Керриган кивнула и надела капюшон, чтобы скрыть узнаваемые волосы. Тэя отошла к входу во двор и поприветствовала ждущую толпу.

— Ты будешь тут в порядке? — спросила Кловер. — Хадриан сказал, что встретит меня.

Керриган кивнула.

— Иди к нему. Передай, что я скучаю.

— Хорошо, — сказала она и побежала к синеволосому фейри, который выглядел неуместно в море людей и полуфейри.

Дозан подошел к ней. Короля Отходов тоже не должны были видеть в этой толпе. Его вовлечение было таким же скрытным, как и Керриган, но по более гнусным причинам. Он остановился у ее плеча. Он возвышался на голову над ней, и она могла почти ощущать, как он дышал ей на ухо.

— Ты это сделала, — мягко сказал он. Не своим обычным обвиняющим тоном.

— Что сделала?

— Это, — он указал на растущую толпу с их места на возвышении. — Не ПДВ смогли собрать тут столько народу. Дело не в послании равенства и единства, о котором Тэя говорила больше десяти лет. Даже не в том, что они убили единственного свидетеля, который мог привести их к Красным Маскам. Дело в тебе.

— Я ничего не делала.

— Ты доказала им, что они могут победить, — он убрал рыжую прядь под ее плащ. Она поежилась от прикосновения. — Ты — символ.

— Я просто я.

Он поймал ее взгляд.

— Ты никогда не была «просто».

Тэя подняла руки к небу.

— Сегодня мы заговорим ради тех, кто долго был в тени, без голоса и надежды. Сегодня я дам вам надежду!

Толпа заревела в одобрении. Их голоса поднялись к небу, скандировали о конце подавления. Они хотели того, что было у фейри — равных прав, места в правительстве, а не под каблуком Общества.

Этого всегда хотела Керриган, когда ее отодвигали. Когда ее звали лэтой в темном переулке и били за ее происхождение, бросили у горы за вид ее ушей, человеческую сторону ее крови. Во все те моменты, когда ей отказывали, а она требовала своего места впереди всего мира. Народ был тут из — за момента, когда она сказала Обществу, что ее место было там, и они согласились с ней.

Надежда поднялась в ее груди. Незнакомое чувство ожило, робкое и неуверенное. Впервые она увидела, на что был способен мир, если те, кого подавляли, требовали свободы.