Глава 40

Главная экономическая особенность рассмотренных до сих пор объяснений эпохи инноваций заключается в том, что до 1750 г. и волны гаджетов, захлестнувшей Англию, возможности для прогресса просто игнорировались. Как я уже неоднократно говорил, это экономически не обосновано. Если прялка была такой замечательной идеей в 1764 г. н.э., то почему ее не было в 1264 г., или в 264 г., или, если уж на то пошло, в 1264 г. до н.э.? Если фабрики извлекали прибавочную стоимость в 1848 г., то почему не в 1148 г.? Вот такая экономическая загадка промышленной революции.

Другая историческая особенность, как я уже неоднократно отмечал, заключается в том, что многие из так называемых предпосылок (высокая норма сбережений, большая международная торговля, частная собственность, образование, наука) возникли задолго до этого и не только в северо-западной Европе. Хвастливое, напористое, крестоносное христианское государство было заметно отсталым по сравнению с великими азиатскими империями даже в 1700 г. и уж точно в 1600 г., а в 1500 г. и вовсе позорным, поэтому европейцы так стремились попасть в Азию. Представьте себе в качестве мысленного эксперимента, что предпосылки европейского типа - материальные события, такие как инвестиции, торговля и империя с нематериальными событиями, такими как образование и наука, - действительно способствуют промышленной революции и устойчивому обогащению самых бедных среди нас. В таком случае в Китае или Индии промышленная революция должна была произойти в 1600 г. или на несколько столетий раньше, как и в Риме или Греции. Историческая загадка заключается во временной странности земель вокруг Северного моря после, скажем, 1700 или 1800 года. В случае Греции или Рима можно предложить правдоподобную компенсацию, в частности, рабство и женоненавистничество, которые поддерживали презрение к труду и к активным, энергичным, трудолюбивым деловым людям. Это можно отнести и к Китаю, и к Индии, и к Османской империи.

Я утверждаю, что отставание объясняется антибуржуазным характером мирового общества до 1700 года, да и в Европе тоже.

Экономическая и историческая загадки - близнецы. Если наличие большого количества внешней торговли в Британии в 1700 г. н.э. создало взрывные возможности для профпригодных инноваций и промышленной революции к 1800 г., а также резкого роста уровня жизни в северо-западной Европе к 1900 г., то почему этого не произошло в Китае в 700 г. н.э. или в Египте в 1700 г. до н.э.? Если защита собственности и другие подобные правовые институты сделали современный мир, то почему они не сделали его в республиканском Риме или мусульманской Испании? Европейцы не изменились в своей жадности ни в 1600, ни в 1700 году. Это популярное представление, переформулированное в наши дни как антиконсюмеризм, хотя вряд ли правдоподобное. Люди постоянно говорят, что их соседи жадные ("Дорогая, тебе не кажется, что те люди в соседней пещере вульгарные, у них шкуры саблезубых тигров и все такое?!"). И поэтому не может быть, чтобы кучи 100-гильдейских или 100-фунтовых стерлинговых банкнот или монет лежали на земле сотни лет, не собираясь. Иными словами, какова бы ни была причина возникновения современного мира, она должна быть такой, чтобы не предполагать, что люди более раннего или несевероморского времени были настолько глупы, чтобы игнорировать поразительно выгодные предложения. И она должна быть уникальной для очень недавнего времени и для северо-западной Европы. Это не может быть, например, прославляемое наследство христианства и греко-римской культуры, которое, в конце концов, характеризовало застойную Россию - вплоть до ее алфавита и версии православия - и характеризовало Европу в целом на протяжении тысячелетий, прежде чем якобы привело к взрыву после 1700 года.

Почему североморцы вдруг так разбогатели, получили столько грузов? Ответ не может заключаться в том, что голландцы и англичане запоздало проявили расовое превосходство. Разумный ответ должен воздавать должное голландцам и англичанам около 1700 г., но не позорить при этом все остальное человечество, в том числе позоря более ранних голландцев и англичан. В конце концов, остальные довольно быстро по историческим меркам подхватили североморскую рутину, как только она была изобретена. Если им случалось переехать в Голландию, Британию или Америку, они, независимо от генов, добивались успеха. А дома они часто питали свои собственные, пусть и ограниченные, традиции буржуазной добродетели. В итоге люди в Азии и Африке, да и везде, на Тайване, в Ботсване и Чили, довольно быстро научились выполнять северо-западноевропейский трюк. Из этого следует, что трюк не мог быть открытой возможностью, лежащей повсюду, неиспользованной даже в Англии в течение столетий, как, например, обычное использование возможностей для получения прибыли от прокладки канала или от отправки корабля в Африку. Это нарушает экономику, так же как европоцентризм нарушает историю. Фокус заключался в изобретении цивилизации, поклоняющейся бизнесу.

Фокус был "всего лишь" способом говорить. Но вы уже знаете, что я считаю способы говорения, "умозрительные", столь же важными, как способы или отношения физического производства. Маршалл Сахлинс говорит об этом так, как это делает культуролог: "культурная схема в разной степени подвержена влиянию доминирующего места символического производства, которое обеспечивает основной идиом других отношений и видов деятельности". Сахлинс хочет показать, что современные западные общества участвуют в "символическом производстве" в той же степени, что и племенные общества, такие как моаланы на Фиджи. "Особенностью западной культуры является институционализация [символического производства]. . в производстве товаров и как производство товаров, по сравнению с "примитивным" миром, где локусом символической дифференциации остаются ... родственные отношения. . . . Деньги для Запада - это то же, что родство для остальных". Я бы сказал, что на пороге Эпохи инноваций важным является контраст между рынками северо-западной Европы и королевскими дворами остальных стран, между буржуазной мыслью (как ее называет Сахлинс, противопоставляя ее соважной мысли Леви-Стросса) и старой аристократической или христианской мыслью.

Я признаю, что в этом аргументе есть опасность - ложность неизмеримого остатка. Не совсем убедительно продолжать измерять причины, обнаруживать, что измеряемые причины малы, а затем делать вывод, что причина, которую так убедительно предлагает наш автор, должна быть истинной, хотя ее и трудно измерить. Метод отбрасывания противоположных гипотез, сказал я, рекомендован Джоном Стюартом Миллем в его "Системе логики" и является общепринятой практикой в физических и биологических науках. Но он предвзято относится к неизмеримой теории струн в физике, или к антиаристотелевской, но вызывающей вопросы терминологии Ньютона о "гравитации" как силе, измеряемой по результату, но не по причине. Как писал Милль, метод остатков работает "при условии, что мы уверены, что [в данном случае риторическое изменение] является единственной предпосылкой, к которой можно отнести [промышленную революцию]. Но поскольку мы никогда не можем быть полностью уверены в этом, доказательства [метода] не являются полными". Возможно, отсутствует незамеченная, но все же материальная и измеримая альтернатива. (Кстати, нематериальные и измеримые причины тоже существуют. Это еще один из многочисленных материалистических предрассудков, укоренившихся в сознании многих историков и обществоведов в ХХ веке, что не существует. Мнение, например, поддается измерению - во многих случаях оно может быть измерено лучше, чем, скажем, "счастье в горшке" или технологические изменения).

Искушенные верующие в Бога часто совершали тактическую ошибку, представляя Бога пробелов, полагая, например, накануне открытия эволюции путем естественного отбора, что сложность удивительного и тонкого механизма глаза подразумевает необъяснимый пробел в материалистических экс-планах, а значит, и Бога, создающего глаза (и часы)3. Возможно, как и неудачливые теисты, я упустил из виду какую-то материальную причину, которая в отличие от всех десятков, рассмотренных мною здесь, по отдельности или в совокупности, актуалистически объясняет фактор два, шестнадцать или сто. Я готов уступить научному пункту - если какой-нибудь материалист сможет найти материальную причину, которая работает, в смысле объяснения самого удивительного события в экономической истории материальными причинами, которые не действуют также в Китае или Италии. Я не испытываю особого оптимизма по поводу того, что ей это удастся, поскольку сам с 1962 г. неоднократно пытался найти такую причину и в конце концов обнаружил, что все они не работают. Как заметил Эмерсон, "идеалист никогда не может вернуться к материализму". Или, как я бы предпочел сказать, после того как вы осознали, что гуманитарная наука должна быть связана с предположениями, как это сделал я примерно в 1983 году, вы никогда не сможете вернуться к наивному позитивизму, требующему всегда, чтобы материя была обусловлена материей.

Нагромождение отвергнутых альтернатив, имеющих один и тот же привлекательный характер, по трезвым научным критериям наводит на мысль, что мы ищем не там, где надо, - возможно, под фонарем статичной и материалистической экономики, или под несколько более грандиозным фонарем динамики, зависящей от статики, или под самым грандиозным из обнаруженных на сегодняшний день фонарей нелинейной динамики теории хаоса. Возможно, мы ищем в этих местах не потому, что к ним ведут доказательства, а в силу самуэльсоновских традиций современной экономики и прекрасного математического света, сияющего под всеми этими впечатляюще украшенными фонарями. Однако одно за другим предлагаемые материальные объяснения терпят крах. Невозможно убедительно доказать, что их суммирование многое изменит или что в других странах и в другое время не было столь же благоприятной материальной конъюнктуры - ни в коем случае, если мы пытаемся объяснить беспрецедентные факторы роста производства на душу населения.