Глава 126. Учитель, подожди меня еще одну главу!

Конечно же, выход старейшины Юйхэна из пятилетнего затворничества был достойным поводом для большого праздника, но Сюэ Чжэнъюн знал, что Чу Ваньнин не любит шумное веселье в целом, и длинные и занудные поздравления в частности, поэтому заранее все надлежащим образом спланировал. Сначала Чу Ваньнин боялся, что его присутствие испортит атмосферу праздника, но вскоре понял, что его беспокойство было излишним.

Хотя внешне Сюэ Чжэнъюн выглядел как здоровый детина, от природы наделенный физической силой, но обделенный интеллектом, на самом деле этот человек имел очень острый ум, чувство меры и хорошо разбирался в людях. Перед старейшинами и учениками он сказал всего несколько слов, но они тронули сердце каждого, вызвав у собравшихся бурю эмоций. Только старейшина Луцунь, который не разобрался в тонкостях ситуации, рассмеявшись в голос, выкрикнул:

— Юйхэн, сегодня такое радостное событие, почему на вашем лице опять это пресное выражение? Вы просто обязаны что-нибудь сказать. Здесь ведь есть ученики, которые никогда вас раньше не видели.

Сюэ Чжэнъюн осадил его:

— Луцунь, все, что нужно было сказать Юйхэну, я сказал за него. Не нужно тревожить его без причины!

— Это не то же самое! Пусть скажет сам хоть пару слов.

— Но он...

— Все в порядке, — Сюэ Чжэнъюн хотел возразить, но холодный низкий голос прервал его. — Раз уж появились новые ученики, я скажу им несколько слов.

Чу Ваньнин поднялся со своего места и оглядел Зал Мэнпо. Тысячи людей внимательно смотрели на него.

Но Мо Жаня среди них не было.

Чуть подумав, Чу Ваньнин сказал:

— Павильон Алого Лотоса на Южном пике охраняется множеством хитроумных ловушек и механическими Стражами. Во избежание случайных травм, пожалуйста, не пытайтесь проникнуть на его территорию. Особенно это касается новых учеников.

В Зале воцарилось молчание.

Только Луцунь не удержался и спросил:

— И это вся речь?

— Я все сказал, — Чу Ваньнин опустил глаза и сел обратно.

На этот раз тишина продлилась еще дольше.

Большинство новых учеников в этот момент подумали: этот человек умер и воскрес пять лет спустя, разве не обязан он поделиться с нами опытом? Наверное, он должен был рассказать, что у него на сердце, или поблагодарить тех, кто спас его, ну или что-то еще в этом роде?

Почему он выглядел так, будто эта речь для него лишь пустая формальность? Он отделался всего лишь одной фразой, разве это не проявление неуважения?

Старшие же ученики не могли удержаться от смеха. Некоторые из них шептали на ухо своим соседям по столу:

— Старейшина Юйхэн совсем не изменился.

— Все также немногословен.

— Да уж, такой вспыльчивый, и характер у него скверный. Кроме красивого лица, ничего примечательного в нем нет.

В зале собралось очень много людей, и, конечно, Чу Ваньнин не мог расслышать эти язвительные слова. Собравшиеся болтали, смеялись, потом снова с любопытством смотрели на сидевшего рядом с Сюэ Чжэнъюном мужчину, одетого в белые как снег одежды.

Праздничный банкет начался. Кроме пряной и острой сычуаньской кухни столы ломились от изысканной выпечки и цзяннаньских сладостей.

Сюэ Чжэнъюн приказал открыть еще сотню кувшинов лучшего крепкого вина «Белые цветы груши», чтобы все могли насладиться вкусом изысканного алкоголя, и янтарное вино щедро полилось в чаши. Чу Ваньнин доедал уже четвертую львиную голову с крабовым мясом, когда перед ним со звоном опустилась супница, в которую было налито вино.

— Юйхэн, выпей!

— Это же чашка для супа.

— Ой-ой! Плевать, чарка для вина это или чашка для супа, пей! Ведь это твое любимое белое вино «Цветы груши», — глаза Сюэ Чжэнъюна светились от восторга. — Не отнекивайся, ведь даже я, Сюэ Чжэнъюн, не могу превзойти тебя в умении пить! Тебя не свалит и тысяча чарок! Нет, даже десять тысяч! Ну же, ну… Давай, эту первую выпьем за тебя!

Чу Ваньнин с улыбкой взял большую чашу, до краев наполненную вином и, чокнувшись с чашей Сюэ Чжэнъюна, объявил:

— Раз уж глава так настаивает, я выпью одну чашу.

Осушив ее залпом, он перевернул супницу и показал раскрасневшемуся от выпивки Сюэ Чжэнъюну.

— Хорошо! Отлично! — воскликнул глава, сияя довольной улыбкой. — Пять лет назад ты попросил у меня кувшин этого вина, но я отказал тебе. Позже я много раз жалел об этом, думая, что никогда.... никогда больше... — его голос становился все тише и тише. Но вдруг он снова вскинул голову, глубоко вздохнул и громко закончил, — больше никогда я так не скажу! Если захочешь вина, все «Белые Цветы Груши» в моем погребе твои! Я позабочусь о том, чтобы ты мог пить лучшее вино всю свою жизнь!

Чу Ваньнин улыбнулся:

— Ладно, это хорошая сделка, я запомню.

Пока они разговаривали, Сюэ Мэн в углу тихо шушукался с каким-то юношей, а затем вдруг схватил его за руку и потянул за собой к главному столу. Подойдя к Чу Ваньнину, они преклонили колени, уважительно приветствуя его как наставника.

— Учитель! — Сюэ Мэн поднял к нему свое юное красивое лицо с благородными чертами.

— Учитель, — второй юноша тоже поднял голову. Он был прекрасен, как цветущий лотос, поднявшийся над темными водами, как легкое белое облако, показавшееся из-за горы. Неужели это и правда Ши Мэй?

Красавец между тем стыдливо повинился:

— Ваш ученик весь день провел в больнице для бедных города Учан и не смог прийти раньше, чтобы должным образом поприветствовать Учителя. Мне очень совестно, простите меня.

— ...Все в порядке.

Чу Ваньнин опустил взгляд и некоторое время внимательно изучал Ши Мэя. Хотя его бледное лицо со стороны казалось спокойным и равнодушным, сердце вдруг наполнилось неожиданным чувством потери.

Возлюбленный Мо Жаня вырос в несравненно прекрасного юношу[126.1].

Пять лет назад Ши Мэй был прелестным ростком, но теперь, когда он полностью расцвел, то стал подобен цветку эпифиллума[126.2], раскрывающемуся в самую долгую ночь. Так долго удерживающая его зеленая чашечка больше не могла сдержать рвущиеся к луне белые лепестки и пьянящий аромат, и в тот момент, когда цветок открылся, все вокруг померкло по сравнению с ним. В нем все было прекрасно: персиковые глаза, прозрачные и чистые, как горный родник весной, плавный изгиб переносицы, черты лица не слишком острые, и не слишком мягкие, полные красные губы, похожие на сочные ягоды вишни в каплях росы, и речи, что слетали с них, сладкие и нежные как вишневый сок.

— Учитель, ваш ученик очень скучал по вам.

Ши Мэй редко был так откровенен в выражении своих чувств. Сердце Чу Ваньнина тревожно сжалось, и он замер в растерянности, не зная, что сказать.

Глаза Ши Мэя покраснели, было видно, что он взволнован до глубины души. При виде его искренних переживаний Чу Ваньнин испытал что-то похожее на стыд.

Разве может он ревновать к Ши Минцзину? Он ведь значительно старше и занимает высокую должность, так с чего ему испытывать ревность?

Одернув себя, Чу Ваньнин кивнул и равнодушно сказал:

— Поднимайтесь.

Получив дозволение, его ученики встали и...

Успокоившемуся было Чу Ваньнину хватило одного взгляда на Ши Мэя, чтобы снова впасть в ступор:

— ...

Ши Мэй стал выше Сюэ Мэна?

Это сравнение заставило Чу Ваньнина поперхнуться. Прочистив горло, он бросил на них еще один беглый взгляд.

Даже немного выше его самого.

Ши Мэй был еще и великолепно сложен: широкие плечи, тонкая талия, длинные ноги. Гибкий и прочный, как тонкая сталь, неописуемо элегантный и утонченный. Достигнув зрелости, Ши Минцзин сильно вытянулся и перестал выглядеть хрупким и слабым женоподобным юнцом.

Чу Ваньнин невольно спал с лица.

Он чувствовал, что сильно проигрывает, и неожиданно это оказалось довольно болезненно.

Однако… Ну и ладно!

В любом случае, о своих чувствах к Мо Жаню он не сказал даже когда умер, а теперь уж тем более не осмелится признаться. Что касается самого Мо Жаня, этот малый[126.3] следовал за ним по пятам под небесами и спустился следом в адские глубины, но так и не понял, что он ему нравится, так что и впредь вряд ли что-то заметит.

На всю жизнь их связали узы отношений учителя и ученика, но вполне возможно, они еще смогут стать хорошими друзьями, что тоже неплохо.

Относительно всего остального: если не можешь получить, просто забудь, и дело с концом!

Сюэ Мэн вдруг смущенно покраснел, толкнул Ши Мэя локтем и многозначительно посмотрел на него.

Ши Мэй беспомощно посмотрел на него и смущенно прошептал:

— Вы правда желаете, чтобы это сделал я?

— Да, так будет уместнее.

— Но молодой господин готовил все это пять лет…

— Вот именно, меня смущает то, что я это готовил. Иди! Разве часть из этих вещей не ты принес?

— Э… хорошо, — вздохнул Ши Мэй. Он никогда не умел спорить с Сюэ Мэном, так что ему оставалось только взять большую деревянную шкатулку из палисандра, все это время стоявшую у них за спиной, и, держа ее на вытянутых руках, подойти к Чу Ваньнину, который опять увлеченно ел свои любимые львиные головы.

— Учитель, молодой господин и я… за пять лет мы подготовили несколько подарков для вас… Так, сущие безделицы... Не судите строго, пожалуйста, примите.

Сюэ Мэн стоял позади, и с каждым словом Ши Мэя его лицо краснело все больше. Чтобы скрыть панику, он скрестил руки на груди и задрал голову вверх, делая вид, что заинтересовался резными балками, на которых держится крыша Зала Мэнпо.

Отказываться от подарков на людях, также как и открывать их сразу, считалось неприличным, но как учитель этих двоих, Чу Ваньнин не хотел принимать слишком ценных даров, поэтому, немного подумав, он спросил:

— Что это?

— Это… просто безделушки, купленные там и тут, — такой проницательный человек, как Ши Мэй, сразу понял сомнения Чу Ваньнина и поспешил успокоить его, — их цена не стоит даже упоминания. Учитель, посмотрите потом, а если не понравится, то можете их вернуть.

— Разве вернуть принятый подарок не меньшая грубость, чем открыть его прямо сейчас, — возразил Чу Ваньнин.