Я сжал руки в кулаки, и мне хотелось ударить по чему-то, чтобы выпустить скопившуюся внутри энергию. Резко развернувшись, я сердито посмотрел на телефон и хрустнул костяшками пальцев. Думая. Думая.

Хавьер на работе. Даже если он тот, с кем можно поговорить, он сейчас недоступен.

Вот только я сойду с ума, если ничего не сделаю.

Не позволяя себе дальнейших размышлений, я схватил телефон со стола и напечатал ему сообщение.

Энсон: Встретимся на парковке во время твоего перерыва на обед?

Пот выступил на лбу, когда я нажал «отправить». Мои внутренности превратились в скомканный узел. Я бросил телефон, достал пиво из холодильника, открутил крышку и выпил половину залпом.

Мне все равно не удастся поспать.

Была половина двенадцатого, когда я свернул на парковку перед Полански. Я точно знал, что Хавьер с завидной регулярностью проверял телефон на обеде. Поскольку несколько лет назад в тюрьме установили устройства, блокирующие сотовую связь, для надзирателей вполне типично было выбегать на улицу, чтобы проверить сообщения или написать друзьям.

Для уединения я выбрал место в дальнем углу парковки, дальше всего от будки охраны и ворот. Поскольку солнце испепеляло землю, я оставил машину на холостом ходу, и кондиционер работал на максимум.

Хавьер показался вскоре, заметил меня и пересек парковку. Солнцезащитные очки прикрывали его глаза, и он шел ко мне с ослепительной улыбкой и всем возможным высокомерием. Он плюхнулся на сиденье рядом со мной и захлопнул дверь.

— Вашу ж мать, вот это жара, — он снял очки и вытер пот с переносицы, затем направил кондер на свое лицо. — Ты чего не спишь, черт возьми? Такими темпами у тебя будет дерьмовая ночь.

— Не думаю, что смог бы уснуть, даже если бы захотел.

Он не надел очки обратно и повернулся на сиденье боком, чтобы смотреть на меня. Когда рация на его плече затрещала, он ее отключил.

— Что-то случилось. Что именно? Я понял по твоему сообщению, что ты не в порядке.

Я повел языком по зубам и разглядывал машины на парковке, не зная, с чего начать и чем вообще можно делиться.

— Я влип по уши и не знаю, что делать.

— Влип по уши как именно?

Поколебавшись, я потер небритый подбородок, подергал коленом.

— Ты когда-нибудь работал с заключенным, зная, что он невиновен?

Поначалу Хавьер ничего не говорил. Затем поерзал на сиденье и помотал головой, словно неверно меня расслышал.

— О чем ты говоришь?

— Ну так работал?

— Говорю тебе, я не привязываюсь. Я не читаю статьи о них, и даже если какой-то жалкий придурок рассказывает мне истории, я оставляю все это позади, когда иду домой. Энсон, эти парни расскажут тебе все, что ты захочешь услышать. Ни один парень за этими бетонными стенами не признается, что виновен в преступлении, за которое его посадили. У нас тут дохера невиновных.

— Знаю, но некоторые из них правда невиновны. Статистика утверждает, что небольшой процент заключенных отбывает наказание за преступления, которых они не совершали. А еще один меньший процент умирает за эти преступления.

— Что, черт возьми, тебе наговорил Джефф?

Я покачал головой и посмотрел на горизонт.

— Не Джефф. Он был очень прямолинеен касательно своих преступлений. Он не утаивал и не вешал лапшу на уши. Он примирился со своей казнью.

— Тогда кто?

Одинокая птица парила на небе вдали, и размах ее крыльев был широким. Мои познания в орнитологии были ограниченными, так что я не знал, что это за птица, но наблюдал, как она кружит и резко опускается к полю, прежде чем скрыться из виду за Полански.

— Бишоп, — пробормотал я так тихо, будто часть меня хотела привлечь его поближе и защитить от радикальных мнений других людей.

И снова Хавьер выдержал долгую паузу перед тем, как заговорить.

— Он разговаривал с тобой? — в его тоне прозвучали нотки неверия. Бишоп ни с кем не говорил. Вот почему некоторые прозвали его Безмолвным Гигантом. Его секреты были надежно заперты под замком, и в прошлом никто не убедил его поделиться.

Пока не появился я.

— У нас было... несколько разговоров, — не в силах встретиться с аналитическим взглядом Хавьера, чтобы он не увидел правду в моих глазах, я переключил внимание на тюрьму. Полуденное солнце отражалось от заборов и окон вдалеке, как мерцающие бриллианты. — Я читал про него статьи. Прочел все, что мог найти. Он сказал мне...

— Он врет, если сказал, что не совершал этого.

— Не врет, — эти два слова прозвучали с такой уверенностью, что Хавьер дотронулся до моей руки, чтобы привлечь мое внимание к нему. На лице моего друга отразилось беспокойство.

— Что происходит? Ты не кажешься мне доверчивым типом.

Пусть никого вокруг и не было, я понизил голос, будто мой стыд и уязвимость могли разнестись вокруг.

— Мы много говорили. Узнавали друг друга. Он не тот, кем кажется, — сжав руки в кулаки на коленях, я пожал плечами. — Мы... у нас много общего, и его общество было...

— Иисусе, Энсон, ты что пытаешься мне сказать?

— Я говорю тебе, что верю ему. Его не должно быть здесь. Все, что я прочел. Все, что он мне рассказал. Ему не повезло. Он пытался помочь, — меня уже понесло, и я не сомневался, что Хавьер не может понять историю, о которой ничего не знал, но я не останавливался. — Аянна не вступилась за него. Он столько раз пытался ей помочь, она раз за разом позволяла ему брать на себя вину. Ты знаешь, как меня это злит? Да чтоб меня, он не должен сидеть здесь. Он добрый и нежный, и у него «старая душа», которая так и льется из него, если познакомиться с ним поближе. Он любит классическую литературу и...

Хавьер снова дернул меня за плечо, потому что я отвернулся, и посмотрел на меня в упор.

— То, что тебе надрали задницу в Ай-Макс, тебя ничему не научило? — прошипел он. — Тебе жить надоело? Если Бишоп догадается, что ты сохнешь по нему, он найдет способ выпотрошить тебя.

Вырвавшись из его хватки, я помрачнел.

— Я не говорил, что сохну по нему. И кто, бл*ть, употребляет выражение «сохнуть по кому-то»?

— Тебе и не надо было говорить. Ты сам себя послушай. Я умею читать между строк, и выражение твоего лица говорит обо всем. Что с тобой не так? Ты знаешь, что может случиться, если эти ребята узнают, что ты гей.

— Бишоп уже знает.

— Что? Ты ему сказал? С ума сошел? Ты не можешь доверять этим мужчинам, Энсон. Они опасны.

— Я доверяю ему. Он невиновен. Готов поспорить на свою жизнь. И... я практически уверен, что чувства не безответны.

Воздух буквально вибрировал, пока я ждал ответа Хавьера. Он плюхнулся обратно на свое сиденье и прижал пальцы к закрытым глазам, будто боролся с головной болью.

— Дерьмо, — прошептал он. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Ну, это хорошо описывало ситуацию.

Я позволил ему переварить все, пока смотрел в окно и раз за разом прокручивал в голове историю Бишопа. Ощущение его теплой кожи отпечаталось в моем мозгу. Его сильная хватка, держащаяся за меня так, будто от этого зависела его жизнь. Так тяжело было отпустить и запереть люк после этого. Еще сложнее — уйти и доработать смену.

Мы оба приняли тяготы того, что разделили, и между нами царило негласное понимание, что мне нужно время, чтобы переварить.

— Поэтому ты поменялся сменами на следующие пару недель?

— Да.

— Это привлечет внимание Рея.

— Рей в отъезде.

Хавьер протяжно выдохнул, и резкие нотки исчезли из его голоса.

— Ты же знаешь, что его последнюю апелляцию отклонили, верно? Бишопа скоро казнят. Его время стремительно утекает.

— Знаю.

— Энсон, ну что ты творишь?

Я поджал кубы и в сотый раз провел пальцами по волосам.

— Понятия не имею. Я в полной заднице.

— Ты же умный. Я знаю, что ты умный. Почему ты так уверен, что он невиновен? Он может утянуть тебя за собой. Со всей этой историей. Возможно, ты подверг себя большой опасности, сказав ему, что ты гей.

— Я почувствовал это здесь, — я похлопал по груди в области сердца. — Я знаю, что я прав. Знаю. Я ему доверяю.

— Я честно не знаю, что тебе сказать. Будь осторожен. Я серьезно

— Ты никому не скажешь?

— Шутишь? Нет, конечно.

— Спасибо.

— Что будешь делать?

— Я... пока не знаю.

Разговор с Хавьером не решил моих проблем, но снял огромное бремя с плеч и позволил расслабиться, когда я вернулся домой. Я сумел поспать несколько часов перед тем, как пришлось вставать и ехать на работу. Он прислал мне сообщение где-то после обеда. Простое «Не делай глупостей».

Я не ответил, потому что в данный момент не мог давать обещаний. Я уже переступил черту. Неважно, сколько бы я ни рассказал Хавьеру ранее, я ни за что не мог признаться в том, что нарушил протокол и открыл люк камеры Бишопа. Конечно, мы делали это несколько раз на дню. Чтобы надеть наручники для трансфера, передать бланки для покупок, предметы, запросы для библиотеки, книги, почту. Но все те разы записывались, и по возможности присутствовали два надзирателя.

Открывать люк, чтобы предложить утешение и разделить физический контакт — это перебор. Большой перебор. Эти мужчины жили по правилам, строго запрещавшим контакт. Даже посетителям не разрешалось дотрагиваться до их близких. Никаких исключений.

В первую половину своей смены я избегал находиться у камеры Бишопа, хотя чувствовал его внимание, манившее меня поближе всякий раз, когда я совершал пересчет.

Поскольку Деррик был общительным и новеньким в 12 корпусе, я часто включал его в разговор, отказываясь признать, что это чисто ради подавления чувства вины за прошлую ночь.

В половине второго ночи моя решительность стухла. Я доложил по рации о пересчете и покачнулся на ногах. Словно он почувствовал мою нерешительность, лицо Бишопа появилось в окне его камеры, и он посмотрел на меня. Столько тайн и невысказанных слов сочилось из его темного взгляда.

— Ты меня избегаешь, босс?

Я стоял через несколько камер от него и посмотрел в обе стороны, убеждаясь, что больше никто не стоит у окошек камер. Облизав губы, я приблизился размеренным шагом.