— Хорошо, — ответила она без особой уверенности.

Николас включил первую передачу и тронулся с места. Он ехал медленно, наслаждаясь выражением лица Грейс по мере того, как они продвигались вперёд.

— Боже мой! Как это возможно!

Рот открылся в изумлённой улыбке, а широко раскрытые глаза не отпускали купол святого Петра, который, благодаря оптическому эффекту, сжимался всё быстрее и быстрее по мере их приближения.

— Не могу поверить!

Доехав до конца, он свернул налево, совершая запрещённый манёвр, и повернул обратно.

— Продолжай наблюдать.

Она так и сделала. Засмеялась, разразилась восторженными криками, вскочила на колени и вцепилась в подголовник. Грейс попросила продолжать ездить взад-вперёд по дороге, уклоняясь от проезжающих машин и различных запретов, не уставая от этой парадоксальной игры в перспективу.

Наконец, он припарковался возле автобусной остановки. Они вышли с пивом в одной руке и пакетами чипсов в другой.

— Давай сядем здесь, — он указал на невысокую стену, с которой открывался вид на лес с молодыми деревьями.

Николас откупорил бутылки, открыл пакеты с чипсами. Некоторое время они сидели в тишине, ели и пили. Грейс смотрела на всё вокруг взглядом, который он не мог расшифровать.

— Рим — волшебный, но летом… город даёт мне ощущение свободы.

— Возможно, город напоминает тебе о молодости.

Она толкнула его, притворяясь обиженной.

— В октябре мне исполнится тридцать. Я молода.

Николас поджал губы.

— Тогда он напоминает тебе о юности.

— Так-то лучше.

Николас тоже вспомнил. Поездки на скутере со Стефано, долгие прогулки по проспекту дель Корсо, когда они заходили в Energie и смотрели на слишком дорогие для их финансов джинсы, но в магазине всегда было полно красивых девушек, и парням нравилось бродить кругами и путаться под ногами, пока не находили ту, что поддавалась.

С Кьярой он познакомился у витрины с футболками. Захватывающе красивая, с ногами газели и незабываемым лицом. Ему было двадцать два, а ей всего восемнадцать. Его встряхнул голос Грейс.

— Не знаю, есть ли в Лондоне подобные виды. Несколько лет назад один аргентинский художник построил здание, полное оптических иллюзий. Например, кажется, что вместо пола установлена крыша. Но это не одно и то же.

Грейс сделала большой глоток. Опираясь локтем на перила, она показала ему свой профиль, любуясь красотами Рима.

— Что с тобой происходит? Иногда ты отсутствуешь. Если хочешь уйти, тебе нужно только сказать мне.

Николас поставил бутылку на низкую стену и расположился позади неё. Он начал массировать Грейс напряжённые плечи, положив подбородок ей на голову. Он не был готов говорить, рассказывать, открываться, быть отвергнутым.

— Я просто устал. Ты собираешься куда-нибудь в отпуск?

Он сменил тему и услышал, как Грейс тихонько вздохнула.

— Может быть, по горящему туру с Еленой, но я ей не доверяю. На днях она заявила, что хотела бы поехать в Пуну, в Индию, в Osho Teerth Park для медитации.

По весёлому тону Николас догадался, что она улыбается.

— А ты? Когда уезжаешь?

Он перестал массировать ей плечи и обнял за торс.

— Стефано не может взять отпуск, так что всё отменяется, — Николас не признался ей, как его обрадовала эта новость. — Мы собирались поехать на Форментеру. Ты там бывала?

Она подняла свободную руку и погладила его плечо.

— Когда мне было тринадцать.

— Блин, когда мне было тринадцать, я ездил к дяде в Сильви Марину.

— Поверь мне, тебе было лучше.

Она замолчала, а он не хотел настаивать. Николас понимал, — это как-то связано с её отцом или семьёй; воспоминание для Грейс болезненное. Но она удивила его и начала рассказывать.

— Мои родители планировали всё на свете. С кем, когда и как я должна встретиться.

Но в тот год они забыли поставить друг друга в известность о своих планах на отпуск.

Получилось так, что мама заказала длительный круиз по греческим островам со своими друзьями, а отец снял мегавиллу на Форментере. — Она сделала паузу, перестав прикасаться к его руке. Затем продолжила. — Представь себе, как приятно видеть родителей, спорящих о том, кто должен взять дочь на отдых. Я даже предложила им отправить меня к Елене, но мама взбесилась, обвинив отца в том, что ему на меня наплевать. Как будто ей было не всё равно.

Николас крепче прижал Грейс, и она вцепилась в его предплечья, царапая их пальцами.

— В конце концов, отец увёз меня на Форментеру вместе с Лани, служанкой-филиппинкой, которая была моей няней. Не могу передать, что это был за отдых… Представь себе пухлого, неуверенного в себе подростка в окружении красивых женщин и озабоченных мужчин — отцовской свиты. Мне запретили посещать определённые зоны виллы и пляжа, и, поверь, я всегда следовала советам отца. Но на вилле и на частном пляже нет стен, и я всё равно слышала, что там происходит. Громкая музыка, крики, отвратительный смех. Лани брала меня с собой в Ла Савину или Эс Пуйольс, мы ходили на пляжи, где не было нудистов, но она всегда оставалась служанкой, а я — одиноким ребёнком.

Николас не знал, что сказать в утешение, и вообще не был уверен, что Грейс хочет утешиться из-за чего-то старого и похороненного. Некоторые вещи невозможно забыть, упрекнул он себя, когда воспоминания о Кьяре настойчиво всплыли в памяти, как неприятный срок давности.

Грейс повернулась в его объятиях и подняла к нему улыбающееся загорелое лицо.

— Всё прошло. Может, выпьем ещё пива?

— Значит, ты уже десять лет не разговаривала с отцом? — Он проклял себя за тень печали, промелькнувшую в её взгляде. — Извини, я придурок… Грейс едва заметно улыбнулась.

— Да нет, теперь уже не так больно. Я ненавидела ту холодность, с которой он вспоминал о Марии. Как только отец вернулся из Дубая, я спросила его, правда ли всё, что рассказала мне мама, а он даже не потрудился сгладить ситуацию. Да, Мария убила себя газом, она была не в себе, сказал он мне. И тут я поняла, что никогда его не прощу.

Он прижал рукой её затылок так, что лицо Грейс оказалось на его груди, и поцеловал в макушку. Николас знал Франческо Д’Амброзио только по газетным фотографиям, и надеялся, что никогда не увидит его в гостях у брата в офисе, поскольку не знал, как отреагирует после признаний Грейс.

— Что ты хочешь сделать? — спросил он, проведя губами по её волосам, — я хочу исполнить любое твоё желание. Увезу тебя на Форментеру и заменю твои воспоминания на более прекрасные. Или отвезу в Лондон, в дом с крышей вместо пола.

Грейс отстранилась и вцепилась руками в его рубашку.

— Или мы поедем ко мне домой и будем заниматься любовью до тех пор, пока не рухнем от усталости.

Она встала на носочки, завела ему в волосы пальцы и, притянув к себе, прижалась к его губам, целуя до боли.

Они выбросили пустые стеклянные бутылки и пакеты из-под чипсов в мусорный бак рядом с автобусной остановкой и, взявшись за руки, пошли к машине.

В пути они трогали и дразнили друг друга руками и губами. Николас так возбудился, пока она исследовала его в брюках, что боялся кончить в любой момент ей в руку. Грейс приподняла сарафан и расстегнула купальник; она раздвинула бёдра, чтобы показать ему рай, в котором он хотел потерять себя навсегда.

Не отрываясь от дороги, Николас прикасался к ней, наблюдая краем глаза, как собственные пальцы погружаются в неё. Приглушённые стоны были пыткой куда более сильной, чем ласки, искусно его окружившие.

Он припарковался, находясь в шаге от оргазма. Спешка к входной двери и вверх по лестнице приглушила возбуждение, но когда они вошли в дом, встреченные тишиной и полумраком, Николас обнаружил, что снова находится на грани взрыва. Потребовалось мгновение между тем, чтобы приподнять ей платье, обхватить ниже колен, устроить её ногу вокруг своей талии и прижать к стене, чтобы мощным толчком проникнуть в неё.

Как и предлагала Грейс, они занимались любовью до тех пор, пока не рухнули в изнеможении.

Однако Николас не мог стереть свои неприятные воспоминания. Они всё ещё оставались рядом, задержавшись на краю памяти и указывая на него с укором.