Любовь, любовь долговечна. Любовь слепа. Любовь беспорядочна и так совершенна, что мы ищем ее всю жизнь, даже когда нам кажется, что это не так. Думаю, я тоже, но я все равно нашла ее в лице четырех преступников. Их сердца такие же темные, как и их души.

Дело в том, что я никогда не пыталась бороться с ними. Наверное, какая-то часть меня познала их, и хотя мой разум был затуманен предательством и гневом, в глубине души мы сошлись, как кусочки головоломки.

Дизель увидел это раньше всех нас. Остальные жили в неведении, не желая прогибаться и ломаться. Но не только он, хотя именно он разрушил эти стены внутри меня, отказавшись прятаться от правды. Кто-то может назвать его сумасшедшим, но, возможно, он просто просвещенный... и, ладно, немного сумасшедший.

Кензо... черт, Кензо. Это убьет его, если я умру. Он уже потерял свою маму, а у него такое заботливое сердце, даже если вы не всегда это можете видеть. Когда он любит, он любит сильно. Он весь в себе.

Райдер будет винить себя. Он думает, что это его работа ― защищать всех, предвидеть все, но он всего лишь человек. Однако это не помешает ему ненавидеть себя.

Гарретт и так уже близок к краю, это может подтолкнуть его. Мой боец со шрамами заблудится в дебрях своих страхов и демонов, пока его не убьют.

Так что нет, я не могу умереть здесь, потому что это может сломить их, сделать их слабыми и позволить Триаде убить их. Я отказываюсь быть причиной их смерти. Я отказываюсь умирать сама.

Как только я это осознаю, в моих костях обретается спокойствие. Я не собираюсь здесь умирать. Если я и умру, то в окружении своих людей, с оружием в руках и улыбкой на лице. Я должна сказать им, что люблю их.

Дверь открывается, и входит Эндрю, а за ним Лысик. Черт, ладно, время пыток. Я пережила и худшее, я переживу и это. Я повторяю себе это, откидывая голову назад и улыбаясь им.

— Привет, мальчики, кстати, мое стоп-слово ― пузырьки.

— Тебе не понадобится стоп-слово, — шутит Лысик.

— Держу пари, ты говоришь это всем девушкам, наверное, поэтому ты не проходишь дальше первого свидания.

Я ухмыляюсь.

Ирокез Эндрю смеется.

— Она не ошибается.

Лысик подходит ко мне и втыкает дуло пистолета мне в живот, заставляя меня выдохнуть. Когда я наконец снова могу дышать, я ухмыляюсь.

— Черт, парень, ты что, не знаешь, как играть? Ты должен начать мягко, чтобы они все разогрелись. Ты не можешь просто так взять и сыграть, надеясь на лучший исход. — Я смотрю на Эндрю.

— Кто этот новичок? Ты таскаешь его с собой, как одна из тех девиц с чихуахуа в сумочке?

Он разражается смехом и смотрит на Лысика, у которого вся голова покраснела. Я с нездоровым восхищением наблюдаю, как краснота стыда ползет по его блестящей голове.

— Ты ее воском натираешь? Например, полируешь ее, как полируют полы? Потому что она чертовски блестит...

На этот раз он втыкает дуло в мое больное плечо. От внезапного взрыва боли с моих губ срывается хрип, и я пытаюсь свернуться калачиком, чтобы защитить его. В юности я усвоила, что в конце концов все кричат, это может подстегнуть их, но, честно говоря, люди не кричат только в кино. О, нож в кишках? Дайте мне просто помолчать, это так не работает. Но есть два варианта игры ― вы можете позволить им уничтожить вас, сломать вас, или вы можете использовать это против них.

Перевернуть ход истории, быть неожиданным.

Это то, что я делаю. Когда я могу дышать без слез, я подмигиваю ему.

— У тебя и затылок лысый?

Он втыкает пистолет мне в другое плечо, и я чувствую, что оно сломано, чертова сука.

— Чертова лысая сука, — рычу я. — Так нельзя обращаться с леди.

— Никакая ты, блядь, не леди, шлюха, ты ― ходячая мертвая подстилка.

Наступает тишина, и я смотрю на Эндрю.

— Это очень неловко, потому что я не догоняю. Как ты думаешь, он все свои реплики черпает из плохих боевиков?

На этот раз Эндрю останавливает его.

— Фрэнни, хватит, — огрызнулся он. — Она моя, а ты здесь для подстраховки.

Я сдерживаю свой смех столько, сколько могу, а это всего тридцать секунд, а потом я смеюсь так сильно, что почти обмочилась.

— Боже мой, тебя зовут Фрэнни? Вот дерьмо, неудивительно, что у тебя проблемы с гневом, бедняжка Фрэнни! — завываю я.

Лысик рычит и направляется ко мне, но Эндрю опережает его, вставая перед ним, и на мгновение я понимаю, почему именно он мучитель. На его лице мелькает гнев, и он словно увеличивается в размерах. Лысик, он же Фрэнни, отступает, ругается, отворачиваясь, и тогда Эндрю расслабляется, снова сутулится и ухмыляется, словно ему нет дела до всего на свете.

Но теперь я увидела, что он скрывает под маской. Настоящий Эндрю, он любит боль, ему нравится, когда больно, это должно быть... чертовски ужасно.

Эндрю поворачивается и пожимает плечами.

— Веди себя хорошо, он может убить тебя.

— Да, это не сработает. Люди говорили мне вести себя хорошо с самого детства, и посмотрите, где я сейчас.

Пожимаю плечами в стиле «ну и дела», пока он подходит к подносу и расставляет свое оборудование.

— Так скажешь мне, как долго ты этим занимаешься?

— О, несколько лет, — отвечает он, беря в руки скальпель.

— Много клиентов? — спокойно спрашиваю я.

Он делает шаг ко мне с жестокой улыбкой.

— Ты странная, ты знаешь об этом? Не бери в голову, у них у всех красная кровь.

— Как бы вы испугались, если бы моя кровь сейчас оказалась синей?

Я смеюсь, но смех переходит в стон. Я скрежещу зубами, когда он проводит секачом по моему лицу, легкий порез, но достаточно глубокий, чтобы я почувствовала, как кровь стекает по щеке.

— Ублюдок, это чертовски выгодно, парень.

— Извини.

Он кивает и проводит лезвием по моей руке.

— Так лучше?

— Намного, спасибо. Только не испорти мне татуировки, а то Гарретт разозлится, а в прошлый раз, когда ему пришлось делать мне татуировку... ну, скажем так, это действо обернулось хэппи эндом для всех.

Эндрю ухмыляется.

— Конечно.

Он начинает проводить ножом по верхней части моих ног, и я издаю небольшой крик, который вызывает смех у Лысика.

— Эй, Фрэнни, ты думаешь, твоя мама назвала тебя так из-за твоего огромного влагалища? — спрашиваю я, задыхаясь.

Тогда Эндрю повышает градус. Когда он вонзается в мой живот, у меня нет времени на разговоры, все, что я могу делать в течение следующего времени, это дышать и кричать. Когда он отходит назад, моя голова падает, я с трудом сдерживаю слезы, поэтому, будучи сумасшедшей сукой, я закручиваю запястье в колючую проволоку, перерезая его так, что боль заставляет меня кричать, перекрывая шум водопроводных труб.

Они могут получить мои крики, больше ничего.

Когда я возвращаюсь в реальность, я поднимаю голову, плюю кровью в Лысика и смеюсь.

— Это было весело, что дальше?

— Скажи мне, как попасть в их квартиру? — спрашивает Эндрю. А, значит, они не так уж много знают.

— Не знаю, они любят завязывать мне глаза, извращенные ублюдки.

Я ухмыляюсь.

Он снова вонзает в меня нож, и я стону, но еще дышу, агония нарастает внутри меня. Черт, черт, черт. Не теряй сознание, Рокси. Когда я чувствую, что не отключусь, я улыбаюсь ему, мои губы слегка онемели.

— Можно мне звонок другу?

Он вздыхает и вытирает лезвие.

— Ну же, Рокси, было бы жаль выпотрошить такую женщину впустую. Расскажи мне то, что я должен знать. Расскажи мне все о Гадюках.

— Да, я собираюсь жестко отказаться от этого. Никакого компромисса, даже за твои денежки, сука, эти ублюдки сумасшедшие.

Он приседает и хватает меня за колени, глядя на меня сверху.

— Боишься их больше, чем меня?

— Да, блядь, да. Ты что, не слышал меня? Они безумны, а я им нравлюсь! Представь, что они делают с теми, кто им не нравится...

Тогда я ухмыляюсь шире.

— Представь, что они сделают с тобой за то, что ты ко мне прикоснулся. В прошлый раз они сломали парню руки и вырвали язык... Интересно, ты будешь кричать?

Я смотрю, как он поднимает нож, покрытый кровью. Это напоминает мне о Дизеле, и, как ни странно, моя киска сжимается... как, правда, сейчас? Сейчас не время.

Да, я успешно разозлила Эндрю.

Он бьет меня сзади, и моя голова откидывается в сторону, когда кровь наполняет мой рот. Выплюнув ее, я со смехом поворачиваюсь обратно и широко улыбаюсь ему, кровь, несомненно, покрывает мои зубы и губы, если судить по его отвратительной усмешке.

— Ты называешь это пыткой? Предпочитаю прелюдию поизящнее. Давай, ты можешь лучше, — дразню я.

— Скажи мне! — рычит он мне в лицо, нетерпеливый теперь, когда понимает, как трудно будет меня сломить.

Облизывая губы, я смотрю ему в глаза. Я ни за что не предам своих ребят. Под пытками тебя учат раскрывать информацию, которая не важна и близка к правде, но я ни за что не пойду на такой риск. Дизель убьет меня, любовь это или нет. Я знаю, что это принесет мне немало боли, но я выдержу.

Я смогу это пережить.

Глубоко вдохнув, я серьезно киваю, все тело болит, кровь стекает по моим изгибам, и агония рвется по венам.

— Хорошо, хорошо, я расскажу вам...

Они оба выжидающе смотрят на меня, пока я пытаюсь выглядеть кроткой и сломленной, позволяя слезам наполнить мои глаза, настоящим слезам от боли. Задыхаясь от боли, протестуя ребрами, я произношу:

— И я всегда буду любить тебя...

Эндрю вздрагивает от того, как громко я пою.

Он снова бьет меня по спине, прерывая песню, и я выплевываю кровь и поворачиваюсь к нему спиной.

— Нет? Не чувствуешь? Как насчет репертуара группы Metallica? Нет, как насчет Tэй-Tэй[4]? Ты выглядишь прямо как тайный фанат Тейлор Свифт!

Лысик делает шаг вперед, нацеливая на меня свой пистолет.

— Заставь ее говорить, — требует он. — У нас не так много времени, прежде чем они придут за ней.

Я усмехаюсь на это.

— Фрэнни, они уже пришли, и ты в полной жопе. На чем я остановилась? О, Тэй-Тэй...

Я начинаю петь, и он с рычанием распахивает дверь и выбегает прочь.

— Подожди! — зову я. — Нам было так весело, Фрэнни! Я еще даже не дошла до своих любимых треков!

Эндрю вздыхает, как будто он разочарован во мне.