Не знаю, уж откуда они все достают, но снабжение у этих условных мусульман по всей видимости преотличное. Притаранил он мне все-таки вина. И кстати, тоже из мусульманской республики. Узбекское!

"Узбекистан винесу аг суфрэ шэрабы", - прочитал я на этикетке.

А говорят, что не пьют! Мухаммед им, понимаешь ли, не велел! Уж не трепались бы лучше! Выпив полбутылки залпом и утолив первый приступ застарелой жажды, я решил, что будет правильным сделать легкую разминку. Потянуться, посидеть в шпагатах, подвигаться немножко в связках движений. Все-таки Инструктор тогда здорово меня натаскал!

Разделся до трусов, скинул кроссовки с носками и принялся тянуться. Посидел в продольных шпагатах, посидел в поперечном. Погнулся к левой ноге, да так, чтоб до боли в спине, погнулся к правой. Хорошая добросовестная работа на растяжку выматывает получше долгого бега трусцой, кстати говоря! Потом встал спиной к стенке в позу всадника и, насколько позволяло помещение, принялся разминаться.

Не заметил, как и вечереть начало. Пока наносил бесконечные удары воображаемому противнику, пока потел, выдул две бутылки этого аг-суфрэ узбекского. Интересно, что сейчас Студень делает?

Из досье на него мне было известно, что физически он крепок, а в действиях агрессивен и дерзок. В тюрьме неоднократно попадал в карцер, а в колонии был частым посетителем ШИЗО за драки. Так что опыт у него боевой есть, это сомнению не подлежит. И если будем биться на ножах, то местные зрители будут довольны! Там, поди, по всему лагерю тохтамбашевскому и афиши уже расклеены:

"Завтра в клубе кинофильм и дискотека, а после дискотеки поединок Студня со Знахарем".

И нарисованы два Геракла. Сушеных.

Смех-смехом, а ведь завтра нешуточное дело затевается, думал я, ложась спать. Я лежал на спине и вслушивался в звуки таджикской ночи. Стрекочут какие-то насекомые. Цикады, что ли? Или саранча? Или это одно и то же? А ведь я биологию в медицинский при поступлении сдавал, и там из школьного курса и вопросы по зоологии были, все уже позабыл на хрен! Не спится, зараза!

Интересно, а Пушкин перед дуэлью спал? А Лермонтов? А не слабо бы было Пушкину с Дантесом на ножичках? Или Лермонтову с Мартыновым голыми руками до смерти! В кольце улюлюкающей толпы черножопых сепаратистов-контрабандистов. Впрочем, чего это я? А этот Студень мой, небось, тоже не спит, ворочается.

Утром меня разбудил все тот же нукер, что вино давеча приносил. Подал мне алюминиевый таз, кувшин с водой, полотенце. И это правильно - как сказал бы незабвенный Михал Сергеич Горбачев, - ибо идущий на смерть тоже должен соблюдать гигиену.

Меня вывели на свет Божий, и повели в сторону ихнего плаца, где в лагере, судя по всему, делались общие построения. Хоть и банда это натуральная, но командир-то у них - выпускник советского военного училища, и понятие плаца и построений у него никаким теперь исламским фанатизмом не выбьешь!

Впрочем, ислам ведь не запрещает правильную организацию военной службы. Наоборот! Поэтому ничего удивительного в том нет, что Тохтамбаш-баши, как бывший майор, полевой лагерь свой организовал, как велит устав внутренней службы. На плацу уже всех построили в каре. Немало их здесь, однако, не меньше четырех рот. Почти батальон!

Меня вывели на центр. А где Студень? Ага, идет. И тоже с конвоиром. Значит, не доверяли ему здесь, боялись, что убежит. Тохтамбашев тут же стоит со своими главными нукерами, улыбается во весь рот. В толпе ропот какой-то пронесся. Зашумели, загалдели. Тохтамбашев поднял руку вверх, крикнул что-то по-таджикски. Ропот утих. Он снова подал какую-то команду, и роты, громко топоча ногами, стали образовывать вокруг нас со Студнем плотный круг диаметром метров в двадцать. Тохтамбашев вышел в центр и принялся говорить. Я ни черта не понимал из его речи и смотрел на Студня.

Лицо его, потемневшее от местного загара, как-то осунулось, и если бы не загар, то могло бы казаться бледным, но то, что Студень волнуется, было видно и по другим признакам. Глаза его бегали, а руки были в непрерывном хаотическом движении - пальцы то широко расставлялись веером, то сжимались в кулаки. Студень неровно дышал. Нервничает, падла… Это хорошо.

Тохтамбашев закончил свою речь, и толпа дружно заорала. Послышались выстрелы - так бойцы выражали свое ликование, паля в воздух из автоматов и пистолетов. Тохтамбашев отошел вглубь, и я понял, что час настал.

Из толпы на землю нам бросили два ножа. Два больших и кривых ножа, размером чуть поменьше кубинского мачете. Таким ножом можно было с одинаковым успехом и выпустить кишки, и отмахнуть голову. Хорошие ножички. Толпа на миг замерла, затаив дыхание, и вдруг заревела. Они хотели, чтобы мы порезали друг друга.

Мы оба бросились к ножам и замерли друг напротив друга.

Ножи лежали между нами - нагибайся и бери!

Но никто не решался сделать это первым. Нагнуться - значило подставить себя под удар сверху. И мы, не сводя друг с друга глаз, медленно пошли по кругу крадущимися шагами. Я имел возможность разглядеть своего противника.

Да, он действительно был крепок и агрессивен. И подготовка у него, безусловно, была. Но по тому, как он двигался, я понял, что его учитель не преследовал высокой цели сделать из Студня настоящего воина. То, чему он учил своего ученика, скорее можно было бы назвать уличным боем, но ни в коем случае не искусством. Таких сэнсэев надо вешать за ноги на дверях тех спортзалов, где они учат молодых ребят вырубать людей. Они учат ремеслу убийства, а не искусству боя. В движениях Студня не было строгости и самоуважения человека, владеющего смертельным искусством. От его повадки разило блатным понтом и привычкой брать на испуг. И в его глазах была ненависть, а она плохой помощник в схватке. Он сделал несколько резких движений в мою сторону, но я только усмехнулся, поняв, что он - мой.

Он не мог по-настоящему противостоять умелому и хладнокровному бойцу, и мне оставалось только выбрать способ, которым я его убью. А перед этим я скажу ему кое-что. Мне надоело ходить кругами, и я, выпрямившись, быстро отошел от центра на несколько шагов. По толпе пронесся вздох разочарования, и раздались презрительные возгласы. Но я знал, что делаю.