Агент Лэнгилл дважды стучит, прежде чем мы входим в комнату.

Грубый призрачный шепот зернистого ветра пустыни очищает мои мысли, когда я смотрю на женщину, стоящую передо мной.

Она сидит за столом, темные очки скрывают пустые глаза, руки сжимают стакан с водой, их кожа обветрена и покрыта пятнами от солнца. Ей за сорок, но выглядит она старше, на ее лице морщины от жизни, проведенной на свежем воздухе. Она все еще красива в своем суровом смысле. Четко очерченный, но женственный подбородок, птичья грация, которая кажется неуверенной, когда ее голова поворачивается в нашу сторону.

Может быть, сейчас ее имя Сара Манро. Но я знала ее как Сунниву.

Моя мать.

— Бриа? — шепчет Илай, обхватывая рукой мой бицепс. Он отстраняется, как будто хочет поговорить со мной в коридоре, но я кладу свою руку на его и качаю головой.

Агент Лэнгилл представляет нас, когда мы входим в комнату. Илай ставит мое оборудование на стол и задает Саре несколько вопросов, которые едва улавливаются в моих мыслях, пока я настраиваю свои мониторы и ноутбук. Он садится рядом с агентом Лэнгиллом вдоль стены, пока я описываю Саре свои исследования в механической манере. Она не задает никаких вопросов, просто соглашается. Я должна обхватить ее пальцы с ручкой и подвести ее запястье к бумаге, чтобы она подписала форму согласия. Простое прикосновение вызывает так много образов. Моя рука дрожит, когда я медленно вытаскиваю ручку из ее хватки, заставляя себя не проткнуть ей кожу. Думаю, как бы я кайфанула от этого, пока прикрепляю провода к ее коже и запускаю свои машины. Но когда я сижу перед ней, то понимаю, что она также является хранительницей белых пятен в моей истории.

И впервые за долгое время она мне нужна.

— Я хочу, чтобы вы вспомнили тот момент, когда впервые встретили кого-то из Учеников Ксантея, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и спокойно. — Попытайтесь представить себе свое окружение. Попытайтесь вернуть себя в тот момент. Подумайте о том, что вы слышали, чувствовали или осязали вокруг, — я даю Саре паузу, пока она делает глубокий вдох. — Где вы были?

— Я была на автобусной остановке, — говорит она. Ее голос больше похож на тот, который я помню, пока она погружается в воспоминания. Немного мягче, но все такой же кроткий. — Дул горячий ветер, который разносил пыль вокруг. Пели цикады. Помню, я подумала, как бы мне хотелось быть одной из них. Мне не пришлось бы беспокоиться о том, куда я иду или о том, что у меня нет денег. Я бы просто чирикала. Но я сидела на скамейке и мечтала о другой жизни, когда две женщины подошли с другой стороны улицы и сели рядом.

— Вы помните их имена? — спрашиваю я.

— Ханна и Грейс.

Я сглатываю при упоминании имени Ханны, любимой жены Ксантея и матери Ксануса. Она нанесла мне множество самых страшных побоев и наслаждалась этим.

— Что произошло, когда они сели рядом с вами?

— Мы разговорились. Я была беременна, живот большой, поэтому они спросили о ребенке. Мне только исполнилось восемнадцать, я еще не была у врача и даже не знала, куда еду. Я сказала им, что хочу перебраться в Калифорнию и, возможно, устроиться на работу в ресторан, посещать какие-нибудь занятия. Я хотела стать актрисой. Я знала, что у меня не хватит денег, чтобы добраться до Лос-Анджелеса, поэтому хотела поехать так далеко, как смогу, и проложу себе дорогу туда. Когда подошел автобус, они сели через проход от меня и рассказали о своем сообществе. Они сказали, что у них есть маленький городок вокруг водного источника. Они сказали, что я могу работать там и помогать ухаживать за садами и животными в обмен на жилье и шанс встать на ноги, — Сара теребит свои пальцы, натирая кожу на костяшках пальцев. — Мне не потребовалось много времени, чтобы согласиться. Они так идеально все описывали. Они были такими милыми, а я была одна.

Я проверяю показания, поступающие через мой ноутбук, сцена, которую она описывает, связывает развязанные концы моей истории в свободные узлы.

— Опишите мне, что вы почувствовали и пережили, как только согласилась.

— Сначала я почувствовала облегчение. Словно я загадала желание, и оно сбылось в одно мгновение. Но вы же знаете, что говорят о желаниях… — Сара глубоко выдыхает и склоняет голову. Ее пальцы скручиваются и расплетаются в постоянном движении. — Поначалу все было хорошо. Я встретила Ксантея, и он поприветствовал меня, объяснил правила сообщества. За несколько недель я освоилась. Я молилась в храме так, словно делала это всю свою жизнь. Я помогала в саду, хотя у меня не было большого опыта. Мне нравилось быть частью сообщества, даже если это казалось немного странно.

— Странно в каком смысле? — спрашиваю я, любопытствуя о том, что ей показалось странным с ее точки зрения «одной из избранных» Ксантея.

Сара пожимает плечами.

— Они почти никогда не покидали общину. Только Ханне и Грейс разрешали. Мне пришлось завязать глаза, когда они меня забирали. Молитвы, язычество и все такое. Однако вскоре это перестало казаться таким уж странным. Это стало нормальным. Даже удобным, потому что я нравилась Ксантею. Я стала его пятой женой еще до рождения ребенка. Я упорно трудилась, чтобы оставаться в фаворитках.

— Вы беспокоились о том, что перестанете быть ему полезной? — спрашиваю я.

— Да.

— Из-за чего?

Сара снова склоняет голову. Ее плечи опускаются.

— Он находил оправдания, чтобы… наказывать… любого.

Я сопротивляюсь желанию поерзать на своем сиденье. Дискомфорт стягивает мою кожу. Мои шрамы на спине как живые существа извиваются и царапаются, отчаянно желая, чтобы их увидели.

— Как наказывал?

— Избиения. Порки. Ожоги. Изоляция в металлическом гробу, который он называл «Ложа грешника». Попадание в немилость имела ужасные последствия, — говорит она на прерывистом дыхании, указывая на свои солнцезащитные очки. — В конце концов, он завладел моими глазами. Он сказал, что по моей вине все развалилось за эти годы. Он сказал, что я никогда больше не увижу красоту Божьего творения.

Я бросаю взгляд на агента Лэнгилла, но он не отрывается от своих заметок. Присутствие Илая рядом с ним отягощено интересом и любознательностью, но я не встречаюсь с ним взглядом.

— Почему он решил, что это ваша вина, Сара?

Грудь Сары вздрагивает от неровных вдохов. Ее губы дрожат. Она шмыгает носом и протягивает руку, постукивая ею по поверхности стола. Я пододвигаю коробку с салфетками к ее блуждающим пальцам, и она берет одну. Слезы текут по левой стороне ее лица, когда она наклоняет голову вперед.

— Потому что Ксантей думал, что я родила дочь Дьявола.

Я чувствую всплеск любопытства со стороны Илая и Лэнгилла, как электрический ток в комнате. Но для меня это, конечно, не новость. Я слышала это из разговора Самуэля с Зарой. В детстве мне говорили нечто подобное, будто я нахожусь под влиянием тьмы или что шепот дьявола сбивает меня с пути истинного.

Я бросаю взгляд на Илая. Он ободряюще улыбается мне, кивая, чтобы я продолжала. Сейчас я ни за что не смогу остановиться. Мои брови сходятся на переносице. Извинение вертится на языке, но так и не слетает с губ.

— Почему он так подумал? — спрашиваю я, переключая внимание на Сару.

— Ава не была… нормальной. Ну, что вначале, наверное, все было хорошо, — Сара склоняет голову и вытирает слезы, которые текут по ее левой щеке. — По крайней мере, так мне говорили другие, когда Ава была маленькой. Дети воспитывались в общине, и я проводила с ней не так много времени, как следовало бы. Я просто… не была готова.

Я смотрю на свой ноутбук, как будто проверяю важные данные, но на самом деле я не вижу экрана. Лишь пустыня и мои самые ранние воспоминания о матери, ее тихое, отстраненное поведение — не более чем тень в моих воспоминаниях.

— Говорили, что у нее продвинутый уровень. «Одаренная Богом», — говорит Сара без подсказки. — Ава рано научилась говорить. Она умела читать и решать математические задачи раньше других детей. И она могла вспомнить все, что хотела, и никогда этого не забывала. Однажды, когда ей было всего четыре или пять лет, она прогуливалась с Грейс и остановилась рядом с металлическими воротами сада. Она закрыла глаза и рассказала отрывок, который мы читали на последней молитвенной службе. Когда Грейс спросила ее, как она это запомнила, Ава сказала, что запоминает вещи, представляя их в коммуне, и она поместила весь отрывок прямо у ворот.

Воздух вокруг меняется. Я не отвожу взгляда от Сары, но краем глаза улавливаю движение Илая, когда он прикрывает рот рукой. Агент Лэнгилл шепчет ему что-то неразборчивое, и Илай отвечает, что с ним все в порядке, но наклоняется вперед на своем стуле и кладет руки на колени.

Я сглатываю и прочищаю горло.

— Когда они начали думать, что она… злая? Что изменилось?

— Думаю, все началось с вопросов. Если что-то не имело смысла для Авы в Священных Писаниях, она так и говорила. Она бросала вызов учению. Никто так не делал, и она быстро выяснила, почему, — говорит Сара, промокая свою влажную кожу свежими салфетками. — Но наказание ее не остановило. Она лишь стала еще… мрачнее. Она стала более дерзкой.

— Что вы имеете в виду?

— Она дралась с другими детьми. Она все разрушала. Однажды, когда ей было семь, у нее случился приступ ярости, и она вырвала все помидоры, кроме двух, пока ее не поймали. За это ее бросили в Ложе для грешников на целую ночь, — говорит Сара, сгибая костяшки пальцев, и один из ее суставов хрустит.

Я все еще чувствую холодную сталь на своих окровавленных руках. Я чувствую вкус пыли, запах мочи, когда у меня не было другого выбора, кроме как лечь в металлический ящик. Никто не проверял, как я. Они просто оставили меня в темноте. Кричащей. Я орала до тех пор, пока голос не сорвался.

Я бросаю взгляд на Илая. В его глазах столько печали, что я чуть не встаю и не пересекаю комнату, чтобы упасть в его объятия. Но я знаю, что его печаль будет длиться ровно столько, сколько ему потребуется, чтобы понять меня до конца, а потом она исчезнет. Он произносит мое имя одними губами, но я отвожу взгляд.