня тут хочешь. Ничто в моих показаниях не было ложью. Неважно, какова правда, скрывавшаяся за теми словами, что он сказал. Но он правда говорил эти вещи. Я не лжесвидетельствовал. Я его брат, и я ничего не могу сделать, чтобы заставить их посмотреть на его дело под другим углом.

— Знаю, но в том расследовании многие факты похоронили. Многие нюансы не были рассмотрены. Просто отброшены. Я никто, но даже я за километр вижу эти дыры. Ему нужен настоящий адвокат, а не один из этих дерьмовых неудачников, работающих за копейки и назначаемых судом, которые за него не борются. Его вообще никак не могли признать виновными в этих убийствах. Исайя не должен был отделаться так просто.

Джален рассмеялся, но в этом звуке не было веселья.

— И кто ж оплатит этого навороченного адвоката?

И вот он, барьер. Я не знал, как помочь Бишопу. Это вне моего понимания. На данном этапе мог помочь лишь опытный адвокат, имевший дело с серьезными преступниками и знающий, как найти лазейку или задать верные вопросы. Такой, который стоял бы на своем до последнего и противостоял несправедливости.

Но такие адвокаты не бывали государственными. Они работали на крупные фирмы и могли легко задрать цены в разы больше моего годового заработка.

— Говоришь, тебя зовут Энсон?

— Да. Энсон Миллер.

— Слушай, Энсон, система не работает ради мужчин вроде нас, — ему не нужно было уточнять, что он говорит про свою расу и социальный статус. — Система работает против нас, если ты вдруг не знал. Если бы я мог помочь своему брату, я бы помог. Пусть даже не ради него, а ради бабули. То, что он за решетками, убивает ее. Не знаю, догадывается ли Бишоп. Сколько я себя помню, она ест, спит и дышит ради него одного. Она постоянно говорит о нем, каждую неделю собирает для него фотографии, рассказывает своим подругам и докторам на осмотрах про своего внука, который скоро вернется домой. Она так и не приняла, что он там навсегда. Теперь ее память уже шалит. Каждый день она спрашивает у меня, не пора ли ехать к Бишопу. Сегодня они его отпустят, да? Каждый день мне приходится объяснять. Она плачет как в тот день, когда ему вынесли приговор. Знаешь, что это делает со мной? С ней? Он — весь ее мир, а я заботился о ней последние двадцать лет. Поверь мне, если бы я мог вытащить его оттуда, я бы это сделал.

— Прости. Я понятия не имел.

— Да, ты понятия не имел. Она больна. Деменция берет свое, и за последний год у нее появилось много проблем с сердцем. Повышенное давление и аритмия или типа того. Они назначили ей препараты, но заставить ее принимать таблетки — та еще головная боль.

Это убьет Бишопа, если он узнает.

— Она живет с тобой?

— Да. У нас нет денег на сиделку или пансионат. Мне приходится оставлять ее, когда работаю. А я работаю много. У меня есть друг, который остается у нас на несколько ночей в неделю и помогает, но в остальном она одна.

— Черт, — я пнул камешек и принялся расхаживать туда-сюда. Даже если у его семьи имелись бы деньги на хорошего адвоката, им нужно тратить их на другие вещи. — Я попробую найти кого-нибудь, кто возьмется за его дело. Кого-нибудь, кто знает, что делает.

— И как ты сделаешь это без денег? Или сам будешь платить за адвоката?

У меня тоже не имелось на это денег.

— Не знаю. Придумаю что-нибудь. Ты подумаешь о том, чтобы навестить брата?

— Он не хочет меня видеть.

— Что, если я уговорю его передумать? Ему нужна его семья. Ты. Если я не сумею остановить эту тенденцию, тогда он... близок к концу, — эти слова вызывали боль в груди. — Ты разве больше не хочешь видеть брата?

— Я подумаю об этом.

— Я это ценю, — я протянул руку для пожатия. Предложение перемирия, раз уж я набросился на него как бык.

Он принял это предложение, все время удерживая мой взгляд.

— Если уж на то пошло, я рад, что у него есть друг.

Джален взял телефон с крыши машины, а я выудил свой из кармана, чтобы посмотреть на время. Я опаздывал. Мой обед закончился пятнадцать минут назад. Почему Деррик со мной не связался?

Я помахал Джалену и направился обратно к воротам, отсканировав свою айди-карту и доставая рацию из кобуры.

— Ди, ты где?

Треск статического шума, затем голос Деррика.

— В комнате персонала. Жду тебя. Ты где?

— Уже иду.

В комнате персонала я нашел Деррика, болтавшего с Реем, и сразу понял, что попался.

Бледная кожа Рея покраснела от солнца, отчего его веснушки выделялись. Я не видел его с тех пор, как он вернулся из поездки, но похоже, он много времени проводил на солнце.

— Вот и он, — сказал Рей. Резкие нотки в его голосе говорили, что он вовсе не доволен моим опозданием.

— Прошу прощения, забыл про время.

— Идем со мной, Миллер. Я хотел поговорить кое о чем. Деррик, дай им знать, что ваша команда пока недоступна.

— Да, сэр.

Рей похлопал Деррика по плечу и махнул рукой в сторону двери, показывая мне идти первым. Не к добру. Тот охранник заметил нас с Бишопом, когда привел миссис Ндиайе в комнату для посещений? Волна чувства вины и нервозности омыла меня, но я последовал за Реем в его кабинет, надеясь, что это не что-то серьезное.

Кабинет Рея не слишком отличался от офиса начальника тюрьмы Оберка, только не было умирающего растения и покосившихся дипломов на стенах. Он сел за старенький стол со стальным корпусом и махнул мне садиться напротив.

— Как дела? — спросил он, подавшись вперед на скрипучем стуле и положив руки на стол. — Ты уже какое-то время проработал здесь. Нормально вливаешься в коллектив?

— Да, нет проблем. Я немного пободался с Эзрой, но вы в курсе.

— Да, большинство парней раз или два бодаются с ним. Он сам чинит себе проблемы. Как насчет травли? Эти парни беспокоят тебя?

— Что вы имеете в виду?

— Я читал твое личное дело.

Жар хлынул по моим венам. Я знал, что Айония послала информацию об инциденте дома, но надеялся, что у Рея руки не дойдут прочесть. Это означало, что он знал про нападение в Ай-Максе и причину, стоявшую за ним. Он знал, что я гей.

— Слушай, твои личные дела — это твои дела. Я здесь не для того, чтобы осуждать или говорить, что тебе делать со своей жизнью. Но я знаю, почему ты перевелся, и знаю, что произошло на твоем старом месте работы. Моя работа как твоего начальника — удостовериться, что здесь все хорошо. Мы не хотим повторения, и это непростая сфера работы для геев.

— Поверьте мне, я знаю. Я не раскрываю эти сведения о себе на работе. Только один парень здесь знает. Он друг.

— Значит, ты не сталкивался с травлей?

— Нет, сэр. У меня не возникало никаких проблем. Самая большая ошибка, которую я совершил дома — это то, что я открыто говорил о своей личной жизни. Я больше не повторю такого.