Глава 30.

Крайне материалистическая гипотеза, объясняющая промышленную революцию, была бы просто генетической. В самой грубой форме, как я уже отмечал, это был бы чистый британский расизм. Если почесать современного представителя правого духовенства, то часто можно обнаружить такие откровенно расистские идеи. "Наличие британских генов необходимо для индустриализации". "Африканцы никогда не будут развиваться, потому что они, знаете ли, неполноценные". Сегодня мало кто из социологов и историков прямолинейно верит в подобные представления (хотя стоит вспомнить, что в 1910 году многие ученые-историки и биологи, причем одни из лучших, наверняка верили). Однако довольно близкое приближение к грубому британскому расизму утверждал недавно мой старый знакомый историк экономики Грегори Кларк в своей книге "Прощание с милостыней", скромно озаглавленной "Краткая экономическая история мира" (2007). В книге много того, что делает честь энергии и воображению ее автора. Однако, по общему научному мнению, книга служит предостережением о последствиях догматического материализма.

Аргумент выглядит следующим образом:

Для Англии. . . . 1250-1800 гг. ... у самых богатых людей было в два раза больше выживших детей, чем у самых бедных. . . . Дети богатых в избытке были вынуждены ... опускаться вниз. . . Сыновья ремесленников становились рабочими, сыновья купцов - мелкими торговцами, сыновья крупных землевладельцев - мелкими собственниками. . . . Таким образом, терпение, трудолюбие, инновации, изобретательность, образованность ... биологически распространялись среди населения. . . . Укоренение буржуазных ценностей в культуре. . . . [в] Китае и Японии происходило не так быстро, поскольку ... верхние социальные слои были лишь в меньшей степени плодовиты. . . . Таким образом, не было такого каскада детей от образованных классов вниз по социальной шкале. . . . Преимущество Англии заключалось в быстром развитии культуры, а в перспективе и генетическая диффузия ценностей экономически успешных людей в обществе.

Средства (пере)производства определяют надстройку. Социальное бытие определяет сознание. Богатые люди размножались, а бедные и некомпетентные вымирали в результате социал-дарвиновской борьбы, в результате чего образовалась раса англичан, обладающих сознанием, позволяющим завоевать мир.

Безусловно, это смелая гипотеза, и она была смелой, когда впервые была сформулирована социал-дарвинистами, такими как Чарльз Дэвенпорт и Фрэнсис Гальтон в позапрошлом веке. Кларк защищает ее энергично, хотя и узко. На самом деле, если бы гипотеза была верна, она бы легко совпала с моим собственным аргументом о том, что риторические изменения создали современный мир. Кларк утверждает, что "во всех доиндустриальных обществах должны были существовать неформальные, самоусиливающиеся социальные нормы, препятствующие инновациям". Именно так: нормы антибуржуазных аристократов и клерикалов действительно препятствовали инновациям, пока венецианцы временно и в локальном масштабе, голландцы временно и в более широком масштабе, наконец, англичане и шотландцы навсегда и в мировом масштабе не отменили эти нормы.

На полутора страницах в середине книги Кларк быстро рассматривает многочисленные альтернативы своей собственной материалистической гипотезе: "Социальные историки могут ссылаться на протестантскую Реформацию, ... интеллектуальные историки - на Научную революцию ... или Просвещение. . . . Но проблема с этими ссылками на движущие силы вне экономической сферы заключается в том, что они просто отодвигают проблему на один шаг назад" . Однако она симметрична: материальная и экономическая непосредственная причина (например, высокая рождаемость среди богатых или изобретение паровой машины с отдельным конденсатором) может иметь идеальную и риторическую конечную причину (например, идеология прославления рода или воображаемые эксперименты с нагреванием и охлаждением парового цилиндра). Собственный и единственный случай вытеснения идеальной причины материальной заключается в том, что Кларк спрашивает, почему "после более чем тысячи лет укоренения католической догмы" (оставим в стороне, что такая характеристика средневековой христианской теологии может быть трижды лишена нюансов и фактически является производной от грубой антикатолической пропаганды со времен Юма и Вольтера или даже самого Лютера) "малоизвестный немецкий проповедник [смог] осуществить столь глубокие изменения в том, как простые люди воспринимали религиозные верования?".

Однако Кларк, подобно сомневающемуся Пилату, не задерживается с ответом. В том же отрывке он с готовностью признает, что "идеологии могут трансформировать эколого-номические установки обществ". При этом он не проявляет научного интереса к причинам идеологий, если только они не совпадают с его представлением о материальной (то есть семейной) ингерированности приобретенных характеристик ("и, возможно, даже генов", - говорит Кларк). Он не пересматривал ни историю Реформации, ни Научную революцию, ни Просвещение, ни буржуазную переоценку. Чтобы избавиться от этих досадных риторических факторов, он сразу же прибегает к материалистической лемме: "Но идеологии сами по себе являются выражением фундаментальных установок, частично заимствованных из экономической сферы".

Только фраза "отчасти", как дань интеллектуальному равновесию, удерживает его предложение от ортодоксального исторического материализма. В том виде, в каком она была сформулирована в 1848 г. парой исторических материалистов: "Идеи, взгляды и представления человека, одним словом, его сознание, изменяются со всяким изменением условий его материального существования, его общественных отношений и его социальной жизни. Что еще доказывает история идей, как не то, что интеллектуальное производство меняет свой характер пропорционально изменению материального производства? "Или, как писал одиннадцать лет спустя сам Маркс: "Не сознание людей определяет их существование, а, наоборот, их общественное существование определяет их сознание "5 ."Коренные причины всех социальных изменений и политических революций следует искать не в мозгу человека, не в его более глубоком понимании вечной истины и справедливости, а в изменении способов производства и обмена". Или, как писал еще восемнадцать лет спустя Энгельс: "Причины всех социальных изменений и политических революций следует искать не в мозгу человека, не в его более глубоком понимании вечной истины и справедливости, а в изменении способов производства и обмена. Их надо искать не в философии, а в экономике каждой конкретной эпохи".

В этом отношении, считает Кларк, все мы, социологи, являемся вульгарными марксистами. Идеи - это всего лишь "выражение фундаментальных установок, частично заимствованных из экономической сферы". Он прав в своей подразумеваемой истории социальных наук: большинство обществоведов 1890-1980 гг. действительно были инстинктивными историческими материалистами. Но интеллектуально умеренное начало фразы "отчасти производное от экономической сферы" в предложении Кларка не обналичено. Вернее, чек выписывается, но затем на наших глазах по рассеянности рвется. "Однако, - заявляет Кларк в следующем предложении, - нет необходимости ссылаться на такой deus ex machina", как смена риторики. Его собственная глава 6 полностью объясняет на материалистических основаниях (с необъяснимым божеством - высоким уровнем размножения среди богатых) "силы, ведущие к более терпеливому, менее энергичному, более трудолюбивому, более грамотному и более вдумчивому обществу", а именно к буржуазному обществу, которым мы с ним восхищаемся. В книге Кларка на этом идеология заканчивается. Историк Голландской республики Энн Маккантс, опираясь на скудные доказательства, утверждает, что сострадательная мотивация для трансфертов от голландских богачей к бедным "маловероятны" и "не могут быть ни смоделированы, ни рационально объяснены". Под "рациональным объяснением" она имеет в виду "объяснение материальными интересами, обусловленными Max-U, только благоразумием". Все остальное - лишь ширма для истинных, т.е. материальных, мотивов. Задолго до нее, в расцвет марксоидной эпохи 1890-1980 годов, историк Хью Тревор Ропер выдвинул аналогичную аксиому, что "в политике [благоразумие и политические амбиции], естественно, является наиболее сильной" причиной, как, впрочем, и Энгельс еще раньше утверждал, что "интересы, требования и запросы различных классов скрыты за религиозной ширмой".

Подобные бедные доказательствами побочные замечания являются признаками исторической риторики предшествующих 1890-1980 гг., которую Майкл Новак называет "материалистическими предположениями и предрассудками ХХ века" - о том, что сознание человека меняется с каждым изменением условий его материального существования и только с этими изменениями.8 Так, Дюркгейм в своей великой книге "Элементарные формы религиозной жизни" 1912 г. утверждал, что сердцем религии является ритуал, а не доктрина, поскольку ритуал выполняет скрытую функцию объединения общества. В конце концов, что еще доказывает история идей? Она доказывает, что идеи не имеют значения и что объединение общества должно быть смыслом религии, а не всей этой чепухи, скажем, о боге, который умер. Посмотрите на историю стоицизма, или протестантизма, или отмены рабства, или историю христианства, или математики, или освобождения 1960-х годов. Все они, очевидно, были мотивированы в значительной степени, возможно, исключительно материальными причинами. Интересы. Деньги. Процветание. Рождаемость. Конечно.