3 СВЯЗКИ

СЛОАН

ГОД СПУСТЯ…

Потребность.

Начинается с зуда. Раздражения под кожей. Что бы я ни делала, ничто не освобождает от постоянного шепота внутри. Заползает мне в голову и не отпускает.

Становится болью.

Чем дольше я отрицаю это, тем сильнее меня затягивает в пропасть.

Я должна остановить это. Я готова сделать все, что угодно.

И есть только одна вещь, которая помогает.

Убийство.

— Мне нужно собраться с мыслями, — бормочу я, в пятидесятый раз за сегодняшний день, уставившись на свой одноразовый телефон. Мой большой палец скользит по гладкому стеклу, когда я прокручиваю смс-ки с единственным контактом.

Палач написано под фотографией, которую я выбрала для номера Роуэна — дымящаяся сосиска на конце вилки для барбекю.

Я решаю не разбирать различные причины, по которым выбрала эту картинку, и вместо этого прибегаю к визуализации того, как я вонзаю ему вилку в член.

Держу пари, у него он симпатичный. Точно так же, как и все остальное в нем.

— Господи Иисусе. Мне нужна помощь, — шиплю я.

Мужчина на столе из нержавеющей стали прерывает мои напряженные мысли, борясь с путами, которые связывают его запястья и лодыжки, голову и туловище, бедра и руки. Тугой кляп удерживает мольбы в разинутом, похожем на рыбий, рту. Может быть, это перебор — так тщательно привязывать. Не похоже, что он убежит. Но скрип кожи о сталь меня раздражает, превращая зуд в жгучую пытку, будто когти царапают.

Я отворачиваюсь с телефоном в руке, прокручивая несколько сообщений, которыми мы с Роуэном обменялись за последний год с того дня, как встретились и согласились на это, по общему признанию, безумное соревнование. Может, я что-то пропустила в наших ограниченных беседах за последние двенадцать месяцев? Указание, как должна проходить эта игра? Может, следовало лучше подготовиться? Я ни хрена не понимаю, и у меня от этого ужасно болит голова.

Подойдя к раковине, я беру с полки флакон ибупрофена и кладу телефон на столешницу, вытряхивая две таблетки на руку в перчатке, просматривая сообщения, отправленные на этой неделе, хотя я могла бы пересказать их по памяти.

Напишу тебе подробности в субботу.

Откуда мне знать, что ты не сжульничаешь, чтобы выиграть этот раунд?

Тебе придется просто довериться мне…

Это тупо.

И весело! *задыхается* ты ведь знаешь, как веселиться, верно…?

Закрой хлебало.

Ты имеешь в виду мое хорошенькое личико?

…фу.

В субботу! Держи телефон под рукой!

Я так и делала. Большую часть дня я сжимала свой телефон в руке, сейчас 20:12. Тиканье огромных настенных часов, которые, по правде говоря, установлены на стене напротив стола только для того, чтобы еще больше мучить жертв, теперь мучает меня. Каждый тик вибрирует в моем черепе. Каждая секунда обжигает мои вены пульсацией желания.

Я не осознавала, как сильно нуждалась в этой игре, пока предвкушение не укоренилось в моих мыслях.

Мужчина на столе вздрагивает, когда я открываю кран и вода льется в раковину из нержавеющей стали.

— Успокойся, нытик, — бросаю я через плечо, наполняя стакан. — Мы еще даже не дошли до самого интересного.

Всхлипы, причитания, приглушенные жалобы. Его страх и мольба одновременно возбуждают и расстраивают меня, когда я проглатываю ибупрофен и выпиваю стакан воды, с громким стуком ставя его на стойку.

Снова проверяю одноразовый телефон. 20:13.

— Черт возьми.

Мой личный телефон жужжит в кармане, и я достаю его, читая уведомление. Ларк. Ее сообщение — это просто эмодзи с ножом и вопросительный знак. Вместо того чтобы отправить ей ответ, я достаю из кармана Аир-подсы и звоню ей, чтобы руки были свободны

— Привет, детка, — говорит она, отвечая после первого гудка. — Есть новости от Палача?

Я наслаждаюсь летним солнечным голосом Ларк на мгновение, а потом делаю тяжелый вздох. Помимо своего порочного хобби, Ларк Монтегю — единственная в этом мире приносит мне ясность, когда мой разум погружается в другое измерение тьмы.

— Пока никаких.

Ларк задумчиво напевает.

— Как себя чувствуешь?

— Нервно, — в трубке раздается тихий звук задумчивости, но Ларк просто ждет. Она не давит и не высказывает своего мнения о том, что я должна или не должна делать. Она слушает. Она слушает, как никто другой. — До сих пор не понимаю, это эпически глупая идея или нет, понимаешь? Я же совсем не знакома с Роуэном. Это безрассудный, импульсивный поступок.

— А что плохого в импульсивности?

— Это опасно.

— Но еще весело, да?

Тонкая струйка дыхания проходит сквозь мои поджатые губы.

— Может быть…?

Звенящий смех Ларк наполняет мои уши, когда я направляюсь к рядам полированных инструментов на прилавке: ножи, скальпели, шурупы и пилы поблескивают под лампами.

— У тебя другое представление о… веселье… — говорит Ларк, ее голос затихает, как будто она видит скальпель, который я беру и осматриваю. — Тебе же весело?

— Наверное, — говорю я, пожимая плечами. Я кладу лезвие на подставку для инструментов рядом с хирургическими ножницами, упаковкой марли и набором для наложения швов. — Но кажется, чего-то не хватает, понимаешь?

— Это потому, что ФБР не отслеживает улики, которые ты обычно оставляешь на леске?

— В конце концов они отследят, а если нет, я отправлю анонимное письмо. «Проверьте паутину, тупорезы».

Ларк хихикает.

— Файлы в компьютере, — говорит она, цитируя Зуландера⁴. Она никогда не упускает возможность вставить случайную, но уместную реплику из фильмов.

Я хихикаю, пока Ларк смеется над своей шуткой, ее смех наполняет прохладу в помещении, как будто она подключилась к электрической схеме. Легкомыслие между нами исчезает, когда я хватаюсь за края подноса и пододвигаю его к своему пленнику.

— В этом соревновании есть нечто… вдохновляющее. Как приключение. Давно ничто по-настоящему не вызывало у меня такого возбуждения. И я думаю — или надеюсь, — что Роуэн уже попытался бы убить меня, если бы захотел. Не знаю почему, и это, возможно, самая безрассудная мысль, но я верю, что он чувствует то же самое, как будто он ищет как бы облегчить зуд, который все труднее почесать.

Ларк снова хмыкает, но на этот раз звук более глубокий, мрачный. Я уже говорила с ней об этом раньше. Она знает про меня. С каждым убийством найти облегчение становится все труднее. Кайф длится недолго. Чего-то не хватает.

Именно поэтому у меня на столе лежит этот ублюдский педофил.

— А как насчет того неуловимого убийцы с Западного побережья, о котором рассказывал Роуэн? Ты нашла какие-нибудь подробности?

Я хмурюсь, головная боль колет глаза.

— Не совсем. Я читала об одном убийстве, которое, возможно, совершил он, два месяца назад в Орегоне. Туриста убили в Эйнсворт-парке. Но не было никаких подробностей о намазанном кресте, как описывал Роуэн. Может быть, он прав, может быть, власти держат все в секрете, чтобы не спугнуть убийцу, — мужчина на столе издает пронзительный вопль из-за кляпа, и я хлопаю ладонью по подносу, дребезжа приборами. — Чувак, заткнись. Нытьем делу не поможешь.

— Ты сегодня явно в плохом настроении, Слоани. Уверена, что ты не…

— Нет, — я знаю, о чем Ларк хочет спросить, но я не собираюсь уступать. Я не выхожу из-под контроля. — Как только соревнование официально начнется, со мной все будет в порядке. Я просто хочу знать подробности о первой цели, понимаешь? Я не из терпеливых. Мне нужно снять напряжение, вот и все.

— До тех пор будь осторожна.

— Конечно. Всегда, — говорю я, направляя электрический аспиратор к мужчине, который пытается освободиться от неумолимых кожаных ремней. Я включаю его, отчаянные всхлипы мужчины становятся все громче. Тонкая пленка пота покрывает его кожу. Из морщинистых уголков широко раскрытых глаз текут слезы, когда он пытается покачать головой, его язык борется с кляпом во рту. Мои глаза сужаются, когда я рассматриваю его напряженные черты, отчаяние просачивается сквозь поры, как мускус.

— Сегодня достойный гость, да? — спрашивает Ларк, когда паника мужчины просачивается через аспиратор.

— Конечно, — металлическая ручка моего любимого скальпеля «Swann-Morton» охлаждает кончики пальцев сквозь латексные перчатки, успокаивающим поцелуем касаясь моей разгоряченной кожи. От напряжения мой голос становится тоньше, когда я пытаюсь расположить острие ножа под кадыком мужчины. — Настоящий утырок.

Я глажу заостренным кончиком лезвия, выстраивая прямую линию, нажимаю и провожу им по его коже. Он кричит в силиконовую помпу, зажатую во рту.

— Это последствие твоих действий, Майкл, — я вытираю кровь, выступившую бисеринками вдоль разреза. — Хочешь пообщаться с несовершеннолетними мальчиками онлайн? Покажешь им фото своей сморщенной пиписьки? Хочешь заманить соседских детей, обещая дать конфетки и показать щеночков? Раз тебе так нравится говорить, я сначала заберу твой голос, — говорю я, вдавливая скальпель в линию на горле Майкла Нортмана для второго, более глубокого разреза, чтобы получить доступ к истинным и ложным голосовым связкам. Аспиратор булькает, всасывая его кровь через регулирующий клапан, зажатый в моей свободной руке. — А потом я отрежу твои пальцы за каждое отвратительное сообщение и угрозу, которые ты отправил, и засуну их тебе в гребаную задницу. Если повезет, и мне станет скучно, я убью тебя прежде, чем доберусь до твоих ног.

— Господи, Слоан, — говорит Ларк, и ее мрачный смешок разносится по линии. — Да, знаешь что? Думаю, тебе правда стоит поучаствовать в этом соревновании с Палачом. Тебе не помешает выплеснуть немного агрессии, юная мисс.

Я не могу не согласиться.

Последние крики Майкла Нортмана наполняют мою комнату для убийств, когда я прощаюсь со своей лучшей подругой, отключаю звонок и вырываю голосовые связки своей жертвы. Когда хирургическая процедура закончена, я накладываю швы на рану только для того, чтобы дать ему ложную надежду на выживание, проинструктировав Майкла не спускать глаз с часов, потом поворачиваюсь к подносу с инструментами, чтобы взять щипцы «Liston» для резки кости. Может быть, он и не послушается моих приказов, но я достаточно узнала о хрупком человеческом разуме в этой комнате, понимая, что ему захочется на чем-то сосредоточиться в ближайшие часы, и нет ничего более заманчивого и неумолимого, чем наблюдать, как время медленно приближается к твоей гибели.