7. НАСТОЯЩЕЕ

7. НАСТОЯЩЕЕ

Доев мороженое, мы с Сэмом идем в Таверну, а когда подходим к задней двери, стоим и неловко смотрим друг на друга, не зная, как расстаться.

— Было так здорово увидеть тебя, — говорю я ему, теребя подол своего платья и ненавидя, как фальшиво звучит мой голос. Сэм, должно быть, тоже это слышит, потому что он поднимает брови и слегка откидывает голову назад. — Я собиралась попытаться заскочить в винный магазин до закрытия, — говорю я. — Там есть бутылка вина с моим именем на ней. Довольно тяжело — находиться снова здесь, — я вздрагиваю.

Зачем я это сказала? Как так получилось, что я вижу Сэма всего час, а замок уже слетел с моего длинного языка?

Сэм проводит рукой по лицу, а затем по волосам.

— Почему бы тебе не зайти выпить? Двенадцать лет — это большой срок, чтобы наверстать упущенное.

От моего внимания не ускользает, что он уже всё подсчитал.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Я ничего так не хочу, как провести время с Сэмом, просто побыть рядом с Сэмом, но мне нужно немного времени, чтобы придумать, что я собираюсь ему сказать. Я хочу поговорить о времени, когда мы виделись в последний раз. Сказать ему, как мне жаль. Рассказать ему, почему я сделала то, что сделала. Чтобы признаться во всем. Но я не могу сделать это сегодня вечером. Я не готова. Это всё равно, что вступить в битву всей моей жизни без всяких доспехов.

Я оглядываю тихий переулок.

— Давай, Перси. Побереги свои деньги.

— Хорошо, — соглашаюсь я.

Я вхожу в темную кухню следом за ним, и когда он включает свет, мои глаза скользят вниз по его спине к изгибу его задницы, что оказывается очень большой ошибкой, потому что это до глупости потрясающая задница. Именно в этот момент он оборачивается, ловя меня посередине заднице-разглядывания.

— Бар? — спрашиваю я, изображая неведение.

Я протискиваюсь мимо него в двери столовой, включая свет в главном зале. Все еще держа руку на выключателе, я осматриваю пространство. Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы осознать то, что я вижу, потому что удивительно, как мало изменилось. Стены и потолок покрыты сосновыми досками; полы сделаны из какого-то более прочного дерева, может быть, из клена. Создается впечатление, что ты находишься в уютной хижине, несмотря на большие размеры помещения. На стенах висят исторические фотографии Баррис-Бей, старинные лесозаготовительные топоры и пилы, а также картины местных художников, в том числе несколько картин самой Таверны. Каменный камин стоит там же, где и всегда, а на каминной полке стоит та же семейная фотография, что и всегда. Я подхожу к нему, пока Сэм берет пару стаканов с полки за стойкой.

Это фотография Флореков в рамке перед Таверной, которая, как я знаю, была сделана в день открытия ресторана. Родители Сэма широко улыбаются. Его отец, Крис, возвышается над Сью, обняв ее одной рукой за плечо и крепко прижимая к себе. Малыш Чарли сжимает его свободную руку. Сью держит младенца Сэма; ему на вид около восьми месяцев, его волосы такие светлые, что почти белые, а на ручках и ножках очаровательные ямочки. Подростком я изучала эту фотографию бесчисленное количество раз. Теперь я прикасаюсь к лицу Сью. На этой фотографии она моложе меня.

— Мне всегда нравилась эта фотография, — говорю я, все еще рассматривая её.

Я слышу бульканье жидкости, наливаемой в стаканы, и поворачиваюсь, чтобы увидеть Сэма, взрослого Сэма, наблюдающего за мной с выражением боли.

Я подхожу к бару и кладу руки на стойку, когда сажусь напротив него. Он протягивает мне щедрый стакан виски.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Ты была права ранее, — говорит он, его голос грубый, как гравий. — Сложно видеть тебя здесь. Такое чувство, будто меня ударили в сердце.

У меня перехватывает дыхание. Он подносит бокал к губам и, запрокинув голову, залпом выпивает всё содержимое.

Внезапно мне становится на тысячу градусов жарче, и я остро ощущаю сырость под мышками и то, как челка прилипла ко лбу.

Наверху, наверное, всё распушилось. Я пытаюсь убрать волосы от лица.

— Сэм... — начинаю я, затем останавливаюсь, не уверенная, какие слова произнести дальше.

Я не хочу делать это сейчас. Пока нет.

Я подношу бокал ко рту и делаю большой глоток.

Взгляд Сэма неумолим. Его способность поддерживать зрительный контакт была тем, к чему я привыкла после того, как впервые встретила его. И когда мы стали старше, этот голубой взгляд воспламенял мою кровь, но теперь его давление стало непреодолимым. И я знаю, я знаю, что сейчас я не должна находить его привлекательным, но его мрачное выражение лица и твердая челюсть сбивают меня с толку. Он, бесспорно, великолепен, даже когда немного напряжен. Возможно, в особенности, когда он такой.

Я допиваю остатки виски и задыхаюсь от жжения. Он ждет, что я что-нибудь скажу, и мне никогда не удавалось уклониться от него. Я просто не готова бередить наши раны сейчас, не раньше, чем узнаю, переживем ли мы их во второй раз.

Я смотрю на свой пустой стакан.

— Я провела двенадцать лет, думая о том, что бы я сказала, если бы когда-нибудь увидела тебя снова, — я морщусь от собственной честности. Я делаю паузу, считая четыре вдоха и выдоха. — Я так по тебе скучала, — мой голос дрожит, но я продолжаю. — Я хочу сделать, как лучше. Я хочу всё исправить. Но я не знаю, что сказать, чтобы сделать это прямо сейчас. Пожалуйста, просто дай мне ещё немного времени.

Я сосредотачиваю своё внимание на своем пустом стакане. Я обхватываю его обеими руками, чтобы он не видел, как они дрожат. Затем я слышу мягкий хлопок пробки бутылки. Я поднимаю взгляд, мои глаза расширяются от страха. Но сейчас его глаза мягкие, даже немного грустными.

— Выпей ещё, Перси, — мягко говорит он, наполняя стакан. — Мы не должны говорить об этом сейчас.

Я киваю и с благодарностью делаю глубокий вдох.

— Na zdrowie, — говорит он по-польски, прикасаясь своим бокалом к моему и поднося его к губам, ожидая, что я сделаю то же самое. Вместе мы залпом допиваем наши напитки.

В кармане у него жужжит телефон. Это не первый раз, когда он срабатывает сегодня вечером. Он проверяет экран и засовывает его обратно в шорты.

— Тебе нужно ответить? — спрашиваю я, думая о Шанталь и чувствуя укол вины. — Я не возражаю.

— Нет, они могут подождать. Я выключу его, — он поднимает бутылку виски. — Ещё один?

— Почему, черт возьми, нет? — пытаюсь улыбнуться.

Он наливает ещё, а затем обходит бар и садится на табурет рядом со мной.

— Нам, вероятно, следует пить медленнее, — говорит он, наклоняя свой стакан.

Я взъерошиваю пальцами челку, отчасти от нервов, отчасти в надежде придать ей хоть какой-то презентабельный вид.

— Однажды ты поклялась, что больше никогда не будешь стричь челку, — говорит Сэм, искоса глядя на меня.

Я поворачиваюсь на своем сиденье лицом к нему.

— Это, — произношу я, — моя чёлка после расставании!

И, ого, неужели я уже пьяна?

— Твоя что? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне лицом с кривой ухмылкой, при этом задевая мои ноги своими.

Я смотрю вниз, где его бедра обхватывают мои, затем быстро возвращаюсь к его лицу.

— Ну, знаешь — челка после расставании, — говорю я, стараясь произносить как можно более четко. Он выглядит озадаченным. — Женщины делают новые прически, когда нас бросают. Или когда мы кого-то бросаем. Или иногда как раз тогда, когда нам нужно начать всё сначала. Челка — это как канун Нового года, но с волосами.

— Понял, — медленно говорит Сэм, и ясно, что он имеет в виду Я ничего не понял, и ещё Это безумие. Но на его губах играет улыбка. Я стараюсь не зацикливаться на маленькой складке посередине его нижней губы. Выпивка и Сэм — опасная комбинация, понимаю я, потому что мои щеки подрумянились, и всё, о чем я могу думать, это о том, как сильно я хочу пососать эту складку.

— Так ты была той, кто бросил, или той, кого бросили? — спрашивает он.

— Меня бросили. Совсем недавно, — я пытаюсь сосредоточиться на его глазах.

— Ах, блин. Извини, Перси.

Он опускает голову до моего уровня, так что оказывается прямо на линии моих глаз. О боже, он заметил, что я пялюсь на его рот? Я заставляю себя встретиться с ним взглядом. У него странное суровое выражение лица. Моё лицо горит. Я чувствую, как над моей верхней губой выступают капельки пота.

— Нет, всё в порядке, — говорю я, пытаясь незаметно промокнуть пот. — Всё было не так серьёзно. Мы были вместе не очень долго. Я имею в виду, семь месяцев. Это долго для меня — на самом деле, дольше всего для меня. Но, вроде бы, недолго для большинства взрослых людей.

О, хорошо, теперь я говорю бессвязно. А может быть, невнятно?

— В любом случае, всё в порядке. Он был не тем парнем, который мне нужен.

— А, — говорит он, и когда я снова смотрю на него, он кажется более расслабленным. — Не фанат ужасов?

— Ты помнишь это, да?

Восторг покалывает у меня в пальцах ног.

— Конечно, — говорит он с открытой, обезоруживающей честностью. Я улыбаюсь — широкой, одурманенной, подпитываемой виски улыбкой. — Кто мог забыть, что его годами подвергали просмотру дерьмовых фильмов ужасов?

Это классический Сэм, дразнящий, но всегда нежный и никогда не злой.

— Прошу прощения?! Ты обожал мои фильмы!

Я игриво бью его по руке, и, Господи, его бицепс как бетон. Я трясу кулаком, глядя на него с неверием. На его лице легкая усмешка, как будто он точно знает, о чем я думаю. Я делаю глоток виски, чтобы снять нарастающее напряжение.

— В любом случае, нет. Себастьяну определенно не нравились фильмы ужасов, — говорю я, а затем переосмысливаю это. — На самом деле, я не знаю. Я никогда не спрашивала. И мы никогда не смотрели один из них вместе, так что кто знает? Может быть, ему они и нравились.

Я опускаю часть о том, что я не рассказывала никому, с кем встречалась, об этой своей странной страсти. Что я даже фильмы ужасов больше не смотрю. Для Сэма моя любовь к классическим фильмам ужасов, вероятно, была основным биографическим фактом о Перси. Но для меня это была слишком интимная деталь, чтобы раскрывать её кому-либо из мужчин, с которыми я встречалась. И, что более важно, после того первого лета на озере эти фильмы у меня ассоциируются с Сэмом. Смотреть их сейчас было бы слишком больно.