Если R рассеивается слишком быстро - если оно слишком легко имитируется или является непатентуемым знанием, - то стимул к инновациям ослабевает. Но не существует формулы для институтов или параметров, которые оптимизируют R. После того как это было обнаружено, предельные затраты на то, чтобы другой человек научился, скажем, исчислению, близки к нулю: Ньютон и Лейб-ниц (они не согласны, кто из них) должны были получить денежный кредит, говорит экономист, чтобы вызвать оптимальное количество математических инноваций (этот пример, кстати, еще раз показывает, почему макроизобретения, возможно, не лучше анализировать как рутинные вопросы денежных затрат и выгод). Но как только дело изобретения сделано (говорит экономист, меняя сторону), оптимальная цена копирования должна быть равна нулю, и поэтому общество должно немедленно прекратить выдачу чеков, только что выданных Ньютону и Лейбницу. Это парадокс, не имеющий общего разрешения; все зависит от ситуации. Ситуация напоминает ситуацию с мостом. Строительство Бруклинского моста было дорогостоящим, и его нужно было как-то финансировать, но социальные альтернативные издержки людей, проезжающих по нему, с 24 мая 1884 года равнялись нулю, и поэтому взимание платы за проезд и погашение долга с социальной точки зрения экономиста является нерациональным. Эпоха инноваций была эпохой безвозмездного интеллектуального строительства мостов в огромных масштабах.

Другие аргументы в I(.) - D в пользу достоинства и B в пользу свободы - являются неоплачиваемыми внешними эффектами. R тоже не оплачивается после того, как его частные выгоды рассеиваются. Но до этого времени он оплачивается сверхнормативными доходами, полученными сверх альтернативной стоимости рутинных затрат K и sL. При выплате R нарушаются правила распределения по предельной производительности, которые зависят только от рутинности функции F(.). Менеджер знает, сколько платить работникам или инвесторам, если он знает, что произведет их наем; его ожидание нарушается, если присутствует неравновесное R. Нарушение равновесия дает один из способов измерения R, позволяющий увидеть, какая финансовая отдача не объясняется обычными предельными производительностями K и sL. Возврат R ex-post разбрасывается по социальным классам, иными словами, нарушает рутинное распределение по предельному продукту: вначале он достается Карнеги, затем, в результате конкуренции сталелитейных компаний в стране и за рубежом, он достается hoi polloi. Если бы не было диссипации и конечной выгоды для населения, инновации не имели бы оправдания на эгалитарных основаниях, как это, несомненно, произошло в исторических событиях. Именно поэтому со времен Рикардо земельная рента ex-post подвергается постоянным этическим нападкам даже со стороны экономистов. Социология заключается в том, что большая рента от простого владения землей - та половина национального дохода, которая в Средние века доставалась податным сословиям, - характерна для аристократического или священнического общества. Большая (и в конечном счете рассеивающаяся) рента от инноваций, напротив, тяготеет к буржуазному обществу. Разумеется, честь следует за деньгами, а деньги - за честью.

Различие между оплачиваемым и неоплачиваемым является причиной того, что I(.) и F(.) должны рассматриваться отдельно, и оно оправдывает, по крайней мере, с точки зрения простой логики, мой предыдущий разговор о том, что Великий Факт является результатом больших внешних эффектов. Функция F(.) является рутинной, и о том, признает ли экономист роль нерутинного в экономической жизни, можно судить по тому, как он относится к R. Австрийские экономисты относятся к R как к непреднамеренному открытию; самуэльсонианцы хотят вернуть R в рутину предельной выгоды и предельных издержек, то есть заставить ее вернуться в эко-номику рутинной F(.). (Обе школы, кстати, являются "неоклассическими": одна - по Менгеру, другая - по Маршаллу, что показывает, почему "неоклас-сическая" - неудачное название для обычных самуэльсонианцев). Хауитт, ссылаясь на новаторскую историческую работу Мокира по этому вопросу, отмечает, что "страны, переживающие наиболее быстрый рост, - это не обязательно те, в которых люди имеют самые сильные стимулы к развитию новых технологий [в моих терминах - высокий самуэльсоновский Rs], но те, которые выработали наибольшую терпимость и способность приспосабливаться ко многим негативным побочным эффектам экономического роста [а именно, к высоким D и B, сопровождающим подписание буржуазного соглашения]. Эти негативные побочные эффекты почти всегда являются результатом ... деструктивной стороны созидательного разрушения". Высокие D и B в Нидерландах (до того как в XVIII веке регенты превратились в виртуальную аристократию и начали закрывать доступ к инновациям), Великобритании и новых Соединенных Штатах не вызывали такой реакции, как континентальный антисемитизм или французский дирижизм, защищающий ту или иную отрасль, представляющую интерес для государства.

Переменные достоинства, D, и свободы, B, имеют свою собственную динамику. Достоинство, выраженное как добродетель, опирается на веру и справедливость, на то, кто ты есть и кого ты должен уважать. Свобода, напротив, опирается на надежду и мужество, смелость быть (по выражению богослова Пауля Тиллиха) и надежду решиться. (Надежда и смелость - не главное, еще раз говорю я либертарианцам). Рента в перспективе или в достижении, R, опирается на воздержанность (сбережения для инвестиций) и благоразумие (рациональность, отбирающая 100-долларовые купюры на виду). Седьмая из главных добродетелей, любовь к людям или к трансцендентному (науке, Богу, семье), влияет на остальные переменные неосознанно и, конечно, неоплачиваема.

Огромная любовь Эриксона к формовщику железа Корнелиусу Х. ДеЛаматеру сыграла важную роль в жизни и творчестве изобретателя.

Несбалансированные добродетели, однако, являются пороками. Достоинство, например, склонно к коррупции, в результате чего оно иногда становится скорее отрицательным, чем положительным фактором, влияющим на рост I(.). Коррупция происходит, если купцы превращаются в гордую аристократию, как это было, например, во Флоренции и как, по мнению левых, сделала властная элита США. Свобода, в том числе и словесная, тоже может быть опасной. Свобода, например, может превратиться в негативное влияние, в политически выраженную зависть, если беднякам, обладающим теперь голосом и голосами, покажется правдоподобным, что кража у богатых - это, в конце концов, самый прямой путь к излечению их бедности. (На одной из карикатур в журнале New Yorker в 1960-е годы был изображен подъехавший к обочине банковский грузовик с охранниками, раздающими деньги из мешков людям на улице, один из которых восклицает: "Ну вот, наконец-то война с бедностью началась!").

Со временем переменные I(.) D, B и R запутываются (так же, как K и L в обычной функции F(.), как в случае взаимозаменяемости, взаимодополняемости, специфического человеческого капитала, убывающей отдачи). Общество, как и рутинное производство, зависает. Например, достоинство инноваций в 1900 г. зависело от более ранних свобод и более ранней ренты от инноваций. Dt = g (Bt-1, Rt-1). Освобожденные люди, как правило, через некоторое время обретают достоинство, особенно если их свобода приводит к высоким доходам для них самих или, как признанных благодетелей мира, для остальных. Возможна и обратная причинно-следственная связь - от достоинства к свободе через некоторое время, или (что менее приятно) от достоинства к высокой ренте, когда пэры и баронеты становятся почетными председателями новых корпораций.

Аналогичным образом переменные в функции инноваций I(.) могут со временем оказывать влияние на рутинные переменные в производственной функции F(.). Один из традиционных способов рассуждения - представить себе кривые спроса (кривые предельного дохода-продукта), получаемые из всего выражения Q = I(.) ⋅ F(.). Функция I(.) в таком выводе будет представлять собой мультипликативный член, повышающий предельный продукт капитала и более или менее образованного труда. Высказанное ранее мнение о неинициирующем характере капитала можно выразить и здесь, сказав, что K и sL в долгосрочном периоде эластично сменяют друг друга. Поэтому накопление, будь то физический или человеческий капитал, будет зависеть от оценки его плодов, изменяющейся в соответствии с I(.). По мере роста I(.) в эпоху инноваций сбережения будут использоваться для соответствующих инвестиций, поскольку более высокая производительность делает R очевидным. Точно так же образование по техническим дисциплинам в долгосрочной перспективе будет эластично реагировать на спрос на них - хотя то, что является "техническим", меняется в зависимости от времени, будь то знание латыни в XVI веке (чтобы, скажем, лучше служить дипломатом), или знание дифференциальных уравнений в XX веке, или знание электронного моделирования в XXI веке.

Важен международный контекст, в котором происходит инновационная деятельность. С точки зрения стагнирующей экономики, какой была Россия в 1850 году, воображаемый R становится все больше и больше по мере развития XIX века, преодолевая в некоторых странах низкие значения D и B - это точка Гершенкрона-Полларда. Место с низким достоинством буржуазии, например, предреволюционная Франция, может компенсировать высокой свободой для презираемого класса, высоким уровнем B (хотя на самом деле это не так). И в любом случае она постепенно втягивается в современный мир, если находится по соседству с успешной в военном и экономическом отношении Голландией, а затем с успешной в военном и экономическом отношении Британией, что делает очевидным великое значение ex-ante R. Позор войны за испанское наследство 1701-1714 годов, в которой крошечная Голландия объединилась с появившейся Британией (и аристократической Австрией на южном фронте), чтобы смирить великого и могучего Людовика XIV, научил Францию кое-чему из того, что ей нужно.