Глава 248. Гора Лунсюэ. Предано забвению

Понимая, что у него нет другого выбора, Чу Ваньнин накинул на плечи теплый плащ на лисьем меху, взял зонтик из промасленной бумаги и отправился во Дворец Ушань.

Между переплетенных серебряных лоз горели медные светильники. Девяносто девять зажженных ламп сияли, словно звезды Млечного Пути на покрывале ночи, освещая великолепное убранство Дворца Ушань. Стоило ему войти, и стоящие у дверей личные слуги, давно не видевшие ничего необычного в том, что образцовый наставник Чу прислуживает императору в постели, поспешно опустили глаза и вежливо поклонились. С каменным лицом Чу Ваньнин прошел по боковому коридору и направился вглубь дворца — туда, где располагались внутренние покои для отдыха императора... Дойдя до покрытых красным лаком резных дверей, он вытянул руку и одним толчком распахнул их.

На контрасте с холодным дождем снаружи внутри было очень тепло. В нос ударил одуряюще сильный аромат вина. Мо Жань томно раскинулся на плетеной кушетке. Сжимая в белых, как нефрит, пальцах кувшин из красной глины, он расслабленно потягивал вино.

— Ты пришел.

— …

— Садись.

Чу Ваньнин подошел к той циновке, что находилась дальше всего от кушетки, сел и закрыл глаза.

Мо Жань не стал заставлять его подходить ближе. Он уже был немного пьян, так что от алкоголя его бледное лицо слегка раскраснелось. Когда он, прищурившись, взглянул на него своими бездонными глазами, в которых черный цвет переходил в глубокий фиолетовый, в его зрачках, казалось, вспыхнуло несколько блеклых искорок света. Сделав еще глоток, он, запрокинув голову, посмотрел на деревянную балку, украшенную резным драконом и нарисованным фениксом. Его пальцы слегка побарабанили по колену, прежде чем он внезапно спросил:

— Ты все еще умеешь делать пельмешки?

Ресницы Чу Ваньнина чуть дрогнули, однако в итоге он ответил:

— Не умею.

Мо Жань не унимался:

— Но ты же готовил. В тот год… когда он ушел.

— Я не могу сделать хорошо, — по лицу Чу Ваньнина невозможно было прочесть его мысли. — Ты правильно тогда сказал, это была лишь жалкая подделка.

Мо Жань прищурился:

— Ты запомнил это и затаил обиду на этого достопочтенного?

— Нет.

— Тогда, что если этот достопочтенный прикажет тебе приготовить порцию прямо сейчас?

Чу Ваньнин ничего не ответил, отчего блеск в глазах Мо Жаня стал еще ярче. Глядя в упор, он потребовал:

— Я спросил тебя. Если я захочу, чтобы ты сейчас приготовил порцию, ты исполнишь мое желание или не захочешь?

— Допустим, я приготовлю, — Чу Ваньнин, наконец, открыл глаза и холодно взглянул на Мо Жаня. — Ты будешь это есть?

Не придумав, чем ответить на этот каверзный вопрос, то ли от винных паров, то ли из-за гнева, Мо Жань вдруг покраснел еще больше. Если честно, слова Чу Ваньнина выбили у него почву из-под ног, так что на краткий миг он почувствовал недоумение и растерянность. Когда до него это дошло, то он разозлился еще больше и, стиснув зубы, раздраженно смахнул с подноса чашу. Превосходное вино из грушевых цветов разлилось по полу.

Разъяренный Мо Жань вскочил с места. Словно огромная гора, тень от его внушительной фигуры заслонила собой свет. Перешагнув через осколки, он в пару широких шагов подошел к Чу Ваньнину и схватил его за грудки.

— Что ты, что Сун Цютун, — император заскрежетал зубами, — сегодня вы оба провоцируете этого достопочтенного, напрашиваясь на неприятности.

Отпустив Чу Ваньнина, словно парящий над жертвой стервятник, он принялся расхаживать туда-сюда… а потом вдруг остановился.

Обернувшись, он пристально посмотрел на Чу Ваньнина и неожиданно спросил:

— Когда ты учил меня писать выражение «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо»?

Тасянь-Цзюнь уже изрядно набрался, так что сейчас в его речах было не так уж много смысла и говорил он первое, что пришло на ум.

— Почему я совсем этого не помню?

Холодная, как лед, большая рука грубо схватила Чу Ваньнина за запястье. Мо Жань бесцеремонно потянул его за собой к письменному столу, где были разложены свитки, растерты чернила и подготовлена бумага и кисти.

— Покажи, как это написать. Научи меня снова, — приказал Мо Жань.

С самого начала у Чу Ваньнина была небольшая температура, но от подобного обращения его состояние только ухудшилось. Задыхаясь от возмущения и лихорадки, он покраснел и закашлялся.

Мо Жань насильно сунул ему в руку кисть и с какой-то мрачной одержимостью потребовал:

— Пиши, — сгорая от нетерпения, он тут же добавил. — Быстрее.

Духовное ядро Чу Ваньнина было уничтожено в их последней схватке учителя и ученика, кроме того, его телесное здоровье всегда было довольно плохим, поэтому сейчас, снедаемый болезнью, он все кашлял и кашлял, пока из горла не пошла кровавая пена…

Какое-то время Мо Жань завороженно смотрел на брызги крови на столе, прежде чем медленно ослабил хватку на его руке.

— Это просто приветствие, обмен любезностями в начале письма, какой в этом может быть смысл, — ответил Чу Ваньнин, наконец, справившись с кашлем. Тяжело дыша, он достал платок, чтобы вытереть кровь с губ. Выровняв дыхание, он поднял взгляд и посмотрел на Мо Жаня. — Раньше ты ведь именно с этого начинал каждое письмо. Однако, боюсь, ты слишком долго не брался за кисть, вот и забыл.

— Я… писал письма? — черные как смоль глаза Мо Жаня уставились на него. — Кому писал? — выражение его лица стало почти злым. — Кому я писал письма? Кому еще в этом мире я мог бы писать письма? Хватит сочинять небылицы… бред какой… полная чушь!

Когда непонятно с чего вышедший из себя Мо Жань выкрикивал эти слова, его глаза начали странно блестеть и словно затуманились.

Чу Ваньнин смутно почувствовал в этом что-то подозрительно неправильное. Однако в тот момент он был уверен, что Мо Жань просто пьян и именно из-за вина у него проблемы с памятью, поэтому лишь нахмурился и ничего не ответил.

В библиотеке Дворца Ушань имелся закрытый ящик, по принципу действия напоминающий мешок цянькунь, который использовался для хранения всей переписки обитателей Пика Сышэн. Мо Жань, который, словно запертый в клетке дикий зверь, нарезал круги вокруг письменного стола, вдруг вспомнил о существовании этого архива и, вытащив покрытый пылью ящик, принялся перебирать хранящиеся в нем ветхие конверты.

В основном письма были написаны учащимися школы и разложены в соответствии с тем, у какого старейшины обучался отправитель. Большинство авторов этих писем были убиты в тот год, когда Мо Жань поднял мятеж и устроил переворот внутри ордена. У старейшины Юйхэна было всего три ученика, поэтому их письма оказалось очень легко найти. Мо Жань быстро просмотрел толстую стопку писем и, внутренне трепеща от предвкушения, открыл первое письмо.

Удивительно, но это и правда был его почерк. По-детски неуверенный и немного кривой, однако написано было очень аккуратно и с большим старанием. Каждое из просмотренных им писем начиналось с «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

Все до единого его письма имели одно и то же начало.

У Мо Жаня затряслись пальцы, в глазах вспыхнули и заплясали странные огоньки.

«Мама, читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

«Сестрица Сюнь, читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо».

Эти давно забытые обращения заставляли его трепетать от страха и дрожать от ужаса. Его зрачки сузились, незаурядно красивое лицо стало мрачнее тучи.

Стоявший рядом с ним Чу Ваньнин поначалу не придал значения его странному поведению, но чем больше он наблюдал за Мо Жанем, тем острее ощущал какую-то подозрительную ненормальность…. Он не мог отвести взгляда от стоявшего у стола человека, который словно умалишенный судорожно ворошил старые письма.

Маленький птенец страха пробил скорлупу и, высунув наружу свой клюв, едва слышно постучался в сердце Чу Ваньнина.

Что-то здесь не так.

Он медленно подошел, глядя на совершенно искренне недоумевающего Мо Жаня, который с безумным видом продолжал перебирать письма.

Что же тут не так?

— Моя мать давно умерла… — вдруг пробормотал Мо Жань, глядя на Чу Ваньнина. — Зачем я писал ей письма?

Чу Ваньнин следил за каждым его движением. Страх, что только-только проклюнулся в его сердце, бился о скорлупу, пытаясь вырваться из мрака, ворвавшись в мир несущей погибель кровавой бурей. Черные тучи сгущались, опускаясь все ниже.

Забыть такое распространенное приветствие, как «читая это письмо, представь, что мы встретились лично, и ты видишь мое счастливое лицо» уже довольно необычно, но не невозможно. Однако написать столько писем и напрочь забыть об этом — это как-то уж слишком подозрительно. Подобную странность и правда сложно объяснить.

Мо Жань разворачивал все новые письма:

— И ты видишь мое счастливое лицо… и ты видишь мое счастливое лицо… — в лихорадочно блестящих угольно-черных глазах, которые сейчас приобрели едва заметный фиолетовый оттенок, отражалось что-то слишком мучительное и противоречивое.

Казалось, что ему и правда не хватает какой-то важной части воспоминаний. Звук в ушах стал похож на хруст скорлупы, которая вот-вот треснет.

Чу Ваньнин затаил дыхание, чувствуя, как немеет его позвоночник. Кроме них в библиотеке не было ни души, и в этой мертвой тишине, едва шевеля губами, он прошептал:

— Ты в самом деле не помнишь? Сам же когда-то сказал мне, что несмотря на то, что твоя мама не может получить эти письма, ты все равно хочешь ей написать.

Мо Жань резко вскинул голову. Чу Ваньнин чувствовал лишь, как постепенно в его жилах стынет кровь, и даже дыхание замерзает, превращаясь в лед.

— Первое, что ты научился писать, это было вовсе не твое имя.

Сердце Мо Жаня забилось быстрее. Внезапно севшим голосом он спросил: