– Вляпалась ты девочка, ох как вляпалась, – горестно начал Бокасса. – Двадцать лет гвинейской тюрьмы для белой леди – не санаторий и, если тебе повезёт выйти из тюрьмы, то на свободе окажется немощная и больная старуха.

– Зачем, вы мне это говорите? – Анна снизу вверх непонимающе рассматривает чернокожего верзилу.

– Тебе здесь никто не поможет, – вкрадчиво продолжает тюремщик, – а я единственный кто может не просто облегчить твою участь, но, возможно, избавит и от страданий.

Анна молча, уставившись в пол, покорно выслушивает двоякие назидания, сомнительные недомолвки. Бокасса то откровенно запугивает писательницу, рассказывая об ужасах тюремного быта, то недвусмысленно намекает на своё покровительство. К чему клонит расчётливый однофамилец африканского людоеда? Женщина гонит прочь гаденькие догадки, которые потихоньку проникают в сознание, обретая вполне очевидные и похабные предложения.

– Я ведь не людоед какой-то, и у меня большое сердце, – начальник следственного изолятора удивительно нежно положил свою огромную пятерню на плечо женщины, – ты просто будешь делать мне минет, и услужливо подставлять свои дырочки, а я уж никому не дам в обиду такую послушную, сладкую девочку.

– Что вы себе позволяете, – вспыхнула Анна и инстинктивно смахнула ручищу громилы.

Женщина возмущена, напугана, она обрела вдруг невесть откуда взявшуюся решимость, придавшую словам особенную, исключительную силу.

– Я русская журналистка! Я буду жаловаться на вас! Все газеты мира напишут о беззаконии и произволе, творимые в этой стране! – В глазах Анны сверкнули такие молнии, что громила оторопел и смешно попятился назад.

Впрочем, начальник следственного изолятора быстро овладел собой. За долгие годы службы ему приходилось наблюдать и «ломать об колено» множество спесивых дамочек, переполненных гордыней и самолюбованием.

– Так ведь я никого и не принуждаю, – лицо тюремщика растянулось в лживой улыбке, – ты уже знакома с местными лесбиянками? Обещаю, так налижешься их грязных щёлок, что твой язык навсегда останется чёрным. – Бокасса хохотнул, собственная шутка показалась весьма удачной.

– Я устала. Отведите меня в камеру. – Писательнице омерзителен этот огромный, самодовольный ниггер.

Женщине кажется, что его липкие, похотливые слова всю её измазали; хочется побыстрее уйти и даже одиночная камера представляется уже не такой гнетущей, как эта живописная комната. Бокасса вызвал конвоира. Отдав распоряжения на незнакомом диалекте, тюремщик снова перешёл на официальный тон. Обращаясь непосредственно к даме, и сдерживая плотоядную ухмылку, начальник следственного изолятора многозначительно изрёк.

– Синьора Венгер, не смею задерживать. Но если вдруг пожелаете вести себя не столь категорично, то вам следует позвать дежурного охранника и произнести сакраментальную фразу: «Прошу прощения, я готова к аудиенции с господином Гвала Бокасса».

К удивлению Анны, её препроводили в общую камеру. Помимо писательницы здесь находится немка – привлекательная шатенка лет тридцати и пятеро африканок. Возраста они все разного, но судя по всему, главной является полноватая лысая негритянка лет пятидесяти.

Вечером, перед ужином, женщину навестил Перейра. Как и в прошлый раз, он принёс пакет с едой и воду. Анна с трудом сдерживает слёзы – эмоции переполняют женщину. Себастьян представляется единственным человеком, который во всей этой жуткой, фантасмагорической истории ей верит и по-настоящему помогает. Писательница подробно рассказала испанцу о визите адвоката и странном предложении Абрафо Милла. О домогательствах начальника следственного изолятора женщина умолчала. Сейчас, этот короткий эпизод кажется пустым, малозначительным недоразумением.

– Ты ведь знаком с Милла, что может означать его странный договор? – Для женщины важен любой ответ, хоть как-то проливающий свет на необычное предложение бизнесмена.

– Я знаю Абрафо как порядочного бизнес-партнёра. – Себастьян впрямую не уговаривает Анну подписать странный контракт, но косвенно подталкивает именно к этому. – Он всегда выполняет свои обязательства и щедро благодарит за оказанные услуги.

– Послушай, Себастьян, но что это за Эротическое представление, в котором я должна участвовать? – Интуиция подсказывает женщине, что испанец что-то знает об этом. – Расскажи мне, ты бывал на этих представлениях раньше?

– И даже не слышал о них. Но, подумай хорошенько, Анна, из двух зол надо выбирать меньшее, – продолжает увещевать Перейра, – если ты попадёшь в тюрьму, я уже ничем не смогу тебе помочь. Предложение Абрафо, согласен, шанс необычный, но это пока и единственная реальная возможность избежать худшего.

Они ещё немного поговорили. Анна так и не поняла, лукавит Себастьян или действительно ничего не знает о таинственных Эротических представлениях Абрафо Милла.

Когда женщину привели в камеру, ужин уже прошёл. Писательница рассчитывала перекусить тем, что принёс Себастьян, но всё оказалось не так просто. Как только Анна села за общий стол, собираясь поесть сама и угостить сокамерниц, к женщине подсели две африканки. Одна – мужеподобного типа, с накачанными как у атлета бицепсами лет двадцати пяти и вторая лет тридцати с изувеченным шрамами и пирсингом лицом. Негритянки цинично отобрали у Анны пакет с едой, оставив лишь маленькую бутылочку воды. На возражения женщины та, что с пирсингом, достала изо рта лезвие бритвы и недвусмысленно дала понять, что если Анна начнёт «выступать», ей просто порежут лицо.

Настоящий же кошмар начался после отбоя. Чернокожие девки повскакивали со своих мест и стали приставать к немке. Они насильно раздели молодую женщину и побоями принудили удовлетворить их похоть орально. Со слезами на глазах немка по очереди вылизывает их розовые щели, получая оплеухи и оскорбления со всех сторон. Анне невыносимо всё это наблюдать, но и помочь несчастной женщина не может. Писательница отвернулась к стене, лишь бы не видеть всего этого ужаса.

Однако Анну растолкали, и усевшаяся рядом лысая негритянка заставляет женщину наблюдать это страшное представление. Она нашёптывает на ушко писательнице разные скабрёзности, не забывая повторять, что следующей ночью именно Анна станет их любимой игрушкой.

Немку тем временем положили на столешницу. Руки завели за голову и привязали к ножкам стола разорванной на верёвки простынёй. Ноги развели в стороны и, закинув за голову, зафиксировали, так же как и руки. В результате беспомощная женщина оказалась стреножена в самой откровенной и унизительной позе. Её промежность гладко выбрита, а потому сокровенные дырочки на белой коже смотрятся особенно вульгарно.

Вначале немке стимулируют рукой клитор и засовывают пальцы в лоно, заставляя несчастную принудительно кончать. Чтобы вопли не доносились в коридор, в рот затолкали порванные трусы и завязали полотенцем. После восьмого оргазма мужеподобная лесбиянка протолкнула свою здоровенную кисть в вагину. Немка вытаращила от боли глаза и замычала, бешено дёргая связанными ногами и болтая головой. Лесбиянка, не обращая вниманья на мучения немки, энергично шурует кулаком, стараясь просунуть как можно глубже. Африканке удаётся затолкать руку почти до середины предплечья, когда вторая лесби-садистка с изуродованным лицом принялась засовывать пальцы в анальное отверстие. Немка воет не переставая. Когда шрамированная чернокожая бестия проталкивает кулак, растянутое добела колечко сфинктера не выдержав насилия, лопается, и капельки крови, смешиваясь с потом медленно скатываются по дрожащим ягодицам на грязный пол.

Под улюлюканье и скабрёзные шуточки африканки издеваются над немкой с небольшими перерывами, почти до утра. Апофеозом насилия явился акт двойного фистинга. Лысая бандерша пытается засунуть обе свои толстые кисти в уже порядком растянутое лоно. Когда негритянка впихивает ручища, Анну заставляют смотреть, как разрывается побелевшее от растяжения преддверие влагалища.

Наконец, пресытившиеся садистки оставили измученную жертву в покое. На изнасилованную изощрённым способом женщину больно смотреть, а её некогда аккуратные интимные места тяжело изувечены. Вагина обезображена, стёрта до крови, пугая незакрывающейся воспалённой дырой. Анальное отверстие напоминает жерло вулкана, сильно опухший сфинктер вывернуло наизнанку с участком прямой кишки. И в этой алой жерловине пузырится и клокочет кровавая пена. Багровая слизь, смешиваясь с потом, медленно истекает, грязные потёки на белых ягодицах – всё это ужасает. Потерявшую сознание немку отвязали и кинули на шконку.

Анна так и не смогла заснуть. Писательница не считала себя особо впечатлительной натурой, но страшный спектакль, очевидно, разыгранный по заказу, буквально ошеломил и внутренне опустошил женщину. Дама уже готова на всё, лишь бы не попасть в тюрьму и скорее покинуть стены этого жуткого театра абсурда.

*****

Ранним утром четвёртого дня Анну снова препроводили в помещение для допросов. На этот раз в комнате её ожидает представитель Российского консульства. Чиновник кажется изнурённой женщине, каким-то нескладным, серым и невзрачным, таким же безликим, как костюм, мешковато висящий на сутулых плечах. Клерк задаёт казённым языком дежурные вопросы, что-то помечая в служебном блокноте. Не спавшая ночь, голодная женщина отвечает невпопад, предполагая, что этот человек-функция – бумажная душонка ныне, в этой отчаянной ситуации помочь не в силах.

Когда Анна вернулась, изнасилованной немки в камере уже не было. Завтрак прошёл, а чернокожие сокамерницы оставили женщине лишь кусок заплесневевшей лепёшки и маленькую бутылочку с парой глотков воды. Они ходят вокруг Анны кругами, как акулы, готовые напасть на приговорённую жертву. Лесби-садистки зло ухмыляются и обмениваются многозначительными взглядами. Журналистка вспомнила слова Себастьяна «из двух зол надо выбирать меньшее». Она обречённо позвала охранника, а дождавшись, заставила себя произнести унизительную формулу капитуляции: «Прошу прощения, я готова к аудиенции с господином Гвала Бокасса».