И тут Финдли и О'Рурк устанавливают важнейшую связь с военными авантюрами Великобритании: "В меркантилистском мире, в котором государства систематически исключали своих врагов из защищенных рынков [это утверждение затрудняет понимание очень большого объема британо-континентальной торговли, которая также осуществлялась в меркантилистском мире] военный успех Британии над французами и другими европейскими соперниками был важным ингредиентом, обеспечившим ее последующее экономическое превосходство". Торговля была важна, утверждают они, а империализм поддерживал торговлю. Так называется их книга "Власть и изобилие", а ее тема, восходящая к экономисту Якобу Винеру, в наше время, но все равно древняя: агрессия - это хорошо. Так и Мефисто в "Фаусте", часть 2: "Война, торговля и пиратство вместе - / Троица, которую не разорвать".
В переписке со мной О'Рурк дружелюбно оспаривает такую "лысую" формулировку темы. Однако в эссе с Леандро Прадосом де ла Эскосура и Гийомом Доденом, опубликованном после выхода его книги с Финдли, он пишет: "Торговля приносила прибыль купцам, но также приносила доход государству; а государству нужны были доходы, чтобы обеспечить торговые возможности для своих купцов, при необходимости силой "20 ."Сила", безусловно, означает "агрессию", и в эссе она неоднократно обналичивается именно таким образом, в футбольно-войсковой риторике "превосходства", "доминирующего положения", "борьбы за власть и изобилие". Во всех работах О'Рурка говорится о том, что выгода от торговли зависит от насилия над "конкурентами", как в футбольной гонке с нулевой суммой. Из подобных пассажей в книге "Финдли и О'Рурк" или в книге "Прадос де ла Эско" нельзя сделать вывод о том, что торговля - это не только "борьба", но и "борьба с конкурентами".
Сура и Доден считают, что торговля взаимовыгодна, что это вопрос в основном кооперации, а не конкуренции.
Правда, люди считали, что меркантилистская агрессия им выгодна. "Торговля и империя, - продолжают О'Рурк и его соавторы в 2008 г., - были неразрывно связаны в сознании европейских государственных деятелей [о чем историк спрашивает: потому что это правда в мире или потому что их ввели в заблуждение?], ...что объясняет непрекращающиеся меркантилистские войны того времени". Это риторика деканов бизнес-школ и журналистов с большим мышлением. Но она не обоснована ни тогда, ни сейчас, во что бы люди ни верили.
Поучительным примером несостоятельной связи агрессии с эко-номическим успехом является блестящая старая книга военного историка Коррелли Барнетта 1972 г. "Крах британской мощи", оказавшая влияние, например, на администрацию Тэтчер в Великобритании. Как и на многих страницах Финдли и О'Рурка, у Барнетта можно многому научиться. Но он тоже смешивает место в турнирной таблице могущества с экономическим успехом и предполагает, как Финдли и О'Рурк, что то, что люди в то время считали важной связью между торговлей, империей, военной мощью и внутренним процветанием, на самом деле так и было. Таким образом, Барнетт:
В XVIII веке английские правящие классы - сиквеархия, купечество, аристократия - были людьми жесткого ума и жесткой воли. Агрессивные и алчные, они рассматривали внешнюю политику с точки зрения конкретных интересов: рынки, национальные ресурсы, колониальная недвижимость, военно-морские базы, промзоны. ... . . Национальная мощь рассматривалась ими как важнейшая основа национальной независимости, коммерческое богатство - как средство достижения власти, а война - как одно из средств достижения всех трех целей. Они считали естественным и неизбежным, что нации должны вести непрерывную борьбу за выживание, процветание и господство.
Именно так. Они так и думали. Но они ошибались. И поэтому Барнетт был неправ - даже в удручающем для британской экономики 1972 году - когда он сетовал на "упадок" британской экономики. Он объяснял этот "упадок" мягкостью ума и мягкостью воли, порожденными, в частности, новым евангелическим христианством:
Отмена работорговли в 1807 году в результате кампании, возглавленной Уильямом Уилберфорсом, и отмена самого рабства в Британской империи в 1833 году стали самыми ранними из великих социальных достижений британского евангелизма. . . . Обнимать своих ближних братской любовью, а не поражать их мечом праведности - таково было широкое наставление евангелистов британскому народу. ... . . Вследствие этой духовной революции английская политика перестала основываться исключительно на целесообразном и оппортунистическом преследовании английских интересов. . . .
Гладстон [один из евангелических "мягких"] сказал в 1870 г.: "Величайшим триумфом нашей эпохи будет освящение идеи публичного права как основного закона европейской политики".
Анализ Барнетта звучит вполне правдоподобно, и еще более правдоподобно он звучал во времена "реальной политики" 1972 года. Конечно, британская политика, как внутри страны, так и за рубежом, в XIX веке была более этически мотивированной, вплоть до того, что в 1914 г. она пришла на помощь французам вопреки целесообразности, а затем создала государство всеобщего благосостояния, целесообразно или нет, а затем слабоумно устыдилась, когда ее масса в 1956 г. пошла на последнее упражнение в твердолобости в Суэце. Но Британия, несмотря на свое прискорбное падение в мягкотелость, которая была излечена в славной завоевательной войне с аргентинцами, осталась одной из самых богатых экономик на земле и причастна к современному двигателю инноваций, который она запустила. Никакая непрерывная борьба за выживание, процветание и господство, подкрепленная кораблями, людьми и деньгами, дзинго, не объясняет экономического успеха Великобритании ни сейчас, ни в 1972, ни в 1790 году. Новаторство, обеспечиваемое буржуазным достоинством и свободой, объясняет.