— Провел несколько недель в больнице. Была операция, — я показал на рану на животе. — Мне небезопасно было возвращаться к работе там. Заключенные слишком много знали о моей личной жизни.

Губы Бишопа дернулись и поджались. Его темные глаза пылали, пока он смотрел на рану на моем животе. Я прикрыл ее, заправил рубашку и поправил униформу.

— Они хотели твоей смерти.

— Думаю, да, но они провалили свою миссию. Я не собирался давать им еще один шанс, это уж точно. Перевод был моим лучшим вариантом. Мне ненавистно было оставлять маму, но мне надо было уехать подальше.

Тяжелый вес повис между нами от намека на то, за что на меня напали. Гнев Бишопа витал на поверхности, на щеке подергивался мускул.

— Далеко ты продвинулся в книге? — перемена темы казалась лучшим вариантом. — Много сегодня читал?

Бишоп моргнул, и его недовольство испарилось от моего вопроса. Он глянул на кровать, где лежала книга, подаренная мной.

— Смакую, босс. Не торопи меня. Я скажу, когда дочитаю.

После этого атмосфера сделалась более легкой, и мы опять болтали о книгах, пока мне не пришла пора делать пересчет. Перед обеденным перерывом я забрал у Бишопа его папку, приняв ее через люк.

Я сунул ее под мышку, и когда пришел сменный надзиратель, я добродушно поболтал с ним, и он не заметил папку или не спросил про нее. Она благополучно отправилась в мой рюкзак до поры до времени.

Глава 12

Благодаря обмену сменами, я отработал две недели ночных смен в ряду Бишопа. Это означало две недели ночных бесед и общения, и я многое узнал о здоровяке в камере. Когда он дочитал «1984», мы всю ночь обсуждали сюжет и спорили о каждой детали в книге, пока не вымотались. У меня сложилось впечатление, что ему нравилось из принципа не соглашаться со мной, потому что я был пылким в отношении книг, и ему нравилось выводить меня из себя.

Сдержанность Бишопа ослабла, и он смеялся и болтал как никогда свободно. Я возвращал его доверие с утроенным рвением и делился с ним всякими вещами, которыми не делился ни с кем, даже с Трэвисом.

Я больше не стеснялся рассказывать Бишопу о мире за пределами тюрьмы. Почти двадцать лет за решетками (пятнадцать в отсеке смертников и еще несколько лет в колонии общего режима до вынесения приговора) принесли немало изменений, о которых он не знал, и он внимательно слушал, пока я говорил о технологических новшествах и политике. Ему нравилось, когда я упоминал знакомые места или вещи, которые он мог связать со своим прошлым. К примеру, фильмы или запах солнечного света роз, вкус жареной на углях кукурузы или ощущение капель дождя на лице, когда я однажды вечером приехал на работу в грозу.

Он впитывал, слушал и улыбался.

Каждый раз, когда я удостаивался его широкой белозубой улыбки, мое сердце пропускало удар, ныло и томилось.

Каждое утро я уходил, чувствуя себя все более и более привязанным к тому мужчине в камере Б21.

Отправляясь домой, я сосредотачивался на его деле вместо того, чтобы спать, выходить на пробежку, смотреть телик или слушать музыку. Я прочел каждую бумажку, вложенную в ту папку. Полицейские отчеты, письменные показания, апелляции, записанные свидетельства и весь процесс суда, изложенный стенографистом. Дойдя до конца, я стал перечитывать заново, ведя свои заметки и обдумывая каждое слово.

Ближе к концу второй недели я осознал, что не позаботился о том, чтобы снова обменяться ночными сменами. Открыв расписание на ноутбуке, я посмотрел, кого куда назначили, и позвонил одному из парней, который должен был работать ночную смену в ряду Бишопа.

— Прости, приятель, не могу.

— Не проблема, спасибо.

Со вторым офицером тоже не повезло. Он ответил прямым отказом. Посмотрев расписание, я проверил, кто стоял в утренних и послеобеденных сменах в той секции на следующей неделе. Это запасной вариант. Мое внимание привлекло имя Хавьера.

— Раз плюнуть.

Я послал Хавьеру сообщение, попросив позвонить мне в обеденный перерыв.

Мой телефон зазвонил ближе к часу. Я снова с головой ушел в изучение дела Бишопа и не осознавал, как поздно.

— Ты вообще спишь? — сказал Хавьер вместо приветствия.

— Отосплюсь после смерти. Хочу попросить об одолжении.

— Что такое?

— Можешь поменяться со мной сменами на следующей неделе?

Последовала пауза, и я представлял, как Хавьер мысленно представляет свое расписание на неделю.

— Поменяться хочешь? Да, почему бы и... Погоди минутку. Серьезно, бл*ть? Это его секция. Ты что творишь, чувак? У тебя будут проблемы.

— Зачем? Из-за чего? Какая разница?

— Энсон, — его голос понизился. — Что бы ты ни делал, прекрати. Ничего не получится. Он за решеткой, ты на свободе. Пойми ты это. Он в отсеке смертников. Это не изменится, брат. Его не выпустят. Это тебе не мелодрама и не мыльная опера. Вы не сможете уехать в закат к счастливой любви. Его казнят. Смирись с этим, пока не навлек на себя проблемы.

— Ты засранец, знаешь, да? Я не тешу себя иллюзиями. Я не идиот. Я знаю ставки. Я прошу тебя всего лишь поменяться со мной сменами. Позволь мне разобраться с этим. Это мое дело, а не твое.

Прошло целых тридцать секунд просто дыхания в трубку, затем:

— Он тебе реально нравится, да? Это не какое-то очарование или любопытство к его преступлениям. Он зацепил тебя, задел за живое.

Я не ответил. Да и как тут ответишь? Признаться даже самому себе в растущих чувствах к Бишопу было непросто. Сказать это вслух просто невозможно.

— Энсон? Слушай, я твой друг. Я волнуюсь, что это большая ошибка.

— Я читал материалы по его делу. Все. В моем сознании не осталось сомнений, что он невиновен. Это классический пример того, как раса, экономический статус и политика объединились и сработали против него. У него не было шанса. Его лучшая надежда — общественный защитник, а ты знаешь, как они работают и переживают за подопечных. У них слишком много работы за слишком мизерную зарплату. Им плевать. И ты прав, если ничего не изменится, он умрет, — я помедлил, позволяя переварить эту информацию, и прошептал: — И я не уверен, что это сделает со мной.

Хавьер ничего не говорил. Его ровные вдохи и выдохи были единственными звуками на линии.

— Ты можешь мне помочь? Просто... позволь мне провести время с ним. Не осуждай меня за это.

В телефоне раздался протяжный обреченный вздох.

— Это вызовет подозрения. Ты третью неделю подряд будешь работать в том блоке. Такие вещи замечают, — Хавьер помедлил. — Поменяйся с кем-нибудь из трансфера. Ты все равно его увидишь, но это не привлечет их внимание.

Об этом я не подумал. Сопровождение — не идеальный вариант, но лучше, чем ничего.

— Ладно, так и сделаю. Спасибо.

— И Энсон?

— Да.

— Мы с тобой собираемся на этих выходных. Пиво. Барбекю. Выходные для мальчиков. Чтоб немножко перестать думать об этом месте.

— Звучит здорово.

— Я серьезно.

— Знаю.

***

— Ты себе не представляешь, как я рад тебя видеть. Я забеспокоился, увидев расписание. До меня доходили слухи о том парне. Ты его знаешь? Он правда такой мудак, как говорят?

Деррик следовал за мной по пятам как брошенный щеночек, жаждущий внимания, пока мы проходили через зарешеченные двери к месту следующего трансфера. Надо было отвести к врачу парня, который оправлялся от серьезной пневмонии, едва не убившей его.

— Я с ним сталкивался, — с Эзрой. — Мне не нравится осуждать, но у него нестандартные методы, и он явно не в числе моих любимчиков.

— Ты такой дипломат. «У него нестандартные методы», — передразнил он и рассмеялся. — Так и скажи, что он мудак.

— Ладно, он мудак. Доволен?

Деррик хлопнул меня по плечу и хрюкнул. Я сумел убедить Эзру поменяться со мной его неделей в сопровождении. Альтернативой было меняться с Дерриком, что означало неделю работы с Эзрой. Я не был уверен, что переживу целую неделю такого дерьма, так что спорил с ним по телефону, пока не уговорил поменяться.

Деррик был неплохой компанией, но он разговорчивый и почти на десять лет моложе меня, так что я все утро страдал от его проблем с девушками и слушал истории про пьянки. А еще он оказался сплетником, как и половина других сотрудников тюрьмы.

— Я слышал, он уже висит на ниточке. Рей отстранит его, если он хоть чихнет в ту сторону. Ты слышал, что случилось при обыске несколько недель назад?

— Я там был.

— Да ладно! Ты видел, как на него плюнули? Я слышал, он брызнул спреем в того парня, и это не было оправданным.

— А что, на тебя никогда не плевали? — я выгнул бровь, широко улыбаясь, пока мы поднимались по лестнице на второй уровень в отсеке Г.

— Нет. Никогда. Я всего месяц проработал в колонии общего режима и перевелся сюда. Весной закончил колледж.

— Такой молоденький и зеленый.

— Это распространено? На тебя плевали?

— Столько раз, что и не сосчитать. Это как боевое крещение, если ты работаешь в тюрьме, друг мой. Вот погоди немножко.

— Бл*ть, это мерзко.

Мы пришли к камере для трансфера и встретились с ответственными надзирателями, после чего сверились с центром, чтобы получить добро на трансфер. Деррик провел заключенного через все стадии досмотра — ему нравился контроль, а мне было все равно.

Я проверил комбинезон мужчины, и как только все было готово, мы надели на него наручники и повели к лазарету.

Заключенный много раз кашлял, не разжимая губ, и его грудь сотрясали-таки приступы кашля, что даже я догадывался — пневмония вовсе не отступила, а ведь я далеко не доктор. Он выглядел бледным и вялым, несколько раз спотыкался в ножных оковах и замедлял нас.

— Ты нормально себя чувствуешь, приятель? — спросил я, когда нам пришлось помедлить, чтобы он справился с ожесточенным приступом кашля.

Он согнулся пополам, едва не выкашливая свои легкие, но нам приходилось сохранять бдительность, поскольку заключенные славились умением быстро напасть и использовать ситуацию себе на руку, если думали, что мы расслабились.