Глава 144. Учитель, я люблю вас

Мо Жань неторопливо достал из чаши листочек бумаги и развернул его.

Бегло пробежав глазами по строчкам, он облегченно выдохнул, но уже спустя секунду немного напрягся.

— Что там? — спросил деревенский староста.

Мо Жань передал ему бумагу. Ознакомившись с ее содержимым, староста хохотнул:

— Ха-ха-ха! К счастью, с бессмертным господином Мо к нам в гости не пожаловал никто из его сестриц-наставниц и младших сестриц по обучению, а то, чего доброго, кто-нибудь точно был бы обижен.

Чу Ваньнину с самого начала было интересно, что там за вопрос вытащит Мо Жань, а после слов старосты его любопытство достигло апогея, и он уставился на бумажку так, словно хотел просверлить в ней дыру.

Мо Жань со смехом сказал:

— Но, староста, посмотрите, что здесь написано. Разве это не нарушение правил? Всем задавали один вопрос, а тут целых три.

— Господин даос на редкость удачлив, раз вытащил именно этот жребий, — ответил староста, — но если вам не нравится, то можете бросить эту бумагу назад и попробовать вытянуть еще раз.

Если заново тянуть жребий, то не факт, что ему не выпадет что-то вроде «какая женщина красивее: с длинными ногами или с тонкой талией» или что-то в этом роде, поэтому Мо Жань с улыбкой отмахнулся от его предложения:

— Ясно, ясно. Оставим этот.

С этими словами он вернул бумагу старосте и объявил:

— Я вытянул вопрос: расскажите о трех самых любимых людях в вашей жизни.

Чу Ваньнин: — …

В этот момент к костру вернулась Лин-эр. Глаза девушки были красными от слез. Так как она боялась, что на свету односельчане сразу это заметят, то села подальше от огня, поэтому Мо Жань ее не заметил.

На самом деле, после того, как Мо Жань огласил вопрос, он вообще ни на кого не смотрел. Этот вопрос был слишком личным, поэтому не только он, но и все собравшиеся у костра почувствовали себя немного неловко. В ожидании его ответа все молчали и смотрели на огонь.

Языки пламени плясали в черных глазах, отбрасывая причудливые тени на загорелое лицо. В глубокой задумчивости Мо Жань долго смотрел на пламя, прежде чем заговорил:

— Тогда сначала я расскажу о моей маме... Я потерял ее рано, и, честно говоря, теперь уже плохо помню, как она выглядела. Я только знаю, что когда она была рядом, у меня всегда была еда и спокойный сладкий сон. Поэтому, если нужно назвать трех самых любимых людей, то она будет первой из них.

Деревенский староста кивнул:

— Безгранична материнская любовь[144.1]. Да, давайте засчитаем господину даосу первого человека.

— Тогда второй человек — это мой старший брат-наставник. Он всегда тепло относился ко мне, и пусть нас не связывают кровные узы, для меня он ближе родного брата.

Чу Ваньнин с самого начала ждал такого ответа, поэтому его лицо и сердце не захлестнул девятый вал, может, лишь небольшая рябь коснулась спокойных вод души. То, что Мо Жань любит Ши Минцзина, было совершенно очевидно. В прошлом, в озере Цзиньчэн, он своими ушами слышал его признание, так что сейчас эти слова совсем не удивили его.

Он лишь смотрел, как костер высветил в ночи словно выструганный тесаком жесткий профиль, по которому с первого взгляда можно было сказать, что человек перед ним во всех отношениях выдающийся, но слишком упрямый. Непреклонный дух отражался в черных и мрачных, но очень ярких глазах Мо Жаня. В их глубине словно горел божественный огонь, который не погаснет до тех пор, пока в этой облаченной в плоть лампе не закончится масло.

Человеку с такими глазами предопределено от рождения быть строптивым упрямцем.

Чу Ваньнин же был буквально помешан на этой его строптивости, жаль только сам упрямец ему не принадлежал.

Мо Жань сказал еще много хороших слов о Ши Минцзине, но Чу Ваньнин не слушал его. Он только чувствовал, что ночной ветер принес с гор промозглый холод, поэтому налил себе чашку горячего чая и, обхватив ее двумя ладонями, медленно выпил.

Чай сначала согрел его горло, а затем, достигнув желудка, окутал теплом все тело, и даже сердце его как будто немного оттаяло.

Он налил еще одну чашку и уже поднес ее к губам, как вдруг услышал, как Мо Жань, закончив говорить о Ши Минцзине, сделал паузу, а потом что-то сказал:

— Есть еще один человек. Третий, о ком я хочу рассказать, — это мой Учитель.

— Кхэ-кхэ-кхэ! — горячий чай встал Чу Ваньнину поперек горла. Он кашлял снова и снова, его лицо стало ярко-красным от удушья и смущения. Опустив голову, он усиленно делал вид, что пытается стереть чай со стола, решительно отказываясь прямо взглянуть на Мо Жаня.

Если человека, привыкшего жить скромно прячась в тени, вдруг вытащить на яркий свет, он придет в смятение и растеряется. В этот момент все его мысли будут лишь о том, как бы побыстрее снова спрятаться и свернуться в клубочек, забившись в самый темный укромный уголок.

Но на этот раз Мо Жань не оставил ему ни единого шанса на побег.

Чу Ваньнин, этот мужчина, всегда был слишком замкнутым и закрытым. Если он позволит ему уйти, то ему останется лишь смотреть на быстро удаляющуюся спину и затылок гордо вздернутой головы. С этими мечущими молнии яркими глазами и свирепо сведенными бровями со стороны он кажется таким вспыльчивым и дерзким, но Мо Жань точно знал, что это не более чем отполированная годами приросшая к лицу маска.

Ведь в Зале Мэнпо он видел ранимую и беспомощную истинную душу Чу Ваньнина.

Он больше не собирался позволять Чу Ваньнину принижать себя.

Впредь его Учитель больше не сможет носить эту пугающую злобную маску. Если его болезненное чувство собственного достоинства не позволяет ему снять ее, то Мо Жань протянет руку помощи.

Несколько капель пролитого чая давно были вытерты насухо, но Чу Ваньнин продолжал тереть совершенно сухой стол.

Он так привык прятаться в темном коконе, что сейчас просто не мог найти в себе силы поднять голову и взглянуть на свет.

Постепенно до него дошло, что у костра стало подозрительно тихо. И в этой тишине он вдруг услышал, как какой-то деревенский малыш хихикнул и вроде бы шепотом, но так, что услышали все, сказал:

— Мам, бессмертный Чу так тупит[144.2].

Женщина торопливо прикрыла рукой рот этого слишком непосредственного ребенка:

— Тсс…

Но Чу Ваньнин уже услышал его слова.

Тупит…

Нет! Никогда в жизни в отношении Юйхэна Ночного Неба никто не посмел употребить слово «тупой». Его называли заносчивым, резким, грубым и черствым, но не…

— Учитель, если вы продолжите тереть этот стол, то, боюсь, протрете в нем дыру.

Черные войлочные сапоги вдруг оказались очень близко, остановившись напротив, буквально в шаге от него. Приблизься Мо Жань еще хоть на полшага, и это выглядело бы непочтительно и даже оскорбительно. Чу Ваньнин видел, как огромная подавляющая черная тень нависла над ним, как гора. От этого давления у него перехватило дыхание, и это было так унизительно, что он тут же вспыхнул от гнева.

На миг он почувствовал себя почти сломленным и тут же разозлился на себя за эту внезапную слабость.

Поэтому Чу Ваньнин скомкал платок и, бросив его на стол, резко вскинул голову, и гневно уставился на Мо Жаня пылающими боевым задором глазами феникса.

Почти в тот же миг Мо Жань почтительно опустил голову и мягко сказал:

— Учитель, позаботьтесь обо мне.

Со стороны казалось, что эта фраза подействовала на Чу Ваньнина как сильнейшее магическое заклинание. Только сам Чу Ваньнин знал, что когда в ответ на «позаботьтесь обо мне» Мо Жаня он поднял голову, это было всего лишь совпадением.

Но какой от этого толк?

Мо Жань и все наблюдавшие эту сцену люди решили, что Чу Ваньнин как ребенок повелся на мольбу ученика и сразу же покорно согласился с ним.

Сразу же!

Эти два слова заставили его почувствовать себя очень униженным, словно на глазах у всех он в один миг окончательно уронил свое достоинство.

Хотя лицо Чу Ваньнина как будто заледенело, в глазах его разгорались опасные искры.

Однако, натолкнувшись на кроткий и теплый взгляд Мо Жаня, этот огонь вмиг утонул в безбрежных весенних водах, затопивших выжженные его гордыней земли, попутно аккуратно сточив острые клыки, готовых сорваться с губ злых слов.

Мо Жань же повторил:

— Учитель, мой третий ответ — это вы.

Не найдя выхода своему гневу, Чу Ваньнин поспешил спрятать свое смятение за каменным лицом:

— …Хм?

Со стороны он казался совершенно невозмутимым и бесстрастным.

В такой ситуации, сохранив этот отрешенный и снисходительный вид, он действительно не посрамил своей репутации взирающего на смертный мир свысока недостижимого, как луна, образцового наставника Чу. Мысленно Чу Ваньнин даже поаплодировал собственной выдержке.

Вот только почему во взгляде Мо Жаня плещется веселье?

Тем временем Уважаемый Мастер Мо думал, что этот образцовый наставник Чу, похоже, и правда боится выглядеть глупо.

Чу Ваньнин, естественно, и предположить не мог, что в своем сердце Мо Жань уже навесил на него так пугавший его ярлык «дурачок», ведь его ученик давно уже понял, что чем больше его Учитель волнуется, тем более отстраненный и равнодушный вид на себя напускает.

— Ну и что дальше? Зачем ты сюда подошел? — спокойно спросил Чу Ваньнин.

Неожиданно, этот вопрос попал прямо в цель, и улыбка застыла на лице Мо Жаня.

Мо Жань много чего хотел сделать.

Но фактически не мог ничего.

Что с того, что ему нравится Чу Ваньнин? Он понял это слишком поздно, и сейчас этот человек так бесконечно далек, что и не дотянуться. Кроме того, он потратил две жизни на то, чтобы добиться Ши Мэя, так как теперь сказать, что он любит совсем другого человека и хочет вернуться назад, чтобы сделать другой выбор. На самом деле, в сердце ему самому так и не удалось до конца принять этот факт.

Если бы сразу после возрождения он понял свои чувства, тогда, может, еще не все было бы потеряно.

Но сейчас это «открытие» лишь усилило его душевные страдания.

В прошлой жизни тело Чу Ваньнина слишком сильно пострадало от его рук, ведь он всегда рассматривал их постельные утехи, как самую жестокую пытку для этого гордого человека.