Заглушив двигатель джипа, я окинул взглядом широкую парковку возле Полански. Даже после захода солнца жара была удушающей.

Мама вздохнула.

— Знаю. Я скучаю по тебе.

— Я тоже по тебе скучаю.

Мы пропустили наш субботний созвон, потому что я провел тот день у Хавьера дома, помогая его девушке построить сад камней. Мелани была милой... и настойчивой, постоянно спрашивая, не хочу ли я сходить на двойное свидание с ее коллегой-медбратом.

Я тактично отказал и корчился под ее пристальным вниманием к бескрайнему веселью Хавьера.

— Трэвис звонил мне.

Мое внимание вернулось в настоящее.

— И ты сказала, что я переехал в Техас, чтобы работать в отсеке смертников, да? Мам, мне хотелось бы, чтобы ты перестала рассказывать ему о моей жизни.

— Он беспокоится о твоей безопасности. Как и я.

— С моей безопасностью все в порядке, и он мой бывший. Пожалуйста, перестань с ним дружить.

— Прости, — пауза. — Ты кого-нибудь встретил?

Она не имела в виду друзей или коллег, и я это понимал.

— Нет. Никого такого. Все еще обустраиваюсь. Я и не ищу в данный момент, — это ложь, потому что, закрывая глаза, я всякий раз видел 195 см великолепной темной кожи и лукавый намек на улыбку. — Мам, мне пора, а то я опоздаю на планерку.

— Ладно. Поговорим вновь в субботу?

— Да. Рассчитывай на это. На сей раз у меня нет планов.

— Люблю тебя, милый.

— И я тебя люблю, мам.

Предвкушая очередную встречу с Бишопом, я схватил рюкзак с заднего сиденья и направился внутрь.

На часах было ровно десять, когда я добрался до своей секции отсека Б и выслушал доклад от сменного надзирателя. В эту ночь я работал с парнем по имени Деррик, который недавно перевелся из тюрьмы общего режима. Он был крепким афроамериканским парнем ростом примерно 182 см, и с его молодыми блестящими глазами и бесшабашной натурой ему нельзя было дать больше двадцати лет. Отсек смертников еще не запустил в него свои когти.

— Хочешь разделиться на ночь? — предложил я, применяя философию Джина. — Мы можем сверяться друг с другом каждый час и связываться по рации, если будут проблемы.

— Конечно, приятель, круто. Ты хочешь наверх или вниз?

— Я возьму верх.

Мы разошлись в разные стороны, и я заставлял себя не спешить, пока поднимался по стальной лестнице на верхний уровень, отказываясь признавать участившееся сердцебиение или липкость ладоней. По стандартной практике я прошел по обоим рядам и переглянулся со всеми своими подопечными, чтобы они знали, кто работает этим вечером.

У Б21 я заглянул в окошко и не удивился, обнаружив, что Бишоп лежит на кровати, прислоняясь к стене с книгой в руках. Я стукнул по двери, привлекая его внимание. Взгляд Бишопа скользнул в мою сторону, и он дернулся от удивления, после чего его темные глаза просияли.

— Что ты тут делаешь, босс?

— Ну надо же как-то зарабатывать себе на жизнь. А ты все еще торчишь тут?

На его лице расцвела улыбка, и он опустил голову, когда я мельком увидел его белые зубы.

— А, ну знаешь. Идти-то некуда.

— Как прошла неделя? Не ввязывался в проблемы?

Улыбка не сходила с его лица, но ему сложно было посмотреть мне в глаза — такое случалось впервые. Он поерзал, зажал подмышкой книгу, которую читал, и подошел к окну. Только тогда он снова посмотрел мне в глаза.

— На прошлой неделе получил посылку. Какой-то загадочный, неизвестный отправитель прислал мне новые книги, вроде этой, к примеру, — он достал книгу из-под руки и помахал ею передо мной. «1984».

— Ну ты посмотри. Одна из моих любимых. Кто бы ни послал эти книги, он обладает хорошим вкусом в литературе, скажу без ложной скромности.

Блуждая взглядом по моему лицу и не теряя улыбки, Бишоп снова понизил голос.

— Спасибо, босс. Я даже не знаю, как выразить свою благодарность.

— Ты только что ее выразил. Не за что. Много уже прочел?

Он открыл заложенную страницу и показал мне.

— Только начал. Сначала прочел те две книги Диккенса. Не сумел удержаться. Я не знал, когда вновь увижу тебя, так что приберегал эту, чтобы она была свежее в памяти, и мы могли бы обсудить ее, как ты хотел.

— Я предвкушаю этот разговор.

— Я тоже.

Я глянул вдоль ряда камер и проверил время.

— Мне надо кое-что сделать, но попозже, если ты еще не уснешь, можем поболтать.

— Я бы с радостью.

— Я тоже.

Та связь вновь вернулась, крепко притягивая и привязывая нас друг к другу. Что бы за ней ни стояло, что бы это ни означало, я знал, что мне надо быть осторожным. Это неподходящее место для эмоций, чувств или привязанностей.

К этому моменту мужчины в этой секции знали меня. Их поддразнивания и презрительные реплики сократились по сравнению с первым днем. Я прошел по рядам, сделал пересчет, объявил отбой в положенное время и сверился с Дерриком внизу.

Все это время под моей кожей жила постоянная вибрация, манившая меня к камере Бишопа. Сопротивляться ей оказалось сложнее, чем я ожидал. Время уже клонилось к часу ночи, когда большинство мужчин заснуло, и мне показалось комфортным задержаться у его камеры.

Он ждал меня. Наше общение сделалось в разы комфортнее. Его улыбки давались легче, а в тех темных глазах блеснуло нечто живое, когда он заметил меня у своего окошка.

— Твоя бабушка приходила на прошлой неделе? — спросил я, чтобы завязать разговор. Я надеялся направить нас к его более личному прошлому и узнать, что случилось в ночь, когда его бывшая и ее сын были убиты.

— Как и на каждой неделе.

— Она принесла тебе новые фото?

— Несколько, — Бишоп наклонился поближе к двери и подался вперед, чтобы наш разговор был более приватным. — Мне кажется, ей становится хуже.

— Почему ты так решил?

— Она жалуется на визиты к врачу и таблетки больше, чем раньше. Когда я спрашиваю об этом, она отказывается это обсуждать.

— У нее есть кто-нибудь, кто заботится о ней или присматривает?

— Джален, я так понимаю. Надеюсь. О нем мы тоже не говорим.

Не впервые у меня сложилось ощущение, что между Бишопом и его братом сложились не лучшие отношения. Вопрос в том, настаивать ли на этой информации или позволить ей ускользнуть?

Бишоп видел меня насквозь.

— Давай. Я вижу эти вопросы, бурлящие в твоей голове. Скажи, что у тебя на уме, и прекрати молча кипеть.

— Ты имеешь право на приватность. Если у меня любопытный ум, это еще не означает, что ты обязан потакать.

— Я заперт в камере. Если я время от времени удостаиваюсь привилегии твоего общества, разве плохо будет поделиться кусочком себя?

И каждый день я жаждал больше и больше Бишопа. Если он отдавал лишь по крохотной крупице за раз, я возьму эти крупицы, соберу и буду смаковать.

— Ладно. Я клюну на наживку. Почему у меня складывается ощущение, что вы с Джаленом не ладите?

Бишоп кивнул, будто знал, что я спрошу об этом. Он окинул взглядом свою камеру и почесал подбородок. Сегодня он был гладко выбрит, так что я предположил, что в последние два дня их водили к барберу.

— Джален свидетельствовал против меня в суде. Они вызвали его по повестке и заставили дать показания, хоть он и был несовершеннолетним. Джален не знал всей истории и исказил реальность в то, что считал правдой. Он злился и не знал, как рьяно они на меня накинутся. Потом он пытался все исправить, когда меня только посадили сюда, но я не мог на него смотреть. Я отказывался видеться с ним, пока он не перестал приходить.

Я выслушал это и попытался переварить. Родной брат Бишопа свидетельствовал против него. Он частично ответственен за смертный приговор Бишопа? Как? Почему? Где во всем этом правда?

— Валяй. Спрашивай. Это съедало тебя изнутри с тех пор, как ты впервые стал расспрашивать меня.

Наши глаза встретились. Он не источал злости или обвинения, даже когда увидел мои сомнения на поверхности. Он ждал, оставаясь неизменно терпеливым.

— Что случилось в тот день? Я прочел так много статей, но не могу понять правду. Почему ты здесь, если ты их не убивал? Где виновник?

Бишоп продолжал изучать меня, черты его лица оставались неизменными.

— Могу я тебе доверять, босс?

Я вздрогнул.

— Конечно.

— Есть детали, которыми я не делился ни с кем. Ни с моим адвокатом, ни с моей бабулей. Я не хочу, чтобы об этом знал кто попало. Это может быть опасно для меня. Хотя у меня складывается ощущение, что ты можешь понять лучше, чем остальные.

— Ты можешь мне довериться.

Он провел большой ладонью по губам и прошелся в сторону от двери, будто собирался с мыслями. Вернувшись к окну, он прислонился лбом к стеклу и заговорил так тихо, что его голос едва доносился до меня.

— Мы с Аянной вместе учились в старших классах. Я познакомился с ней в девятом классе. Она была очень красивой, и многие мальчики хотели с ней встречаться, но она была застенчивой и отказывала им, когда они предлагали. Мы с ней привязались друг к другу, стали хорошими друзьями. В отличие от остальных парней я никогда не звал ее на свидание, но оказалось, что именно от меня она хотела такого приглашения. Она сказала мне об этом после того, как мы продружили почти год. Ну, мы так и поступили. Мы начали встречаться. Я никогда прежде не был в отношениях, и она мне вполне нравилась, но я быстро понял, что предпочитаю общаться и проводить время вместе. Когда она хотела поцелуев, прикосновений и всего остального между парочками, для меня это было неловко. Все равно что писать левой рукой, когда ты правша, или наоборот. Как бы я ни старался, я не мог сделать так, чтобы это казалось правильным. Я не мог наладить эти отношения.

Мое сердце грохотало, когда подтекст истории Бишопа стал очевидным. Я не ошибся. Если он говорил правду, Бишоп был геем.

— Я смущался, будучи уверенным, что я единственный пятнадцатилетний пацан, которому не нравится встречаться. Мне потребовалось немало времени, чтобы набраться храбрости и поделиться этим с ней. Поначалу она злилась. Думала, будто это означает, что она мне не нравится, но это вовсе не так. Она мне очень нравилась. Мы пошли каждый своей дорогой. Какое-то время не общались. Затем однажды холодной январской ночью Аянна пришла ко мне домой. Она плакала и выглядела не очень. Ее одежда пребывала в беспорядке. Помятая. Порванная. Ее красивый макияж стекал по щекам со слезами, на лице и руках были синяки.