Если непредвзято оценить жизнь Мо Вэйюя, то все детство он жил в бедности и терпел унижения. Все его чувства и переживания, радости и печали были подобны грязи под подошвами башмаков прохожих. Он ничего не стоил и был никому не нужен, поэтому никто так и не спросил у него: «что тебе нравится?».

Позже, когда он вознесся над людьми и стал высокомерным и жестоким властителем мира смертных, чтобы снискать расположения императора, многие пытались предугадать его желания, но никто так и не посмел прямо спросить: «что вам нравится?».

И только сейчас, когда Лин-эр вот так вдруг задала ему этот вроде бы простой вопрос, он почувствовал себя так, словно налетел на стену.

Когда-то он был уверен, что если ему кто-то нравится, то он должен относиться к нему с уважением, почтительно на вытянутых руках положить ему под ноги свое сердце и не сметь предаваться несбыточным мечтам о взаимности.

Именно так были выстроены их отношения с Ши Мэем.

Мо Жань искренне верил, что именно это и есть любовь, и до сих пор не случилось ничего, что опровергло бы это убеждение.

Но сейчас у него появились смутные подозрения, что, похоже, все не так просто, как он думал раньше.

Неужели кротость нравится ему больше, чем строптивость?

Неужели покорность милее, чем неукротимый дух?

Правда ли, что прекрасные очи, напоминающие омытые росой нежные лепестки персиковых цветов, ему милее, чем похожие на ледяные лезвия свирепые глаза феникса?

Он… он действительно любит Ши Минцзина? А не… не…

Мо Жань не осмелился даже мысленно произнести имя этого человека, но сердце невольно забилось чаще, и кровь мгновенно вскипела в жилах.

Мо Жань и сам был напуган своей страстью.

Вожделение, похоть, любовь и желание изначально неразделимы и неразлучны. Другой человек притягивает тебя голосом, запахом, тактильным ощущением от прикосновения к коже. Иногда для обольщения достаточно одного мимолетного взгляда, и вот ты уже можешь думать только о том, чтобы войти в него, завладеть плотью, что не имеет к тебе никакого отношения, пометить это желанное тело своим запахом и страстно вложить себя в другого человека, оставив на нем свой неизгладимый след.

Но Мо Жань всегда верил, что любовь священна, поэтому нельзя осквернять любимого человека.

Но, если подумать, как в вопросе плотской любви можно обойтись без этого самого «осквернения»?

Когда горячо любимое, желанное тело появляется перед твоими глазами, как бы ты не уважал его обладателя, разве возможно погасить внутренний жар, подавив мысли, что скачут как кони, и чувства, что мечутся как обезьяны[143.3]?

Мир наполнен любовью, и только лишь плотская любовь лишена чистоты.

От рождения ей суждено быть запятнанной липким горячим потом, утонуть в красках плоти, осесть на висках и запутаться в волосах запахом фотинии[143.4] и сырой рыбы[143.5], погрязнуть в страстных стонах и криках, прорасти из грязи мятых влажных простыней прекрасными, истекающими нектаром желания пестиками и тычинками, став нежными бутонами, что со временем превратятся в цветы и плоды.

Бежавший в ночи Мо Жань вдруг резко остановился. В ярких глазах его плескался панический страх.

В голове как будто что-то взорвалось. Все это время он упрямо держался за старые убеждения, изо всех сил сдерживая бурный поток, что, вырвавшись на волю, мог снести горы, переполнить моря, утопить и поглотить его без остатка.

Трепеща от ужаса, он застыл на месте.

Влечение и страстное желание.

Любовь.

Чу Ваньнин…

Наконец-то он смог вырыть имя этого человека из земли и открыто произнести его.

Когда грязь и песок были смыты, его взгляду открылось истинное сокровище.

Это был всегда Чу Ваньнин… все его тайные чаяния, сокровенные чувства и самая огненная страсть… все это всегда принадлежало Чу Ваньнину!

В глазах потемнело. Навязчивая идея, что довлела над ним на протяжении двух жизней разлетелась вдребезги. Воздвигнутую им каменную стену смыло яростной приливной волной, что, достигнув его сердца, одним ударом выбила из него дух и лишила способности дышать.

Он был в ужасе.

Неужели, с самого начала…. он мог так…

Его любовь к человеку, точнее то, что он считал любовью, оказалось ошибкой?

Когда Мо Жань с кувшином грушевого вина вернулся к костру, Лин-эр уже ушла.

Естественно, никто даже не заметил ухода девушки, и, конечно, никто не знал об их разговоре с Мо Жанем. Вино вновь полилось рекой, изрядно подогрев шумное застолье.

После трех поднятых чарок, подвыпившие крестьяне затеяли игру. Они сплели венок из рисовой соломы, а затем выбрали человека, чтобы он бил в барабан. Венок передавался до тех пор, пока бил барабан, а когда барабан смолкал, тот, у кого оказывался соломенный венок, должен был вытянуть один вопрос и правдиво ответить на него.

На границе Нижнего Царства это нехитрое развлечение было довольно популярно среди простого люда. Правила игры были очень просты, поэтому даже далекий от праздности Чу Ваньнин с легкостью мог влиться в нее.

— Ладно, это старик Бай! Старик Бай, давай, тяни жребий!

Старик Бай с горестным выражением на лице подошел к большой чаше и вытянул из нее сложенный лист бумаги. С тяжелым вздохом развернув его, он прочел вслух:

— Какая женщина красивее: с большой грудью или толстой задницей?

Селяне, стоящие вокруг, расхохотались.

Старое бледное лицо стало ярко-красным. Потрясая бумажкой, старик Бай выругался:

— Кто тот долбоеб[143.6], который бросил сюда подобный вопрос? Этот старик в рот ебал тебя и всех твоих предков!

— Лучше не надо, — со смехом сказал один из деревенских мужиков, одергивая полы одежды, — Прежде чем ебать покойников, на вопрос ответь.

Старик Бай прикрыл рот и склонил голову, так чтобы упавшие на лицо космы прикрыли его прищуренные глаза с нависшими лягушачьими веками. На него со всех сторон глазели односельчане. После долгой паузы, он тихо промямлил:

— Я думаю, что все бабы одинаковы.

Тут же в толпе кто-то хохотнул и выкрикнул:

— Надуть нас хочешь, хорош заливать! Сам же за утренним чаем лил мне в уши, что женщины с большим задом и на вид приятнее и разродятся без проблем! Почему просто не сказал правду?! Пей вино! Пей! Штрафную чарку!

Старику Баю оставалось только с горестным выражением лица поднять чарку и, кривясь, ее опорожнить. Стоило ему выйти из круга, как невестка тут же присела ему на уши и начала пилить.

Чу Ваньнин, из толпы наблюдавший за этой неловкой ситуацией, про себя подумал, что если бы ему выпал такой вульгарный вопрос, он бы точно не смог на него ответить.

Тем временем взявший на себя обязанности ведущего деревенский староста, взял в руку черный пояс и со смехом объявил:

— Нам нужно сменить барабанщика. Пусть старик Чжан тоже поиграет с нами. Кто его заменит?

Чу Ваньнин тут же откликнулся:

— Давайте я!

Он подошел к обтянутому воловьей кожей барабану, взял колотушку и сел на расстеленную на земле циновку.

Деревенский староста тщательно завязал ему глаза черным кушаком, поправил повязку, а потом спросил:

— Не туго?

— Не туго.

— Что-нибудь видно?

— Не видно.

Староста рассмеялся:

— В таком случае, господин бессмертный, прошу, подыграйте нам на барабане. Как надумаете остановиться, сразу останавливайтесь.

— Хорошо, — сказал Чу Ваньнин и, подняв деревянную колотушку, ударил по туго натянутой коже. Он снова и снова бил в барабан, постепенно ускоряя темп. Звук ударов становился все громче, быстрее и беспорядочнее.

С закрытыми глазами он не мог видеть прожигающий пламя костра направленный на него взгляд Мо Жаня, такой глубокий, противоречивый растерянный и испуганный.

Похожие на оранжевых светлячков искры костра взлетали ввысь, чтобы навеки раствориться в ночи. Из темноты Мо Жань смотрел на сидящего на свету мужчину в белых одеждах. Его взгляд, как острый нож, очень медленно скользил по лицу Чу Ваньнина, прочертив линию от высокого лба до кончика носа, к губам и по подбородку.

Черная ткань на глазах Чу Ваньнина стала для него не поддающимся описанию соблазном, но на этот раз Мо Жань не мог позволить себе поддаться этому лакомому искушению и, незаметно ускользнув, в уединении тщательно пережевать и вылизать его.

Внутри он ощущал вкус любви.

Мо Жань снова почувствовал, как трепещет его сердце и еще раз убедился… нет, он не ошибся.

Он в самом деле любит Чу Ваньнина. И это чувство не имеет ничего общего с отношениями между учителем и учеником, никак не связана с почтением и дружеской симпатией.

Он целиком и полностью влюблен в него, страстно жаждет его и нуждается в нем.

Он…

Пусть очень поздно, но он, наконец-то, осознал, что любит Чу Ваньнина.

Да! Это любовь!

Поразительно, насколько он был глуп и слеп, как закостенел в своих заблуждениях и нежелании видеть правду.

Только сегодня он постиг истину и прозрел.

Да, он любит Чу Ваньнина.

Теперь, когда окаменелая земля над ним пошла трещинами, Мо Жань, наконец, начал видеть ясно. Очень многие вещи, которые раньше он не мог понять, вопросы, на которые прежде не мог найти ответов, все они нашли разрешение, стоило ему, пусть и запоздало, осознать свою любовь.

Однако у него не было времени распробовать эту мысль и всесторонне обдумать ее.

С громким «бум» барабанная дробь стихла, а потом, как рябь на водной глади, эхо ударов стихло.

И именно в этот момент, не раньше и не позже, на его колено опустился соломенный венок. В растерянности он взял венок и, подняв глаза, увидел, как Чу Ваньнин с облегченным вздохом одной рукой сдернул черную повязку с сияющих ярче луны глаз феникса и без задней мысли осмотрелся по сторонам.

Ему тоже было интересно, к кому попал венок, когда он перестал бить в барабан.

В итоге его взгляд встретился со взглядом Мо Жаня.

Чу Ваньнин: — …

Мо Жань: — …

Нет ничего более смущающего, чем когда ты видишь, что он подглядывает за тобой, но ты-то в этот момент тоже подглядываешь за ним. Взгляды на миг переплетаются и тут же, пытаясь улизнуть, расходятся в стороны.