Глава 24.

Торговля, таким образом, была важным контекстом британского роста (и китайского, и многих других). Поллард, опираясь на статистику Пола Байроша, отметил, что доля населения, не занятого в сельском хозяйстве, которую Британия имела в 1790 году, была достигнута на континенте Европы только в середине ХХ века. "Британская индустриализация происходила на фоне отсталого мира, британская экономика специализировалась ... на мировой экономике [таким образом], который уже не был открыт для более поздних участников. . . . Различные по отношению к окружающей среде условия, в которых происходила индустриализация сначала в Британии, затем у первых последователей, а потом у более поздних, оказали глубокое влияние на их реальную историю". Он приводит в пример протекционистскую панику, вызванную "засильем" британского экспорта на Континент в 1815-1817 годах, которая оставила "шрам на психике [Континентальной] Европы, на заживление которого ушло почти два поколения". Тем временем Пруссия стала протекционистской.

Однако торговля не была двигателем роста. Торговля объясняет некоторые закономерности производства, но не его масштабы. Возвращаясь к более ранней метафоре, можно сказать, что она объясняет, насколько далеко море поднимается в устье реки во время прилива, но не объясняет сам прилив. Мокир приводит наиболее четкий пример. Основной аргумент заключается в том, что внутренний спрос мог занять место иностранного (ранее Мокир аналогичным образом показал, что "шуфрирование" внутреннего спроса не более перспективно). Конечно, британцы не могли бы носить то количество хлопчатобумажного текстиля, которое производилось в Ланкашире при его наибольшей производительности. Хлопковые дхоти, предназначенные для рабочих Калькутты, не стали бы модными в магазинах "Маркс и Спаркс" на Хай-стрит, Солсбери или Абердина. Однако в этом случае ланкастерцы сделали бы что-то другое с трудом и капиталом, ресурсами и гениальностью, занятыми в производстве хлопчатобумажного текстиля. Как выразился Хьюм в 1740-х годах, "если чужаки не хотят брать какой-либо наш товар, мы должны прекратить работать над ним". Разумеется. Однако, продолжал он (еще раз предвосхищая современную экономику), "те же самые руки обратятся к некоторому переделу других товаров, которые могут быть востребованы дома". Вернее, будут востребованы дома, поскольку именно так, словно невидимой рукой, будет направляться альтернативная занятость. Предложение, направляемое ценами, создает свой собственный спрос за счет расходования полученного дохода, и цены корректируются, чтобы очистить рынок. Так обычно и происходит. Мир, в котором рынки примерно не очищаются, был бы миром с массовой безработицей образца 1930-х годов. Экспорт хлопчатобумажных тканей - это не чистая прибыль. Прибыль приобретается за счет чего-то другого, что Британия могла бы сделать, например, построить больше домов в Чешире или производить больше шерстяных тканей в Йоркшире.

Рассмотрим альтернативные издержки производства американского медицинского оборудования для экспорта. Питтсбург не производит такие вещи из воздуха. Чтобы произвести магнитно-резонансный аппарат, продаваемый, скажем, в Финляндию, питтсбуржцы отвлекают труд, капитал, природные ресурсы от других потенциальных видов занятости, местных или иных, например, от получения дополнительного образования в Питтсбургском университете или от переезда в Филадельфию и производства большего количества конфет. Экспорт - это не то же самое, что новые доходы. Это новые рынки для экспортируемых товаров, т.е. новые способы получения импортируемых вещей, а не новые доходы. Это способ приобретения сотовых телефонов Nokia путем осыпания финнов американской техникой, телекоммуникационным оборудованием и запчастями, самолетами и запчастями к ним, компьютерами, периферией и программным обеспечением, электронными компонентами, химикатами, медицинским оборудованием, сельскохозяйственной продукцией, облигациями и гравированными кусочками бумаги (стоимость изготовления которых составляет 4 цента каждый) с надписью "доллары".

Производство сотовых телефонов в Америке для американцев ("Buy Ameri-can") для американцев гораздо хуже. Но это не катастрофа. Американский национальный доход не упал бы до нуля, как воздушный шар, если бы мы не торговали с Nokia. (Motorola будет рада объяснить вам этот момент). С учетом инноваций (которые дают больше всего) источником богатства является специализация и торговля внутри страны, независимо от того, продает ли она снегоходы эскимосам или телевизоры жителям Небраски. Внутренняя эффективность – это то, что выводит нас на кривую производственных возможностей, как говорят экономисты (а инновации сдвигают кривую). Чтобы выжить, вашей стране, городу или даже, в крайнем случае, вашему собственному домохозяйству не обязательно торговать с чужаками. Каждый из нас может быть инновационным и бдительным Крузо на своем острове и выживать, не экспортируя и не импортируя. Это очевидно для крупных, инновационных стран, таких как Франция или США, которые могут гораздо лучше, чем "выживать" без внешней торговли. Жители Соединенных Штатов или Франции могут добиться очень высоких доходов, занимаясь инновациями и торгуя только с другими американцами или французами в пределах своих границ, если протекционисты убедят их сделать это (как в более ранние эпохи убеждали обе страны, и до сих пор убеждают в отношении некоторых отраслей сельского хозяйства).

Иными словами, примитивное убеждение большинства неэкономистов в том, что внешняя торговля является единственным источником богатства, что деньги должны каким-то образом приходить извне, чтобы раздуть экономику и сделать нас богатыми, ошибочно. Ошибка видна в утверждении, что субсидирование нового спортивного стадиона "принесет доллары в общество". Дополнительные доллары выгодны только локальному владельцу земли. Они никак не влияют на вознаграждение мобильного труда и капитала, которые приходят сюда за фиксированное вознаграждение, определяемое в более широкой экономике. Общественное мнение обманывают, заставляя голосовать за стадион, потому что оно слышит о "мультипликативном эффекте". Эта фраза звучит как техническая экономия, но только глубоко заблуждающийся экономист считает, что мультипликативный эффект работает в любых условиях, кроме условий массовой безработицы. Силу убеждения в том, что внешняя торговля является единственным источником богатства, можно увидеть на примере роли экспорта товаров в политической экономии Исландии или экспорта вообще в политической экономии Японии, а теперь и Китая. Приговор неосмотрителен и несправедлив, он хорош для нескольких экспортеров и плох для всех остальных. "Экспорт или смерть" (или его латиноамериканский перевод "импортозамещение или смерть") - это глупость. Она подрывает разумную внутреннюю политику роста в бедных странах, такую как начальное образование, открытые рынки и соблюдение разумных законов о собственности. Импорт и экспорт для его получения - это переключение внимания, а не само сознание. Торговля как важнейший двигатель: похоже, что нет.

Тем не менее, торговля, конечно, приносит определенную выгоду трейдерам с обеих сторон, иначе бы она не состоялась. Но опять же - и в этом суть проблемы - можно показать, что в статике эта выгода невелика. Один из главных выводов "новой" экономической истории с ее заметным использованием экономической риторики заключается в том, что статические выгоды, как я уже говорил, очень часто оказываются небольшими. Поразительные расчеты Роберта Фогеля в 1964 году о социальной экономии от строительства американских железных дорог в 1890 г..7 В 1970 г. Хоук повторил его для Великобритании с примерно такими же результатами (хотя и более высокими за счет более плотного пассажирского движения). В странах (в отличие от Великобритании и США), не имеющих легко судоходных рек, таких как Мексика (Coatsworth 1979) и Италия (Feno-altea 1971-1972), влияние железных дорог оказалось более значительным. Однако этого никогда не было достаточно для того, чтобы объяснить лишь небольшую часть современного экономического роста. Вывод Фогеля и Харбергера стал частью постепенного осознания экономистами 1960-х годов того, что их любимая система "спрос-предложение" не объясняет "великий факт". Как бы ни были важны железные дороги, как бы ни была важна внешняя торговля для процветания Великобритании, как бы ни был необходим хлопчатобумажный комбинат для промышленных изменений, расчеты приводят к небольшим цифрам, гораздо меньшим, чем шестнадцатикратный коэффициент или даже удвоение.

Что касается торговли? Если рассматривать внешнюю торговлю Великобритании в 1841 г. как отрасль промышленности. Она производила потребляемые импортные пшеницу и пиломатериалы, изготавливая и затем продавая иностранцам экспортные железо и хлопчатобумажный текстиль. С точки зрения экономиста, это и есть все, чем является внешняя торговля, - машиной для производства импортной колбасы для потребления из жертвенных затрат отечественного труда, земли и капитала. В 1841 г. могущественная Великобритания экспортировала около 13% своего национального продукта. Условия торговли - это "производительность" промышленности, которая "делает" пшеницу из хлопчатобумажного текстиля, проданного втридорога (т.е. текстиля, экспортируемого для использования иностранцами). Условия торговли показывают, сколько бушелей пшеницы получали англичане за каждый ярд текстиля. С 1698 по 1803 г. диапазон повышения и понижения трехлетних скользящих средних валовых бартерных условий торговли составлял 1,96, т.е. наибольшее значение делилось на наименьшее; чистые бартерные условия Имлаха позже колебались в диапазоне 2,32, т.е. наибольшее значение делилось на наименьшее.8 Таким образом, на протяжении столетия вариативность условий, на которых велась торговля Британии, составляла около 100%. Таким образом, только 13% всех изменений в доходах можно объяснить внешней торговлей, если говорить в статических терминах и предполагать полную занятость (что является единственным разумным предположением, которое можно сделать от пика до пика делового цикла): 100 × 0,13 = 13%. По-видимому, у нас есть еще одна популярная причина, которая не очень хорошо работает, если говорить количественно. Помните: мы хотим учесть именно 1 500 процентов.