Глава 142. Учитель, это просто пытка[142.1]

Оказалось, как раз перед тем, как его ученик повернул голову, в пылающем мозгу Чу Ваньнина вспыхнула идея. В последний миг он развернулся и теперь, скрестив руки, стоял, прислонившись лицом к стене, а Мо Жаню же оставалось в изумлении смотреть на его впечатляющий тыл.

Так как в такой позиции Мо Жань не мог видеть позорящий его «анфас», Чу Ваньнин искренне считал, что это его решение было очень удачным.

Этот дуралей понятия не имел, что, помимо мощной спины, открыл жадному взгляду Мо Жаня тонкую талию, исполненные соблазна ямочки на пояснице, крепкие налитые ягодицы и пару длинных сильных ног… Сейчас в глазах Мо Жаня он был похож на кролика, которого поймали, освежевали, поджарили на огне до хрустящей корочки, а потом положили перед ним со словами: «Вот, пожалуйста, угощайся».

У Мо Жаня вмиг пересохло в горле, глаза налились кровью. Потребовалось время, чтобы он смог выдавить:

— Учитель, это сейчас… зачем?

«Зачем?.. Э… эта поза действительно немного странная, что бы такого сказать, чтобы не опозориться и не выдать себя?..»

Пытаясь скрыть смущение, Чу Ваньнин натянул на лицо самое холодное выражение и вполоборота повернул голову к Мо Жаню.

К тому времени Мо Жань выпустил из рук одежду и начал медленно подходить к нему. Возможно, дело было в игре света и тени, но выражение лица его ученика заставило сердце Чу Ваньнина сжаться от испуга. В этот момент Мо Жань напоминал голодного волка, который выскочил на лесную опушку и вдруг увидел кусок нежного парного мяса в капкане. Пока голодное брюхо яростно билось с рассудком, зверь замер в полушаге от желанного куска, яростно сверля его алчущим взглядом. Пламя внутренней борьбы быстро захватило все тело и отразилось мрачным огнем в черных глазах Мо Жаня.

Чу Ваньнин, наконец, сообразил, что что-то в его плане пошло не так. Словно спустив до предела натянутую тетиву, он пронзил напряженную тишину комнаты двумя словами:

— Потри спину.

— …А? — все слова застряли в горле, и все, что мог издать Мо Жань, это хриплый носо-горловой звук, прозвучавший неожиданно сексуально. — Что?

На самом деле это была первая отговорка, которая пришла на ум Чу Ваньнину. Хотя странно звучащий голос Мо Жаня заставил его усомниться в правильности выбранного способа, отступать было поздно, поэтому, собрав всю свою выдержку, он натянул на лицо самое невозмутимое выражение и холодно сказал:

— Раз уж ты уже здесь, потри мне спину и можешь идти.

— …

— Последние дни я был занят и весь пропотел, из-за этого чувствую дискомфорт, — Чу Ваньнин изо всех сил старался выглядеть непринужденно и говорить небрежно. — Помыться не помешает.

Он не был уверен в правдоподобности своей лжи и сомневался в том, что Мо Жань в нее поверил.

Но в итоге Мо Жань послушался его, покорно сходил за небольшим полотенцем и, смочив его теплой водой, принялся тереть ему спину.

Юйхэн ночного неба прослыл мудрецом, но его сегодняшний поступок, без преувеличения, можно было назвать самой глупой вещью, которую он делал в своей жизни.

На этом свете может ли быть что-то более мучительное, чем это?

Горячо любимый человек стоит у тебя за спиной, и через грубое махровое полотенце ты чувствуешь каждое прикосновение его сильных рук, растирающих все твое тело. После каждого такого касания, как после погружения в воды горного родника ранней весной, на теле оставался жаркий алый след. Пусть Мо Жань и сдерживал свою силу, однако его прикосновения были все еще достаточно дерзкими и жесткими. Кроме того, это тело никогда не гладил другой человек, и сейчас он чувствовал, что каждая его мышца дрожит от страха и предвкушения. Чтобы сохранить устойчивость и не выдать себя перед человеком позади него, все тело Чу Ваньнина выгнулось, как туго натянутая струна.

Ему пришлось прижаться лбом к холодной стене, чтобы Мо Жань не мог увидеть, как сильно он кусает губы. От прилива крови его глаза покраснели, предательское свидетельство страстного желания стало твердым и обжигающе горячим, и даже обнажившаяся темная головка увлажнилась первыми каплями росы[142.2]…

В конце концов, Чу Ваньнин был невинным человеком, до сих пор ничего не знавшим о плотских утехах, так как он мог испытывать подобное волнение перед человеком, к которому питал сердечную привязанность, и продолжать притворяться возвышенным и чистым моралистом?

Это было слишком нестерпимо…

Но если бы сейчас кто-то попросил Мо Жаня назвать самую мучительную вещь в мире, что бы он ответил?

Пожалуй, вы услышали бы совсем другой ответ. Скорее всего, он сказал, что это, когда перед тобой, широко расправив плечи и упираясь о стену руками, стоит совершенно обнаженный мужчина. Этот человек уверен в себе и не менее уверен в тебе, раз вот так, без опаски, вверяет себя в твои руки. Он полностью доверяет тебе и не боится, даже когда его обнаженное тело и твои руки разделяет лишь грубое полотенце. Тебе же, обуреваемому грязными мыслями и низменными желаниями, остается лишь пылающими руками растирать и разминать его тело с головы до ног.

При этом кому, как не ему, знать: если растирая спину Учителя приложить чуть больше силы, то кожа этого человека возбуждающе раскраснеется, совсем как во время их жестких постельных игр.

Его рука прошлась по лопатке, затем, скользнув ниже, невольно задержалась на талии, постепенно усиливая нажим. Он чувствовал, что тело под его ладонью слегка вздрогнуло, однако, возможно, это у него разыгралось воображение. Покрасневшими глазами Мо Жань уставился на заманчивый изгиб талии, из последних сил сдерживаясь от того, чтобы отбросить полотенце и проследить его собственной рукой, а потом сжать так, чтобы на нежной белоснежной коже осталось пять соблазнительных красных отметин.

Когда-то Мо Вэйюй уже попробовал на вкус этого человека и потерял голову от наслаждения, так как мог он теперь рядом с ним молча давиться слюной и продолжать притворяться благородным праведником?

Это было слишком нестерпимо…

Каждый из этих двоих переживал невыносимые муки, балансируя на грани, когда стоит потереть чуть сильнее и вспыхнет пожар.

Первым не выдержал Чу Ваньнин. Не в силах терпеть эту муку, он хрипло сказал:

— Довольно. Выйди. До остального я сам дотянусь.

Мо Жань облегченно выдохнул и незаметно смахнул со лба мелкие капли пота:

— Да… Учитель… — с трудом выговорил он.

Занавес на двери кухни поднялся и опустился. Мо Жань поспешно покинул дом.

Даже после его ухода Чу Ваньнин еще долго не мог прийти в себя. Он продолжал стоять, подпирая лбом стену. Его уши были такими же ярко-красными, как и следы, оставшиеся на спине от грубого полотенца. Он так и не понял, в конце концов, заметил ли что-то Мо Жань, или нет.

— …

Чуть приоткрыв свои глаза феникса, словно страдая от унижения, Чу Ваньнин закусил нижнюю губу и после долгого колебания все же опустил руку, и крепко сжал болезненное средоточие неудовлетворенного желания.

Он ведь и прибежал сюда, чтобы, облившись холодной водой, подавить порочные побуждения.

Но человек предполагает, а небеса располагают, и нежданно явившийся Мо Жань столкнул его в еще более бурные воды моря плотских страстей. Чу Ваньнин, выбравший для своего духовного роста путь очищения сердца и усмирения плоти, оказался совершенно беспомощен перед телесной оболочкой простого смертного и, в конечном итоге, пошел на поводу собственной похоти, прибегнув к самому низменному способу самоудовлетворения.

Чуть приоткрыв губы и полуприкрыв глаза, с застывшим на лице выражением страдания и почти детской обиды...

Он обессиленно прислонился к ледяной стене горячим лбом. Плечи опустились, кадык ходил ходуном, сбившееся дыхание перемежалось судорожными всхлипами.

Такой грешный, но такой прекрасный.

Подобно попавшей в паутину белой бабочке-паруснику, он увяз в любовных путах, и сколько бы не махал крыльями, уже не мог вырваться на волю.

В конце концов, он был испачкан этой грязью.

Грязный до мозга костей, скорбящий об утраченной невинности, такой жалкий, поддавшийся соблазну Учитель с высоты своих принципов упал в пучину греха.

В конце концов, охваченный ненавистью к себе Чу Ваньнин впечатал кулак в стену. Он был так разочарован и зол, что не рассчитал силу удара и разбил костяшки в кровь.

— Мразь!

Он и сам не знал, кого сейчас бранит: себя или все же Мо Жаня.

Глаза Чу Ваньнина наполнились слезами, в которых были пробудившаяся чувственность и желание, ненависть и досада, растерянность и неверие.

Совершенно незаметно пролетело больше половины месяца с тех пор, как они прибыли в деревню Юйлян, и почти весь урожай был убран с полей.

С того дня памятного омовения спины Чу Ваньнин избегал Мо Жаня, словно он был какой-то ядовитой гадиной. Возможно, со стороны эта перемена в его отношении не была такой уж заметной, но сам он ощущал ее очень остро и мучился от этого еще сильнее.

Долгие годы Чу Ваньнин жил в одиночестве с чистым сердцем, нетронутым порочными желаниями, поэтому был уверен, что без труда сможет снова встать на путь праведности. Не зря же он всегда презирал пары, практикующие двойное совершенствование? Для старейшины Юйхэна подобные отношения были совершенно недопустимы, он никогда не завидовал им, искренне считая подобный путь духовного развития отвратительным и достойным презрения.

Этот человек никогда в жизни не видел порнографических рисунков просто потому что не хотел, и это не было притворством. Чу Ваньнин не отрицал такие понятия как «любовь» и «поцелуй» в отношениях близких людей, если за ними не было никаких пошлых подтекстов, но если речь заходила о чем-то, что выходило за рамки благопристойности, допустим, о «взаимном утешении[142.3]» или «вторжении», он сразу же бледнел до синевы и впадал в паническое отрицание.