На самом деле нельзя… так сильно желать его.

Дыхание Мо Жаня вдруг стало очень тяжелым.

Он молчал, Чу Ваньнин тоже не проронил ни слова.

Два человека замерли у стены, почти соприкасаясь с друг другом. Мышцы на руках Мо Жаня стали похожи на натянутые канаты, вздулись вены. Он сопротивлялся изо всех сил, но его тело уже начало дрожать от напряжения.

Нельзя касаться его! Нельзя его трогать!

Уважай и почитай его! Люби и береги его!

Ты не можешь снова оскорбить Учителя и делать с ним те порочные вещи!

Он снова и снова про себя повторял эти фразы, надеясь, что этой мантрой сможет запечатать взбунтовавшееся сердце.

Тело бил озноб, на лбу выступила испарина.

«Нельзя… нельзя…. Мо Жань, ты не можешь… не имеешь права поддаваться этим безумным фантазиям…»

Его кадык ходил ходуном, дрожь усиливалась. Пытаясь скрыть пылающий страстью взгляд, он прикрыл глаза, но охватившее его смятение все же отразилось на его лице…

В иной ситуации, может, все обошлось бы, но в этом положении как мог Чу Ваньнин не заметить, что с Мо Жанем творится что-то неладное?

Однако сейчас он сам чувствовал себя не лучше Мо Жаня, а, возможно, и хуже.

Внешне Чу Ваньнин выглядел холодным и равнодушным, однако только небесам было известно, как трудно ему дались самоконтроль и это показное равнодушие.

Опаляющее тяжелое дыхание Мо Жаня вкупе с его подавляющей исключительно мужской аурой обжигало его почти до волдырей на коже, а подпирающие стену руки, в кольце которых он оказался, поражали своей силой и мощью. После своего воскрешения он еще ни разу не сходился с Мо Жанем в спарринге, но в этот миг отчетливо понял, что, случись им драться, полагаясь на физическую силу без использования магии, эти руки запросто бы переломали ему все кости и стерли их в порошок.

Он не хотел смотреть Мо Жаню в глаза, поэтому его взгляд скользнул ниже.

Пусть их тела и не соприкасались, но они стояли так близко, что Чу Ваньнин кожей ощущал исходящий от широкой пылающей груди Мо Жаня жар, животный магнетизм и напряжение.

Казалось, эта грудь могла растопить даже самый неуступчивый толстый лед, превратив его в ручной весенний ручей.

— Учитель…

Когда этот молодой мужчина внезапно позвал его, он не поверил своим ушам, настолько насыщенным влажной похотью и страстным жаром был этот хриплый голос.

Это простое слово «учитель»... не счесть, сколько раз Мо Жань произносил его спокойно, почтительно, возмущенно и шутливо.

Но сегодня впервые он услышал совсем другое «учитель». Казалось, на этот раз, смешавшись со страстным желанием и похотью, это слово прилипло к губам Мо Жаня и зависло между ними, такое грязное, но обольстительное... Чу Ваньнин чувствовал, как онемение быстро распространилось по всему его телу, проникнув даже в кости.

Не может быть! Мо Жань не мог так звать его.

Он ослышался, просто надумал себе лишнего.

Это все его порочное сердце.

Чу Ваньнин подсознательно попятился и, врезавшись голой спиной в холодную стену, невольно содрогнулся всем телом. Дрожащие губы чуть приоткрылись, отчего он стал казаться еще более растерянным и уязвимым.

Взгляд Мо Жаня потемнел еще больше, когда он уставился на эти влажные бледные губы.

Хотя Мо Жань продолжал оставаться на месте, его воображение уже нарисовало соблазнительную картину. Вот сейчас он склонит голову и поцелует Чу Ваньнина, его губы сомнут эти нежные лепестки, а жадный язык грубо вторгнется на заповедную территорию, которую до него никто не занимал. Его руки обхватят талию Чу Ваньнина и безжалостно сомнут эту нежную кожу, оставив на ней багровые отметины.

Как бы он не подавлял себя, в жилах Мо Жаня по-прежнему текла кровь дикого волка.

В постели он не привык скрывать свою звериную натуру, поэтому секс с ним всегда был очень страстным и жестким. Мо Жань трахался так, словно хотел разорвать своего любовника на куски, пожрать его горячую плоть и обсосать кости, а потом вылизать каждую капельку пролитой крови, каждый вырванный кусочек мясца.

Но он не мог позволить себе отказаться от вегетарианской диеты.

Мо Жань закрыл глаза, пытаясь сдержать рвущуюся наружу раскаленную лаву, но получалось плохо. Он слишком хорошо знал, что его страсть — это похоть дикого зверя, поэтому изо всех сил пытался подавить этот неконтролируемый прилив желания и, пока не поздно, избавиться от этих крамольных мыслей о мужеложстве[141.2].

Он убрал руки и с трудом прохрипел:

— Учитель, я хочу дать вам… я схожу за одеждой.

Тяжелое дыхание коснулось ресниц Чу Ваньнина.

Мо Жань резко развернулся и, в несколько шагов добравшись до брошенной у дверей кухни одежды, стал собирать ее с пола.

Чу Ваньнин так и остался стоять, прислонившись к стене, и тяжело дышал, чувствуя себя полностью истощенным, словно после забега на длинную дистанцию. Прищурившись, он уставился на прямую спину Мо Жаня, старательно собиравшего сброшенную им одежду, и внезапно вспомнил о своем собственном состоянии. На несколько секунд Чу Ваньнин впал в ступор, но потом его разум прояснился.

Когда Мо Жань вошел в дверь, он обливался холодной водой, стоя спиной к нему, а к тому времени, когда он развернулся, Мо Жань подошел уже слишком близко, чтобы заметить совершенно явственное свидетельство его вожделения.

Но если сейчас, собрав одежду, Мо Жань снова повернется, незапятнанная репутация надменного и сдержанного в желаниях старейшины Юйхэна и его возвышенный образ добродетельного и аскетичного праведника рухнут и пеплом развеются по ветру.

Чу Ваньнин запаниковал.

Он увидел, что Мо Жань уже аккуратно собрал всю его одежду, повесил на руку и вскинул голову, чтобы повернуться…

В своем пылающем сознании Чу Ваньнин видел только два выхода из этой ситуации.

Во-первых, притвориться, что у него внезапно заболела нога и присесть.

Во-вторых, ослепить Мо Жаня[141.3].

Он все еще выбирал, какой их этих вариантов наихудший, а Мо Жань уже повернулся к нему и сказал:

— Учитель, вы…

Вы... что?

Он так и не закончил фразу.

Стоило ему увидеть эту картину, и все слова застряли между зубами и, увязнув в трясине, уже не смогли выбраться наружу.