Глава 4

Размахивая руками, бегу по тротуару, затем резко сворачиваю влево на соседнюю улицу, прикладываю максимум усилий, чтобы не сбивать с ног пешеходов. Уворачиваюсь от сигналящей машины и пересекаю проезжую часть в три прыжка, еще в два – взмываю по бетонным ступенькам в пустой торговый центр, который тянется вдоль двух кварталов. Как раз до того проулка, в который свернул мальчишка. Пролетаю мимо магазина «Gap» и через ресторанный дворик.

‒ Осторожней! – угрожая тростью, кричит сутулый седой покупатель, когда я несусь в непосредственной близости.

Выскакиваю на улицу через заднюю дверь торгового центра.

Смотрю направо, затем налево. И замечаю убегающего маленького засранца. Его рюкзак мелькает, как сигнальный огонь в гаснущем солнечном свете. По моему лбу струится пот; я мчусь, перепрыгнув через пожарный гидрант, как атлет в беге с препятствиями. Вытягиваю руку, растопырив пальцы, и хватаю гаденыша за шиворот.

«Попался!»

Он возмущенно шипит и дергается, как рыба на крючке, пытаясь вырваться из моей хватки. Не выйдет.

‒ Отцепись! Пусти!

Встряхиваю его, чтобы утихомирить, и рявкаю:

‒ Довольно!

Кулачки колотят меня по рукам и животу. Встряхиваю пацана еще раз.

‒ Я сказал, прекрати! Немедленно. – Затем добавляю спокойнее: – Не собираюсь тебя бить.

Но воришку так просто не заткнуть.

‒ Помогите! – вопит малец, пытаясь поймать взгляды любопытных прохожих, пялящихся на нас. Как и большинство зевак, окружающие проходят мимо, полагая, что вмешается кто–нибудь другой, а они могут идти. Затем маленький засранец пускает в ход мантру, которую сверхзаботливые родители – и социальные службы со своими предупреждениями об опасных незнакомцах – вбивают в голову детям.

‒ Ты не мой отец! Я тебя не знаю! На помощь!

Трясу его еще сильнее, так что воришка клацает зубами. Шикаю:

‒ Уверен, что хочешь привлечь внимание, когда в твоем чертовом рюкзаке лежит мой кошелек?

Это сразу его усмиряет. Задыхаясь, как лисица в ловушке, прекращает извиваться. Смелости мальцу не занимать ‒ смотрит на меня, сердито нахмурив брови.

‒ Проблемы?

Вопрос задает полицейский, подошедший справа. Оценивает ситуацию строгим взором, пока не узнает меня.

‒ Привет, Бекер! – едва заметно улыбается.

Большинство полицейских инстинктивно недолюбливает адвокатов. И я их понимаю. Копы каждый день рискуют жизнью, чтобы убрать с улиц всяких негодяев, а я и мои коллеги из кожи вон лезем, чтобы их освободить. Часто извращаем действия самих полицейских – как провели арест, имели ли на то основания, – чтобы найти причины вызволить наших клиентов. Конечно, по своей природе это враждебные отношения. Лед и пламя.

Лично мне полицейские нравятся. Конечно, они жесткие парни и временами ведут себя как обличенные властью мудаки, но в большинстве своем – честные люди, пытающиеся выполнять очень трудную работу.

Пол Ноблеки – патрульный полицейский и посещает тот же спортзал, что и я. Мы несколько раз играли в баскетбол, а после пропустили кружку–другую пива.

‒ Как дела, Ноблеки?

Офицер приветливо кивает.

‒ Не жалуюсь. – Показывает на мальчишку, которого я все еще держу за шкирку, как бродячего щенка. – Что случилось?

Прежде чем я успеваю открыть рот, щенок встревает:

‒ Я просто дурачился. Бекер за мной присматривает. Я сказал, что бегаю быстрее него, а он не согласился.

Сначала я чуть было не рассмеялся – мальчишка определенно умеет вешать лапшу на уши. Интересно, он никогда не задумывался о карьере адвоката или политика? Потом возникло желание опровергнуть его выдумки, объяснить все Ноблеки и сдать в полицию. Умыть руки.

Но что-то в лице пацана… не позволило мне так поступить. Выражение глаз ‒ смесь отчаяния и горечи. Малец надеется на мои помощь и сострадание, но в то же время ненавидит свою нужду в них. Есть в этом мальчике некая невинность, в отличие от потрепанных беспризорников. Что-то в нем говорит мне: его еще можно спасти.

И что парень того стоит.

Поэтому я лохмачу его волосы, разыгрывая спектакль.

‒ Я же говорил, что поймаю тебя.

Ноблеки смеется.

‒ Неужели кто-то действительно доверил тебе ребенка? – смотрит на мальчика. – Соболезную.

Тот вздрагивает. Быстро, почти незаметно. Но я улавливаю.

Ноблеки пихает меня локтем и шутливо спрашивает:

‒ Сколько берешь? – У него самого пятилетний ребенок. – Если в ближайшее время я не свожу Эми куда–нибудь поужинать, она со мной разведется.

Качаю головой.

‒ Разовая сделка. Дети – это не мое.

Полицейский разворачивается.

‒ Ладно, увидимся, Бекер.

‒ Не унывай, – желаю на прощание.

Как только Ноблеки оказывается вне зоны слышимости, оттаскиваю мальчишку в сторону от края тротуара, поближе к зданию. Вытянув руку, требую:

‒ Верни.

Малец закатывает глаза и, выудив мой кошелек из рюкзака, отдает. Вряд ли у него было время что-то вытащить, но все равно проверяю наличные и кредитки.

Довольный, кладу кошелек в карман.

‒ Как тебя зовут?

Он пронзает меня сердитым взглядом.

‒ Ты коп?

Качаю головой.

‒ Адвокат.

‒ Я Рори.

‒ Рори, а дальше?

‒ Мак-Куэйд.

Оглядываю мальчишку. Белая рубашка с фирменными пуговицами, бежевые брюки – форма частной школы. Кеды за двести пятьдесят долларов и рюкзак марки «J.Crew». Возникает вопрос:

‒ Зачем ты стащил мой кошелек, Рори Мак-Куэйд?

Пинает тротуар.

‒ Не знаю.

Ну конечно, не знает.

Малец приподнимает плечи.

‒ Наверное, хотел посмотреть, смогу ли.

И тут я задаюсь вопросом: что, черт возьми, мне теперь с ним делать? Спасти его от системы кажется правильным, но нельзя позволять улизнуть, избежав ответственности. Рори следует усвоить, что дурацкие выходки имеют последствия, серьезные, и понять это он должен сейчас. Иначе, почувствовав безнаказанность, в будущем может совершить гораздо худшие поступки, за которыми последует более суровое возмездие.

Машу рукой в сторону конца квартала.

‒ Окей, пошли.

Рори не двигается с места.

‒ Никуда я с тобой не пойду. Может, ты педофил.

Хмурюсь.

‒ Я не педофил.

‒ Все растлители малолетних так говорят.

Мои брови взлетают вверх.

‒ Смышленый карманник, да? Отлично. Мне сегодня везет. – Снова показываю в сторону конца квартала. – Я отвезу тебя домой. И расскажу твоим родителям, что ты сделал. А они пусть сами с тобой разбираются.

Мою мать тоже часто навещали по подобным поводам – учителя, школьные психологи, великодушные полицейские. Это никак не влияло на мой норов или плохое поведение, но мама всегда была признательна, если ей сообщали, что вытворяет сын. Хоть и не могла с этим ничего поделать, ибо слишком много работала.

Рори мрачнеет.

‒ В этом нет необходимости. Я больше не буду воровать.

‒ Все воришки так говорят.

Он издает короткий сухой смешок. Но все еще колеблется.

‒ Слушай, парень, либо я везу тебя домой, и ты получаешь нагоняй от родителей, либо зову обратно офицера Ноблеки. Выбирай.

Снова пинает тротуар и тихо чертыхается. Затем поправляет рюкзак на плече и встречается со мной глазами:

‒ Где твоя машина?

Когда подходим к моему «мустангу», Рори забирается на заднее сиденье и без напоминания пристегивает ремень. Называет свой адрес – всего в шестнадцати километров от города, и мы отправляемся в путь.

‒ Тебя на самом деле зовут Бекер? – интересуется мальчик через несколько минут. Ловлю его взгляд в зеркале заднего вида.

‒ Да, Джейк Бекер. – Теперь я задаю вопрос: – Сколько тебе лет, парень?

‒ Через пять месяцев будет десять.

Медленно киваю.

‒ То есть девять.

Он ухмыляется.

‒ И ты говоришь, что это я смышленый.

Остальное время поездки ведет себя тихо, уставившись в окно. Но когда мы сворачиваем на автостраду Рок–Крик, где вдоль дороги тянутся огромные древние дубы, названия улиц сменяются на Уайтхэвен, Фоксборо и Гэмпшир, а на подъездных дорогах появляются ворота, Рори мрачнеет. Угрюмость исходит от него задумчивыми, враждебными волнами, проявляется в сжатых руках и напряженных плечах.

‒ Они же не станут наказывать тебя чересчур строго?

Имею в виду его родителей. То, что Рори хорошо кормят, на нем чистая одежда и нет синяков, не значит, что дома его не ждет что-то ужасное.

‒ Нет, ‒ отвечает без страха. – Со мной все будет в порядке.

Когда подъезжаю к дому Рори, автоматически открываются ворота из кованого железа. Широкая подъездная аллея, окруженная фонарными столбами и вишневыми деревьями, изгибается подобно подкове. Особняк в величественном георгианском стиле полностью отреставрирован – все четырнадцать окон с черными ставнями и белыми лепными рамами. Рядом гараж на три автомобиля и большая лужайка, огороженная стеной из натурального камня и ярко–зеленым кустарником.

Глушу мотор и смотрю на здание, размышляя, не хочет ли мальчишка обмануть меня.

‒ Ты здесь живешь?

‒ Да.

‒ Ты, типа, сын садовника?

Рори недоуменно хмурится.

‒ Нет, это дом моих родителей. – Потом тихо добавляет: – Был…

Не вдаваясь в подробности, просто выпрыгивает из машины, волоча за собой рюкзак. Догоняю его широкими шагами, и мы останавливаемся перед массивной дубовой дверью. Кладу руку ему на шею, чтобы быть готовым, если Рори решит дать деру. Потом жму на дверной звонок.

Немедленно раздается протяжное тявканье. Изнутри доносится шебуршение, распахивается дверь.

И у меня перехватывает дыхание.

Девушка, примерно метр шестьдесят восемь, может быть, метр семьдесят, с длинными, стройными ногами в удобных черных леггинсах. Тонкая талия дразняще просвечивает сквозь хлопковую блузку с пуговицами по верху, которые с трудом сдерживают идеальную, полную, упругую грудь. Изящная молочно–белая шея. А ее лицо… Иисусе, самые известные модели Victoria’s Secret даже рядом не стояли. Упрямый подбородок, высокие скулы, пухлые, сочные губы без помады, озорной носик и кристально–голубые глаза, сверкающие как бриллианты солнечным зимним днем. Каштановые волосы, отливающие разными оттенками, собраны на макушке, и только несколько прядок вьются вокруг лица. Очки в прямоугольной черной оправе обрамляют эти потрясающие глаза, придавая ей вид сексуальной учительницы или знойной библиотекарши.