Чтобы скрасить шестичасовой путь, я взялся изучать досье Студня, ксерокопию которого Наташа заботливо сунула мне для ознакомления. Я умею отрешаться от всего и сосредотачиваться. Но читать досье мешала не только жара и тряска, но и чья-то живая коза, которую аборигены втащили в автобус и которая теперь стояла в проходе рядом с моим сиденьем и все пыталась жевать мой правый рукав.

Итак, досье.

Вот фотки его мамаши.

А вот фотки его папаши в форме…

А вот и сам Студень в фас и в профиль…

Я читал и дивился - ну и скотина же этот Студень!

Отец воевал, мать за ним дураком ходила, а он, мало того, что в карты материнские деньги проигрывал, так еще и воров на родимую хату за долги навел.

К исходу пути я уже знал про Студня все.

И когда в Кулябе мы вышли из душегубки, именовавшейся автобусом междугороднего сообщения, я вернул досье Наташе, и она, тщательно разведя возле дороги небольшой бумажный костерок, сожгла все дотла, а пепел растоптала.

В секретном досье на майора Тохтамбашева был указан кишлак, где жили родственники нынешнего баши - полевого командира и хозяина края. До кишлака было пятнадцать километров. Причем - пешком.

Это, может быть, в Сибири полста километров не расстояние, а в Средней Азии и километр дороги дается тремя литрами пота!

Кишлак открылся неожиданно - за очередным изгибом дороги. Никакого дорожного указателя, никакой надписи или транспаранта. А могли бы красиво написать, что здесь родился и вырос хозяин местного края - бай и курбаши - майор Тохтамбашев…

Мы подошли к крайнему дому.

Ишак, не привязанный, сам себе пасется в чахлой высохшей растительности, едва напоминающей тот раздел ботаники, где сказано про колючку и коноплю. Рядом - юный грязный таджик лет четырех, но уже в халате и тюбетейке. Оба - и ишак и его пастырь - с интересом глядят на русских чужаков.

- Эй, малец, а взрослые дома есть? - спросила Наталья, протягивая пацану леденец.

А малец смотрел-смотрел, пуская слюни, а потом ка-а-ак дунет в дом с криком не по-нашему!

Наташа засмеялась.

- Экая дикость здесь, однако!

В доме заскрипела дверь, и в проеме показался бородатый старик в белых, выцветших шароварах, полосатом ватном халате и в тюбетейке. В руках старик держал вполне современный помповик двенадцатого калибра.

- Э-э-э! Ассалям алейкум, ака! - нашлась Наташа, показывая старику руки, поднятые вверх и ладонями вперед, - у нас нет оружия, дедушка!

Дед поглядел на меня, и я тоже изобразил на лице любезную улыбку и тоже поднял вверх руки.

- Алейкум ассалям, - ответил дед, опуская ствол книзу, - кого ищете, русские?

- Нам поговорить надо с вами, ака, - взял я инициативу, потому как уже усвоил восточное правило, что женщину, хоть бы и в начале XXI века, здесь, в Средней Азии, не воспринимают как человека и разговаривают о делах только с мужчинами.

- Пройдем в дом, - сказал ака, жестом приглашая меня, а уж потом Наташу.

Азиаты здорово приспособились. Умеют строить такие жилища, где даже в дикую жару - вполне прохладно и без кондиционера. Непривычный для русского человека земляной пол вровень с уровнем окружающей местности. Но подумав, понимаешь, что при почти полном отсутствии осадков влаги и сырости здесь боятся меньше всего.

Убранство сакли самое нехитрое.

Но тем не менее я отметил и маленький телевизор, что может работать от автомобильного аккумулятора, и хороший музыкальный центр с сидюшником, и, что самое главное, - американскую рацию "уоки-токи" армейского образца. Такую, какие были на вооружении у всех пакистанцев и моджахедов еще в годы большой афганской войны.

Мы вошли и сняли обувь, так как прямо на земляном полу были постелены вполне еще товарного вида ковры. Опасаясь задеть головою чрезвычайно низкий потолок, я без приглашения по-зэковски присел на корточки.

Дед тоже присел. Сперва на колени, поджав пятки под тощие ягодицы, а потом, переменив позу, уселся по-турецки.

Помолчали.

И за время этой паузы я отметил еще одно очень важное обстоятельство - рация, что лежала у окна, была включена на прием, потому что неожиданно из нее раздалось характерное шипение, за которым послышался ничего не значащий для моего понятия набор гортанных звуков местного диалекта… быр-мыр-дыр, быр-мыр-дыр. Потом опять характерное шипение и снова - быр-мыр-дыр-бамбарбия-кергуду.

Когда рация включилась, дед вздрогнул, но на бородатом морщинистом лице не отразилось никаких эмоций, будто он, как и мы, ничего не понял.

- Ака, помогите нашему горю, помогите нам найти господина Тохтамбашева, - выдавил я из себя, понимая, что отныне отсюда уже пути назад не будет, что сказанные мною слова уже означают для меня, что Рубикон перейден и мосты сожжены.

- А откуда ты знаешь, что я могу тебе помочь? - спросил дед.

- А вон, - кивнул я на рацию.

- А-а-а, это не мой, - сказал дед, - это я на дороге нашел, с вертолет, наверное, уронили, или с бронетранспортер…

- Ты нас не бойся, дедушка, - успокаивающе сказал я, - мы не шпионы.

- А чего мне вас бояться, я старый, - ответил дед, - это вам бояться надо, потому что вы молодые. Жалко, если жизнь рано оборвется, а ты ведь неверный и в рай не попадешь.

Дед что-то сказал давешнему нашему малому в халатике с тюбетеечкой, и тот стремглав выбежал из хижины на улицу.

- На ваше счастье в кишлаке сейчас гости, которые смогут вам помочь, - сказал дед, и мое сердце забилось в тревожном ожидании.

Ждать долго не пришлось.

Уже через час, с завязанными за спиной руками и с обязательными при этом мешками на головах, нас куда-то везли в открытом уазике. Одно было хорошо - на приличной скорости ветерок обдувал лучше любого кондиционера, и поэтому даже с мешком на голове духоты не ощущалось.

Уазик был стандартной военной комплектации, и нас с Натали засунули в то пространство за задним сиденьем, где в ментовских машинах подобной марки отгорожен обезьянник, рассчитанный на перевозку двух задержанных.