Проблема со всеми экономическими объяснениями лежит глубоко в клас-сической и большей части последующей экономической мысли: убежденность в том, что перекладывание вещей делает нас немного лучше, что верно, и поэтому шуфрирование делает нас такими же богатыми, как и современные люди, что неверно. Торговля. Транспортировка. Перераспределение. Поток информации. Накопление. Правовые изменения. По выражению Кирцнера, "для [британского экономиста 1930-х годов Лайонела] Роббинса [и самуэльсонианцев] экономия означает просто перестановку имеющихся ресурсов с целью обеспечения наиболее рационального использования известных ресурсов с точки зрения заданной иерархии целей". Однако путь к современности лежал не через перестановку и перегруппировку. Не через рост внешней торговли или той или иной промышленности, здесь или там, не через смещение веса того или иного социального класса. Не было это и перестройкой прав собственности. Не было и, если говорить о другом виде перестановки, не было и того, что богатые люди накапливали богатства, отнимая доходы у своих рабочих-жертв. Они всегда так делали. И не в том, что боссы гадят рабочим, и не в том, что сильные страны гадят слабым странам, и насильно перебрасывают все в сторону гадких и сильных. Так тоже было всегда. Наращивание кирпичей, денег и колоний всегда было обычным делом. "Иностранцы отстроят стены твои, - говорит Господь Иерусалиму через своего пророка Исайю, - и цари их будут твоими слугами. . . . Ворота твои будут открыты постоянно... чтобы через них входили богатства народов и цари их под конвоем" (Ис. 60:10, 11). Новый путь заключался не в обычном для древности воровстве, не в накоплении, не в коммерциализации, не в перераспределении и не в каком-либо другом переустройстве.

Вместо этого речь идет об открытии и творчестве, поддерживаемом новыми словами. С точки зрения семи главных добродетелей, рутина эффективности, которую так любят экономисты-самуэльсонианцы, зависит только от добродетели Благоразумия.6 Я утверждаю, что открытие и творчество зависели и от других добродетелей, в частности, от Мужества и Надежды. И в последующих томах я буду утверждать, что разговорное общество, почитающее такие коммерческие Мужество и Надежду, зависело, в свою очередь, от новой, буржуазной трактовки добродетелей воздержания, справедливости, любви и веры. В результате были открыты неизвестные ранее ресурсы (уголь для паровых машин, затем кокс для производства железа, затем природный газ для замены тошнотворного кокса, сжигаемого на французских кухнях), сформулированы новые иерархии целей (в новой политэкономии, например, склонявшейся к демократическому концу всеобщего процветания против привилегированного, в новой политике, склонявшейся к радикальному концу строгого равенства), созданы новые товары и услуги (черные тюльпаны, обыкновенные акции, железобетон). Все это было очень далеко от рутинного благоразумия. Новый путь около 1700 года, в связи с изменением риторики, возглавляемой около 1800 г. и особенно около 1900 г. к шокирующим инновациям в техническом оснащении и деловой практике. Это было поддержано и расширено шокирующими инновациями в политике, в результате чего уже в 1832 г. несколько стран защитили вашу жизнь, свободу и стремление к инновациям от прогрессивных или консервативных посягательств. Результатом стало поразительное обогащение наших предков, хотя они и были бедны. Теперь мы сами стали жить лучше, чем жили все, кроме самых богатых предков, - богатство измеряется товарами и человеческим благополучием.

Иными словами, в глубоком смысле экономическая модель распределения, основанная на принципе "только благоразумие", и близко не подходит к объяснению фактора шестнадцати. Маколей в смитианской манере сказал: "Мы не знаем ни одной страны, которая бы по истечении 150 лет мира и достаточно хорошего правительства была менее процветающей, чем в начале этого периода". Да, согласен. Обычное благоразумие - это просто. Но на 100 процентов лучше, и особенно на пути к полутора тысячам процентов? До этого было много мирных времен, но без такого результата, как коэффициент шестнадцать. К 1860 году "что действительно изменилось, - пишет мудрый Голдстоун, - так это то, что инновации стали обычным и широко распространенным явлением, даже ожидаемым, поскольку британская культура инноваций давала людям возможность искать новые способы работы, интеллектуальные и материальные (а я говорю - социологические) инструменты".

Иначе говоря, экономика в стиле Адама Смита, которая является основным направлением экономической мысли, - это экономика дефицита, экономии и прочие кальвинистские понятия. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю. Мы не можем иметь больше всего. Повзрослейте и посмотрите в лицо дефициту. Мы должны кальвинистски воздерживаться от потребления сегодня, если хотим нормально питаться завтра. Или, выражаясь современной фразой: "Бесплатных обедов не бывает" (TANSTAAFL).

Я с большим уважением отношусь к такой экономике, которую я осваивал кропотливым, кальвинистским трудом с 1961 по 1981 год или около того, и которую я до сих пор продолжаю изучать, находя новые применения и новые приемы. Это великая интеллектуальная конструкция. Я написал целые книги в ее честь. Без шуток.10 Но главный факт ускорения промышленного роста 1780-1860 гг. и его удивительных последствий в эпоху инноваций заключается в том, что дефицит был ослаблен.

В долгосрочной перспективе она была ослаблена, а не изгнана в краткосрочной перспективе "аф-фуентным обществом". Каким бы ни был размер дохода в любой момент времени, его становится все меньше, и он не может быть использован для замечательных общественных целей без определенного ущерба, который должен быть зачтен в счет выигрыша, как, например, огромный выигрыш от вторжения в Ирак в 2003. Именно это экономисты понимают под "кривой производственных возможностей". Это урок добродетели Благоразумия. Увеличение количества жилья всегда сопряжено с издержками на все остальные товары и услуги. Пока что самуэльсоновская экономика работает, и она верна.

Но в долгосрочной перспективе современный экономический рост был массовым бесплатным обедом. Механизмом стало открытие, а не перестановки, а пружинами - непруденциальные добродетели. По словам Кирцнера, предпринимательство - это не оптимальное перетасовывание, поскольку наемный менеджер может выполнить такую рутину. "Стимул заключается в том, чтобы попытаться получить что-то просто так, если только можно увидеть, что именно можно сделать". Новая риторическая среда в XVIII веке поощряла (буквально: давала смелость надеяться) предпринимателей. В результате за два последующих столетия кривая производственных возможностей вырвалась вперед в шестнадцать раз.

В 1871 году, спустя столетие после Смита, Джон Стюарт Милль выпустил последнее издание "Принципов политической экономии", которое стало завершением классической экономики. Послушайте Милля: "В той же мере, в какой коллективная промышленность земли может быть увеличена в эффективности благодаря развитию науки и промышленных искусств, еще более активный источник увеличения дешевизны производства будет найден, вероятно, в течение некоторого времени, в постепенно раскрывающихся последствиях свободной торговли и в возрастающих масштабах эмиграции и колонизации". Здесь Милль (которым, как вы знаете, я восхищаюсь) ошибся. Прибыль от торговли, хотя и похвальная со статической точки зрения и достойная внимания, была ничтожной по сравнению с развитием промышленного искусства. В другом месте этого отрывка Милль демонстрирует свою классическую экономическую одержимость "принципом народонаселения", который был ведущей темой в экономической науке с 1798 по 1871 год. Милль, как и многие другие, считал, что единственным способом предотвратить обнищание трудящихся является ограничение роста населения, поскольку он понимал, что последствия свободной торговли будут скромными. Его опасения на этот счет нашли современный отклик в экологическом движении и движении за ограничение семьи, например, в китайской политике "одного ребенка", которая сама возникла на основе пессимистических (и ориенталистских) теорий Запада. Разумность такой политики сегодня представляется сомнительной, а отсутствие в ней справедливости и свободы - очевидным. Во всяком случае, мальтузианская идея практически ничего не говорила о столетии, последовавшем за 1871 годом. Население Великобритании увеличилось в 1,8 раза, а реальный доход на душу населения вырос более чем в три раза.

Классическая модель, как мы видели, дает вполне обоснованное представление о веке до 1871 года.

И снова Милль: "Только в отсталых странах мира увеличение производства все еще является важной задачей: в наиболее развитых экономически необходимо лучшее распределение, одним из неотъемлемых средств которого является более строгое ограничение численности населения" - и это еще более неверно в свете того, что произошло в течение века до и века после него. Милль не предвидел, что пирог будет гораздо больше, настолько сильна была хватка классических экономических идей в его сознании - даже в 1871 г., даже после того, как он всю жизнь наблюдал, как пирог становится гораздо больше. В другом месте он говорит: "До сих пор сомнительно, чтобы все сделанные механические изобретения облегчили дневной труд любого человека" - странное утверждение для издания 1871 г., когда сократился детский труд, повысилось образование, механизировался сбор урожая и даже сократилась рабочая неделя15.