Глава 10

В понедельник я плюхаюсь на своё место на уроке английского у мистера Мерфи и внезапно обнаруживаю, что рядом с моей партой стоит красивый учитель-блондин. Я резко сажусь и расправляю свой блейзер.

— Доброе утро, Чак, — говорит он, кладя моё эссе на стол и одаривая меня этой мягкой, милой улыбкой, от которой у меня порхают бабочки. — Кстати, отличная работа над эссе. — Он уходит по проходу, а я сижу с раскрасневшимися щеками и переворачиваю свой листок, чтобы увидеть цифру 98 на лицевой стороне. Хм. Неплохо. Дома я привыкла перекантовываться с хорошим, лёгким средним баллом «С». Вполне возможно, что это моя первая в жизни «А».

Оглянувшись через плечо, я пытаюсь разглядеть маленькую, подтянутую попку мистера Мерфи и замечаю, что Росс смотрит на меня так, словно этот мужчина принадлежит ему. Долбоёб. Я показываю ему фак и вижу, как его глаза расширяются от гнева, прежде чем я поворачиваюсь обратно и скрываю улыбку, сохраняя эту радость до конца урока.

Несмотря на то, что я делала всё возможное, чтобы не есть в кафетерии, девушка может выдержать, пока она не поддастся чудесным запахам, доносящимся из-за двойных дверей. Первые несколько недель, что я была здесь, умирала с голоду. В принципе, я завтракала, только если тащила свою ленивую задницу до дома папы, а потом мы почти каждый вечер ужинали вместе. Однако в последнее время он был до нелепости занят, и я действительно начинаю уставать пропускать ланч. Итак, я сделала это. Я сдалась.

Я опускаю голову, когда врываюсь в кафетерий, хватаю поднос и стараюсь не закатывать глаза при виде столов, заставленных едой. Это совсем не похоже на обычную столовую. Нет, эти богатые засранцы выглядят так, словно им каждый день устраивают шикарную свадьбу. Есть блюда из креветок, стейков, десертов, которые я даже не могу выговорить.

К тому времени, как я сажусь за стол с полным подносом, я почти уверена, что у меня еды больше чем на сто долларов.

«Как я могла позволить себе упускать это?!» — думаю я, разрезая стейк, и стону. Внутри он идеальной средней прожарки, совершенство на уровне стейк-хауса.

Сидя в одиночестве в дальнем углу, я почти уверена, что меня оставят в покое. Я проделала чертовски хорошую работу, убедившись, что все в этой школе ненавидят меня. Я замираю, не донеся до рта кусочек картофельного пюре с козьим сыром, и чувствую, как меня захлёстывает волна грусти. Я поняла, что дома меня ждёт куча друзей. Здесь… У меня никого нет. Поначалу мой новый статус одиночки меня не беспокоил, но я думаю, что вся эта изоляция начинает действовать мне на нервы.

Я кладу ложку и закрываю глаза, делая долгий, глубокий вдох, прежде чем снова их открыть. Когда это делаю, я подпрыгиваю, потому что близнецы внезапно оказываются рядом, садясь по обе стороны от меня.

— Чего вы хотите? — спрашиваю я, когда они оба подпирают головы руками, поставив локти на стол.

— Спенсер говорит, что ты гей, — говорят они мне в унисон, и я пожимаю плечами.

— И что? — я беру свой стакан клюквенного сока с гигантским круглым шариком льда и кусочками свежей клюквы и мяты сбоку (это действительно похоже на необычный коктейль) и делаю глоток.

— Так вот почему ты был таким ослом? — спрашивает Мика, уставившись на меня ленивым взглядом. Его полные губы изгибаются в ухмылке.

— Так ли это? — повторяет Тобиас, и когда я снова смотрю на него, то нахожу на его лице точно такое же выражение. У них обоих такие выгоревшие красно-оранжевые волосы, которые как бы встают дыбом, когда им заблагорассудится, маленькими пучками. Это выглядит случайным, но я знаю. Каждое утро каждый из них проводит в ванной около часа. Не уверена почему, учитывая, что здесь нет девушек, на которых можно произвести впечатление. Ну, насколько им известно, нет.

— Я… — я не знаю, что ещё сказать, поэтому просто снова пожимаю плечами. — Да, мне нравятся парни. Я сказал это Спенсеру. Это не значит, что он мне нравится, так что, может, вы просто оставите меня в покое? — близнецы обмениваются взглядами, прежде чем снова обратить своё внимание на меня.

— Как твоя голова? — спрашивают они снова в унисон. Хотела бы я знать, как им это удаётся, вся эта идеальная слаженность. Неуверенно протягивая пальцы вверх, я касаюсь своей головы сбоку и пожимаю плечами. Всё ещё больно, но стало намного лучше.

— Всё в порядке.

Я встаю, потому что мне не нравится, как они оба на меня пялятся, и оставляю поднос там, где он стоит. Вот как это здесь работает: всегда найдётся кто-то другой, кто уберёт за тобой. На самом деле использованные лотки некуда девать; предполагается, что их просто оставят для сотрудника. Это не тот образ жизни, к которому я привыкла. Даже не уверена, что мне это нравится.

Близнецы отпустили меня, но это не последний раз, когда я вижу их на этой неделе.

В пятницу я занимаюсь своим обычным делом, отсчитываю дни до ноябрьских каникул, сидя на диване в заброшенном женском общежитии и просматривая фотографии из старых ежегодников, которые сохранила на своём телефоне. Я даже сняла со стены фотографию класса, и она стоит рядом со мной на кофейном столике.

Я полна решимости выяснить, что случилось с этой девушкой, и почему никто о ней не говорит, почему мой отец даже не упоминал о ней. Я упомянула о ней за ужином на прошлой неделе, но папа едва обратил на меня внимание. Он даже не оторвал взгляда от своего планшета и не опустил ложку с горошком, которую держал в воздухе. Он сказал мне, что понятия не имеет, о чём я говорю, и что я была первой девушкой, которая когда-либо посещала Адамсон, а потом, когда он, наконец, посмотрел в мою сторону, нахмурив брови, его единственным вопросом было, где я вообще видела фотографию класса.

Шум снаружи заставляет меня задуматься, и я выключаю экран телефона, наклоняясь, чтобы задуть свечу в виде чёрного столба, которую стащила из общей зоны на Хэллоуин. Комната погружается в темноту, и я сижу там так неподвижно и тихо, как только могу. Это была бы не первая ложная тревога в моей жизни. В прошлый раз из дыры в стене показалась пара крошечных глаз, и опоссум зашипел на меня, прежде чем ретироваться.

После минутного молчания я протягиваю руку, чтобы взять зажигалку, когда входная дверь распахивается и вваливаются две фигуры. Мой первый инстинкт — вскочить с дивана и потянуться за одним из старых кирпичей, которые я нашла снаружи и принесла с собой в качестве оружия. Если понадобится, я тресну им по голове какому-нибудь ползучему существу.

Одна из фигур включает фонарик и направляет луч прямо мне в лицо, когда я поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза.

— Что за чертовщина? — спрашиваю я, прежде чем свет гаснет, и я моргаю в темноте. Один из близнецов МакКарти подносит луч к своему лицу и лукаво улыбается мне.

Моё сердце падает, и я чувствую, как глубокая морщина запечатлевается на моих губах.

Нет, это моё место, моё святилище. Я сдерживаю проклятие и кладу кирпич обратно на кофейный столик, хватаю зажигалку и подношу её к фитилю свечи, пока мы не оказываемся в тёплом сиянии.

— Чего вы двое хотите? — спрашиваю я, когда они обмениваются взглядами и переходят в гостиную, занимая моё ценное личное пространство. Один из них — назовём его Мика — берёт фотографию класса и некоторое время изучает её.

— Тебе не следует копаться в этом, — говорит он, обмениваясь взглядом со своим братом. Они оба поворачивают изумрудные глаза обратно ко мне, изучая моё лицо. Они следили за мной всю неделю. Я хочу знать, что они задумали. Или что, по их мнению, я задумала.

— Почему нет? — спрашиваю я, чувствуя себя вызывающе, хватая фотографию, блокнот и телефон и занимая новую позицию на одном из других стульев в комнате. Прежде чем я успеваю взять крендельки или упаковку из шести банок содовой, которую принесла с собой, близнецы вгрызаются в неё, и я стону. — Пожалуйста, оставьте меня и мою еду в покое, разве вы и так недостаточно преследуете меня?

— Это сестра Рейнджера, Дженика, — произносит один из близнецов, а другой бросает на брата такой взгляд, как будто, возможно, ему вообще не следовало ничего говорить. Одна моя бровь приподнимается. Это первый раз, когда я слышу, чтобы они в чём-то расходились во мнениях. Они едва произносят отдельные предложения, не говоря уже о том, чтобы иметь отдельные мнения.

— Да, вы уже говорили, — отвечаю я, забирая у них последнюю нераспечатанную газировку и откупоривая крышку. Последнее, чего я хочу — это чтобы они оставались здесь, но я думаю, что, если я буду раздувать из мухи слона, они будут возвращаться чаще, просто чтобы позлить меня. — Почему она как призрак?

Затем они оба поворачиваются ко мне с поднятыми бровями и слегка расширенными взглядами, как будто я только что сказала что-то тревожное.

Я отнимаю банку с содовой от губ и приподнимаю бровь, останавливаясь, чтобы поправить очки средним пальцем. Длинные рукава моей толстовки низко спадают и прикрывают мои руки.

— Подождите, она… она ведь не мертва, правда? Я просто имел в виду, что она не присутствует в Сети, нет фотографий в социальных сетях Рейнджера, или его мамы, или…

— Она покончила с собой, — отвечает Тобиас — я думаю, именно он проболтался об имени Дженики. Мика прищуривает свои зелёные глаза и толкает брата локтем в бок, но Тобиас ещё не закончил. — В любом случае, такова история. А мать Рейнджера — набожная католичка. Ей стыдно. Она думает, что Дженика попала в ад.

Вау.

— Пожалуйста, заткнись, — шепчет Мика, мрачно глядя на Тобиаса. — Из-за тебя Рейнджер убьёт нас обоих.

— Значит, Рейнжер тоже стыдится сестры? — спрашиваю я, думая о том, как это печально. Если девушка действительно покончила с собой, она явно страдала. А потом, чтобы её семья посмертно отказалась от нее? Блядь.

— Нет, он думает, что её убили, — выпаливает Тобиас, и тогда его брат действительно бьёт его локтем в живот. Они оба скривили губы в подобающем оскале, а затем наклонились так близко, что их лбы почти соприкасались. — Он имеет право знать.