Умирающий вентилятор под потолком стонал и вращался с трудом, вообще не разгоняя спертый запах в магазине, состоявшем из одного помещения. Полки доходили до самого потолка, запах плесневелых книг густо витал в воздухе.

Я протискивался по проходам, перешагивал стопки книг, которые, похоже, лежали нетронутыми с начала времен, покрывшись паутиной и толстым слоем пыли. Пожилая женщина с седыми волосами и очками обслуживала древнюю кассу в передней части помещения. Вывеска на двери предупреждала покупателей, что тут принимают только наличные.

В рядах книг не существовало никакого порядка или логики. Нон-фикшн смешивался с художественной литературой, научная фантастика стояла рядом с книгами по самопомощи, кулинарные книги делили пространство на полках с пособиями, посвященными ремонту дома своими руками. И так далее. У меня имелась своя четкая система организации полок, и от такого хаоса мурашки шли по коже.

К счастью, в запасе было время бродить и выбирать покупки.

Через час я вышел оттуда с пакетиком книг в руках и улыбкой на лице. Ничто так не избавляло от стресса, как пребывание в окружении книг. Я никогда не мог уйти с пустыми руками.

Дома я разложил свои покупки на журнальном столике. Там было три для меня и пять для Бишопа. Я отказывался думать о приличности того, что собирался сделать. В своих поисках я нашел для него «1984» Джорджа Оруэлла, «Лавку древностей» и «Дэвида Копперфильда» Чарльза Диккенса, «О мышах и людях» Джона Стейнбека и «По ком звонит колокол» Эрнеста Хэмингуэя. Я не был уверен, читал ли он последние две книги, но поскольку это классика, решил рискнуть.

Я написал короткую записку на бумажке и приклеил ее изнутри к обложке «1984». Там говорилось: «Когда дочитаешь эту, надо будет обсудить». Я не стал подписывать свое имя и завернул все пять книг в коричневую бумагу. Спереди я написал адрес тюрьмы в соответствии с инструкциями, найденными в интернете, добавил идентификационный номер Бишопа и отсека в 12 корпусе, чтобы посылка попала к нужному заключенному. Я не потрудился указывать обратный адрес, чтобы ее не отследили до меня. Я знал, что посылку вскроют и тщательно осмотрят перед доставкой, так что анонимность меня устраивала.

***

Как только я прошел через двери-решетки и оказался в отсеке Б, в воздухе царило какое-то зловещее бремя, рябь напряжения. Не обычные ощущения, которые я испытывал при входе в 12 корпус, а нечто иное. Атмосфера изменилась, и я не знал, чем это вызвано. Брифинг несколько минут назад ничего не поднимал, так что я насторожился и колебался, когда встретился с Эзрой, чтобы сменить его на посту.

Даже он был более сдержанным, чем обычно. Может, Рей вынес ему предупреждение за его поведение вчера. Он заслуживал увольнения, но не я тут главный, и я знал, что только нехватка персонала спасает его ситуацию.

Когда я поднялся на второй уровень, он встретился со мной взглядом и подошел ближе. Черты его лица кривились в извечной ухмылке.

— Все то же самое дерьмо, Миллер. Не о чем докладывать, кроме того, что окружной судья приговорил нашего парнишку в девятнадцатой. Его перевели в А.

Я вздрогнул и пробежался взглядом по ряду камер. В девятнадцатой? Быстро покопавшись в памяти, я сообразил, что это камера Джеффа.

— Подожди, что случилось?

— Парнишка в девятнадцатой. Его поджарят. Конец. После обеда перевели в камеру смертника.

— Джеффери подписали ордер на казнь? Это ты хочешь сказать?

— Ты по-английски не понимаешь, что ли?

Я сжал кулаки и сделал вдох, чтобы не реагировать на оскорбительное поведение Эзры.

— Джеффери перевели в камеру смертника? Поясни это для меня.

— Да, — Эзра говорил медленно и проговаривал каждое слово, будто у меня проблемы со слухом или с мозгами. — Болтуна из девятнадцатой наконец-то заткнут навсегда.

— Ты засранец, ты это знаешь?

— Иди нах*й. Эти парни и подошвы моей не стоят. Они сами сделали свой выбор. Если хочешь знать мое мнение, их надо было поджарить сразу, как только судья признал их виновными.

— Иди домой, Эзра.

— С радостью.

Он протолкнулся мимо меня, пихнув в плечо, и с топотом спустился по стальной лестнице в конце коридора. Я закрыл глаза и наполнил легкие кислородом раз, другой, третий, затем вновь поднял веки и сосредоточился на своей работе.

Джеффери назначили дату казни. Джеффери перевели в отсек А, где смертники ждали казни. Его дни сочтены.

Моя голова мутилась и шла кругом от этой информации, но я прошел в конец ряда и машинально провел подсчет. У окошка Бишопа я встретился с темными глазами, смотревшими поверх книги. Сбившись с шагу, я задержался на минутку, затем кивнул в знак приветствия и ушел.

Джин встретился со мной внизу лестницы, сегодня серьезный и без улыбки.

— Слышал?

— Ага. Когда такое дерьмо случается, в воздухе всегда витает странная атмосфера, — объяснил Джин. — Иногда эти парни так долго живут здесь, что мы забываем о следующем шаге.

— Ты когда-нибудь работал в самом отсеке смертников?

— Несколько раз. Рей обычно просит добровольцев, но я сомневаюсь, что сейчас нам хватает персонала для такой роскоши. Сегодня выписали пятнадцать ордеров на казнь. Все ребята из других отсеков, кроме Джеффа. Не удивляйся, если на следующей неделе тебя поставят работать туда.

— Спасибо за предупреждение. Я еще не видел расписание.

— Рей сказал, что все будет готово перед его уходом. Проверь на обеде.

— Проверю.

Мы разошлись в разные стороны, и я без особого энтузиазма поднялся на верхний уровень. На мою грудь давило не столько сочувствие к Джеффери, сколько сама хрупкость жизни и то, как нас внезапно ткнули в это носом. Напоминание о том, что у всех у нас есть срок годности. Завтрашний день никому не гарантирован. Большинство этих ребят умрет от руки закона из-за решений, которые они приняли в прошлом, но я запросто мог попасть под машину и скончаться раньше их всех. Неожиданность смерти применялась ко всем нам.

Я задрожал и выбросил эти мрачные мысли из головы.

Из каждой камеры доносился тихий шум. Бормотание радио, шуршание, разговоры с самими собой... это было настолько нормальным в одиночных камерах, что уже не привлекало внимания. Сквозь размеренный шум я легко различил голос Бишопа. Он снова читал вслух. Я замедлил шаг, проходя мимо его двери, и прислушался.

Сегодня это была не лирическая поэзия, а строки из знакомой книги, которую я пока не мог припомнить. Я улыбнулся, наслаждаясь тем, как он изменял тон голоса, вкладывая эмоции в чтение.

Наступил отбой. Я проводил каждый почасовой пересчет и боролся с желанием задержаться у камеры Бишопа и послушать, как он читает. Я не раз говорил себе, что случившееся накануне могло привести к серьезным проблемам для меня. Нельзя допускать, чтобы такое повторилось.

К часу ночи большая часть заключенных в моем ряду спала, и установленное мною же правило испарилось.

Я держался вне поля зрения.

Нас как будто связывала невидимая нить. Когда нас окружила ночь, атмосфера изменилась, и я уже не помнил, почему так непреклонно решил держаться на расстоянии. Глубинное желание овладело моим телом, и я хотел узнать о нем больше.

Это была «Одиссея» Гомера. Вот что он читал. Мне понадобилось целых пять минут прислоняться к стене возле камеры, чтобы узнать историю. Я читал ее несколько раз много лет назад, так что книга казалась одновременно и знакомой, и нет. Эмоции, которые он вкладывал в каждое предложение, вызывали у меня желание перечитать это произведение.

— Тебе не надо прятаться от меня, босс. Я знаю, что ты там.

Я повернулся, плечом оттолкнувшись от стены и встав перед окошком, и улыбнулся, глядя в его камеру.

— Я наслаждался живой версией аудиокниги. Давно такого не слышал. Ты хорошо читаешь вслух. Мне это не удается. В школе я как можно сильнее наклонялся к парте, чтобы учитель меня не вызвал.

Бишоп закрыл книгу и встретился со мной у двери, говоря тихо.

— Это не так уж плохо. Иногда одиночество накатывает на меня. А чтение вслух помогает почувствовать себя не таким одиноким.

— Понимаю. Я не говорю, будто знаю, каково это, но понимаю, как это может помочь, — сегодня его внимание словно обладало гравитационной тягой. Оно привлекало меня, очаровывало, и на мгновение мы разделили мирное, безмолвное приветствие встретившихся взглядов и робких улыбок. — Ты сегодня поспал? Вчера я всю ночь не давал тебе заснуть.

Он пожал плечами и посмотрел на раму окна, водя пальцем по приподнятому краю стальной рамы.

— У меня нет никаких дел, кроме пятнадцати минут в душе и двух часов в досуговой комнате. Остальную часть дня я смотрю на эти четыре стены. Я сплю, когда устал, читаю, если не устал, рисую, если мне нужно заняться чем-то другим.

— Ты сегодня взял новые книги?

— Нее, нам разрешают обменивать их только раз в неделю. Сейчас у меня четыре.

Я кивнул и облизал губы, желая сказать что-нибудь, зацепиться за какую-нибудь тему для разговора. Если еще недавно мне не хотелось подходить к его камере, то теперь не желал уходить.

— Как прошел твой день сегодня, босс?

Испытав облегчение от того, что он сам дал мне повод задержаться на несколько минут, я почесал шею сзади и задумался.

— Ну, мои дни и ночи поменялись местами. Я пошел домой и пробежал примерно пять миль, чтобы вымотать себя. Не рекомендую тренироваться в техасскую жару, это точно. На несколько часов отрубился, сделал кое-какие дела, приготовил поесть и приехал на работу. Я веду скучную жизнь. Мало что рассказывать, — как только эти слова слетели с моих губ, я захотел забрать их обратно. Кто я такой, чтобы жаловаться на скучную или обыденную жизнь?

— Я точно скучаю по ощущению солнца на лице, — мое чувство вины сделалось еще сильнее. — Это окошко иногда дает мне проблески, но это не то же самое.

Пятисантиметровая прорезь в стене ничего ему не давала.