Он увеличил скорость и напор своих толчков, и Нора поцеловала его в шею. В тот момент, когда она поняла, что он вот-вот кончит, она глубоко вонзила зубы ему в плечо, достаточно сильно, чтобы прокусить кожу. Кингсли издал прекрасный крик и задрожал в ее объятиях. Запутавшись в руках и ногах друг друга, они опустились на трон, король и королева, измученные, но объединенные.

— Вампирша, — поддразнил он, дотрагиваясь до следа от укуса на плече.

— Не вампирша, — ответила она. — Тигрица, помнишь?

Кингсли коснулся ее лица и прижался губами к верхней части ее груди.

— Определенно, больше не котенок...

Когда они оба снова пришли в себя, Нора приказала Кингсли одеться. Перед ней, конечно же, пока она наблюдала за шоу.

— Мне понравилось быть Доминатрикс, — сказала она, вытаскивая две тысячи долларов из корсета и обмахиваясь ими. — Мучить мужчин, оргазмы, деньги — три мои любимые вещи.

— Никакого секса с другими твоими клиентами, — напомнил он. — Я король, а не сутенер. Не подводи меня под арест за сводничество.

— Кстати, о сексе за деньги... Торни приходил ко мне сегодня.

— Правда?

— Он сказал, что Миледи планирует наебать меня.

— Я говорил тебе.

— Как думаешь, что она сделает?

— Не знаю, но, если она хоть немного похожа на тебя, она найдет самую большую рану и посыплет ее солью.

— Сорен — моя самая большая рана.

— Тогда, я думаю, ты в безопасности, — сказал Кингсли. — Он отдал все свое семейное состояние мне и своим сестрам. Если она думает, что сможет купить его послушание за несколько тысяч долларов, она не знает, с кем имеет дело.

— Кстати, о нескольких тысячах долларов... Кажется, ты что-то говорил о чаевых, если я сломаю тебя? Верно? Думаю, будет справедливо сказать, что я сломала тебя.

— Потому что я хотел быть сломанным.

Нора взмахнула рукой, призывая его заплатить.

Кингсли вздохнул, достал бумажник и протянул ей еще десять стодолларовых купюр.

— Мой лучший друг Бенджамин, — сказала она. — Очень люблю этого мужчину.

— Наслаждайся. Я, наверное, больше никогда не буду давать тебе чаевые. Французы не дают чаевых. — Он натянул брюки и оставил их расстегнутыми, пока заправлял рубашку. Смотреть, как Кингсли одевается, было почти так же эротично, как смотреть, как он раздевается.

— Ты знаешь, что я заслужила их.

— Ты заслужила тем, что ты больная, извращенная трахательница мозгов. Я убил бы любого, кто попробовал бы проделать со мной этот трюк, включая le prêtre.

— Это все ты виноват, что сказал мне, что я говорю как твоя сестра, когда говорю с французским акцентом. Ты должен был знать, что однажды я использую это против тебя на сессии.

— Может, я хотел, чтобы ты это сделала.

— Правда?

— Блять, нет. Но я рад, что ты это сделала, — сказал он, снимая с крючка пиджак. — Я бы не стал говорить об этом ни с кем, кроме тебя, но я думаю о ней больше, чем мне хочется. Особенно когда мы с ним ссоримся. Это вызывает плохие воспоминания, а она во многих моих плохих воспоминаниях.

— Я горжусь тобой, — сказала она, наблюдая, как он натягивает пиджак и расправляет воротник и лацканы. Сейчас он выглядел намного моложе своих сорока лет, энергичный, с яркими глазами и основательно оттраханный.

— За что? За то, что выжил после твоей небольшой игры разума?

— За то, что не позволил Сорену оставить священство ради тебя, когда он предлагал.

— Он предлагал уйти из церкви не ради меня. Должно быть, у него было какое—то старое представление обо мне. Кингсли, его шестнадцатилетний раб, который готов умереть за него. Я люблю его, — сказал Кингсли, надевая куртку. — Ты это знаешь. Я это знаю. Он это знает. Я родился, чтобы влюбиться в него, и я жил в любви к нему, и я умру, все еще любя его. Но черт с ним, если он думает, что это означает, что я хочу быть кем-то, кем я не являюсь для него.

— Мне то же самое, — сказала Нора, поднимая воображаемый бокал. — Он сказал мне, что мне больше нельзя видеться с тобой. У всех нас есть свои переломные моменты. Это был мой.

— Хорошая девочка, — ответил Кингсли. — Может, когда-нибудь этот белобрысый придурок поймет, что мы существуем не для его удовольствия.

— Если он поймет... что тогда?

— Тогда нам понадобится трон побольше. Тот, в котором будут Король, Королева и Бог. Или, по крайней мере, человек, который таковым себя считает.

Нора рассмеялась.

– Рада, что у меня есть трон. Он красивый и крепкий. Хорош для бондажа. Хорош для траха.

— О, кстати о троне, Госпожа Нора...

— Да? — спросила Нора, когда Кингсли закончил натягивать ботинки.

— Он стоит десять тысяч.

— Качество не дешево. А Икея не продает троны. Я смотрела.

— Это превысило твой бюджет. На... — Он сделал паузу, словно считая в уме. — Три тысячи долларов.

Он выхватил деньги у нее из рук.

— Кингсли!

— Не забывай, mon canard, — сказал он, — ты не единственный садист в это комнате.

Подмигнув, он снова стал самим собой, высокомерным и похотливым.

— Ох, ты ублюдок.

— Да, — ответил он без стыда. — Но это подбодрит тебя. Ты готова.

— Ты уверен? — спросила она.

— Учитывая, что вечеринка в честь летнего солнцестояния через два дня? Тебе лучше быть готовой.

— Буду. Надеюсь.

— Я покажусь. — Он вышел из подземелья так же небрежно, как и вошел в него. Он крикнул ей в ответ, — Подмети гребаное стекло, которое ты разбила, пока кто-нибудь не пострадал.

— Да, босс. — Она вздохнула.

Нора посмотрела на свою теперь уже пустую руку.

Что ж, вот и весь ее новый ноутбук.