После утреннего брифинга мы с Хавьером разошлись, договорившись попить пива на выходных.

В блоке смертников было в два раза больше персонала. Вдвое больше глаз, присматривающих за заключенными, означало меньше шансов, что они наделают глупостей. Эти ребята были близки к концу и предпочитали сами распрощаться с жизнью вместо того, чтобы оставлять это правосудию. К сожалению, такая роскошь не дозволялась, и нам приходилось следить, чтобы такого не произошло.

В блоке смертников жизнь заключенного обрастала новыми ограничениями, почти как на третьем уровне. Они не получали ничего дополнительного, им разрешалось минимум времени в душе, нельзя совершать покупки и выходить в досуговые камеры. Отныне и до самого конца существовали лишь четыре стены. Пересчет проводился каждые 15 минут вместо одного раза в час.

Поскольку обязанности по трансферам сокращались, и нас было так много на этаже, я понимал, что имел в виду Хавьер, когда сказал, что я буду слушать признания и истории. Пока священник тюрьмы Полански был занят с другими заключенными, некоторые мужчины обращались к нам, нуждаясь в разговоре. Другие неподвижно сидели в углах камер, погрузившись в мысли. Я мог лишь воображать, о чем они думали.

Джеффери был из их числа.

Я остановился у его окошка и осмотрел уязвимый силуэт мужчины, свернувшегося клубком и уткнувшегося лицом в поднятые колени. Я вовсе не желал слушать ужасные истории, но меня тянуло помочь этим мужчинам перед смертью перейти от страха к принятию.

— Эй, Джеффи. Хочешь поговорить?

На мгновение мне показалось, что он не ответит, но потом он пробормотал что-то в свои колени. Как бы звук ни разносился и ни отражался от бетонных стен, я едва не пропустил эти слова.

— Я же говорил не называть меня Джеффи, белый мальчик.

Я усмехнулся.

— Да, да. Готов поспорить, твоя мама в детстве называла тебя Джеффи.

— Нет.

Я видел, что уговоры его открыться будут походить на попытки выдрать зуб, но куда мне спешить?

— В Б без тебя было ужасно тихо.

— Лучше привыкай к этому.

Его упрямое молчание заставило меня пошаркать ногами.

— Брось, Джефф. Я протягиваю тебе руку. Знаю, что не могу вытащить тебя отсюда, но я готов послушать, и это уже больше, чем половина ребят по эту сторону решеток готова сделать. Поверь мне.

Снова молчание.

Я вздохнул, и мои плечи опустились.

— Ладно. Эту неделю я работаю здесь. Если передумаешь, окрикни меня.

Наступил четверг, четвертый день моей смены в блоке смертников, и только тогда Джефф сломался. Это должно было случиться. Парни в камерах вокруг него ломались, плакали, кричали, вопили, умоляли и просили, но он ничего такого не делал.

В четверг днем, когда я вернулся с обеденного перерыва, он ждал у окошка. Его глаза практически превратились в темные синяки, белки налились кровью. Готов поспорить, он мало спал с тех пор, как его перевели сюда.

— Миллер? — его голос надломился, но привлек мое внимание, когда я проходил мимо его камеры.

Я помедлил и подошел ближе.

— Как у тебя дела, Джефф?

— Почему ты так хорошо обращаешься со всеми нами? Я не понимаю. Ты разве не осознаешь, кто мы? Что мы сделали?

— Я знаю. Я не дурак.

— Так почему?

— Это не моя работа — осуждать вас или наказывать. Я здесь, чтобы обеспечить безопасность людей внутри тюрьмы и за ее пределами. Вот и все.

— Чувак, я застрелил пять человек в банке. В упор. В голову, — он сложил пальцы пистолетом и прицелился в меня через окно. Затем он нажал на курок и изобразил звук выстрела. На его лице не отразилось эмоций. — Вот так просто. Смотрел, как их мозги разлетаются по стене за ними. И знаешь, что?

Я напряг мышцы и удерживал твердый зрительный контакт, пусть мои внутренности и бушевали.

— Что?

— Я ничего не почувствовал, — он покачал головой и слегка усмехнулся. — Ничего, бл*ть.

— Почему ты это сделал?

— Я был взбешен. Мне отказали в кредите, и впереди ждало банкротство. Всем было плевать на меня и на то, что я увязал в долгах. Я всегда был чужаком. Работа была отстойная, босс — бл*дский мудак. Надо было и его застрелить, — от этой мысли Джефф улыбнулся, и эта зловещая садистская ухмылка выглядела еще хуже из-за усталого выражения в его глазах.

— Ты сожалеешь о своих действиях?

Джефф вынырнул из фантазии и окинул меня взглядом снисходительного любопытства.

— Мое раскаяние поможет тебе крепче спать по ночам, белый мальчик?

— Мне плевать, раскаешься ты или нет. Это был просто вопрос. Не я через несколько недель лягу на стальной стол, зная, что это конец. Это твои грехи, а не мои. В конце дня я ухожу домой. У меня есть свобода.

Он не ожидал, что я дам ему отпор, и тем самым я заслужил некое извращенное восхищение. Я не был уверен, что хочу этого.

— А ты ничего, Миллер. Я не боюсь умереть. Я знаю, что поступил неправильно, и тот факт, что я сижу здесь ночь за ночью и не ощущаю никакого сожаления, говорит мне о том, что меня не надо выпускать на свободу. Я та страшилка-бабайка. Обществу не нравятся парни вроде меня.

— У тебя много осознанности.

— У меня было много времени на раздумья. Я знаю, кто я. Я знаю, что я. Этот бл*дский мир с его моралью и правилами — это идиотизм. У меня нет времени на это дерьмо. Пусть все они сосут мой член.

— У тебя была возможность поговорить со священником?

— Нее, я не верю в Бога. Мне не надо, чтобы он молился за меня и бормотал все то дерьмо про спасение моей души. Нахер это дерьмо. Нет у меня души, а если есть, то она черная как полночь. Мне хочется, чтобы они побыстрее покончили с этим. Все это ожидание как заноза в заднице.

Я гадал, изменятся ли его взгляды относительно Бога. Давным-давно мой дед рассказывал мне истории про войну. Затем он рассказывал о своем отце и о том, как тот сражался в Первой Мировой Войне. Он говорил, что в траншее под бомбежкой нет атеистов. Каждый человек молится перед смертью. Каждый. Казалось справедливым, что когда на кону стоит твоя жизнь, всегда зарождается та неуверенность. Тот вопрос, а что если? Может, Джефф передумает, когда через несколько недель ляжет на холодный металлический стол, но я подозревал, что об этом узнает только он сам.

— Они правда заметили мое отсутствие в Б?

— Конечно. Эти парни не отличаются от тебя, Джефф. Это напомнило о реальности. В тот день всеобщее настроение изменилось. Не было никого, кто бы это не почувствовал.

Джефф прислонился спиной к двери камеры и тоскливо посмотрел на свою маленькую комнатушку.

— Хочешь поговорить, Джефф?

— Ага. Хочешь послушать?

— Конечно.

Так что мы болтали несколько часов. Мне приходилось прерываться, чтобы выполнить свои обязанности, но я возвращался к его камере и слушал, пока Джефф рассказывал о своем проблемном детстве, разрушенной семье, образовании и многочисленных провальных попытках завести друзей. Он много говорил об изоляции (той, которую он сотворил своими руками) и конечном падении, которое привело его в камеру смертника.

Будучи подростком, он узнавал в себе некоторое ощущение отстраненности, нехватку эмоциональной связи с миром и людьми вокруг. Неспособность сочувствовать, ощущение превосходства. Дети в школе называли его хладнокровным. Он не мог сохранить работу или держать язык за зубами. Но Джефф не был дураком и заметил свои социопатические тенденции задолго до того, как совершил серьезные преступления.

— Это было неизбежно, — говорил он мне. — Любопытствующая часть меня хотела заставить других людей страдать чисто для удовольствия и контроля. Чтобы купаться во власти, которую я имел над такими незначительными, низшими существами. Люди такие тупые, бл*ть, что просто чудо, как они выживают. Мне хотелось по приколу смотреть, как они умирают, понимаешь? Просто потому что я мог так сделать. Наблюдать, как они дрожат от страха, потому что наконец-то поняли, что я превыше них и могу прикончить их, не моргнув и глазом.

Хавьер был прав. Работать в блоке смертников было тяжело и напряженно. Я не раз думал о Бишопе, и меня тошнило при мысли, что его время истечет, и он однажды займет место Джеффа.

В конце смены того дня, когда Джеффери излил свою историю, я открыл новое расписание, которое Рей выложил перед тем, как уйти в отпуск.

За месяц у меня не было ни одной недели в ряду Бишопа, и ни одной смены по сопровождению. Это меня беспокоило.

Я пощелкал ручкой, найденной на столе, изучал график смен и думал. Тяга увидеть Бишопа была сильнее здравого смысла. Должен же быть способ. Хавьер один раз поменялся со мной сменами, может, и другие согласятся.

Ночные смены были обычно самыми нелюбимыми (после блока Е), и это идеальная возможность поговорить и узнать о нем больше. Мои смены не были тяжелыми. Если удастся поменяться неделями с теми, кто работал ночные смены в ряду Бишопа, то это даст мне время узнать его историю.

Я быстро окинул взглядом комнату для персонала и увидел Дуга, одного из парней, поставленных в ночную смену в блоке Бишопа через неделю.

— Эй, Дуг, приятель. Есть минутка?

Он вышел из туалета в спортивной одежде, и на шее болтались наушники. Я так понимаю, он собрался в спортзал.

— Да. Что такое?

— Не хочешь тут поменяться со мной неделей? — я показал на экран, показывая на его неделю ночных смен.

— Ты хочешь мои ночные? Серьезно?

— Да. Если ты не прочь поработать в В и Г.

— О да, черт возьми. Я ненавижу ночи. Я согласен на эту сделку.

— Спасибо. Я благодарен.

— Да нет проблем.

Пока он не ушел, я показал на фамилию Мэйсона.

— У тебя случайно нет номера Мэйсона, чтоб я мог связаться с ним?

Дуг похлопал по карманам спортивных штанов и нашел телефон.

— Да, вот, — он потыкал в экран и показал мне, чтобы я мог списать цифры.

Если договорюсь на пару недель, то об остальных позабочусь потом.

— Спасибо, приятель.

Глава 10

— Когда ты приедешь домой, чтобы навестить меня?

— Мам, сейчас лето, и я совсем недавно работаю здесь. Мне еще долго не причитается отпуск, и я последний, кому дадут выходной в то время года, когда всем хочется смотаться куда-нибудь на недельку.