Отходить после кокса в кутузке было хуже всего. Голова раскалывалась на две части, меня рвало в божество из нержавейки. И чувствовала я себя просто погано. Мне хотелось только спать, но койка была бугристой, и своенравные пружины кололи в спину. Все эти ночи я провела без сна за блеванием.

На этом острове я одна.

Никаких звонков, посетителей и корреспонденции.

Мне отказывались сообщать новости об Алексе. Появилось ощущение, что его никогда и не было. Единственным доказательством обратного было его имя, вытатуированное на моей коже. Оно стало моим маяком. «Когда-нибудь», — пообещала я себе. Я смогу увидеть свое имя, выписанное черным жирным шрифтом, вдохнуть аромат плоти и ощутить его тепло.

Положительный момент (мне действительно был необходим таковой): через пару дней в одиночной камере у меня начались месячные, что стало облегчением. На один пункт меньше для беспокойства. И, честно говоря, я даже не могла представить, что принесла бы ребенка в мир, где оба родителя закрыты в тюрьме. Его бы всю жизнь преследовал позор из-за такого родства, что не было честно по отношению к малышу.

Но опять же, я была опечалена тем, что не получила этой части Алекса, пусть даже и на секунду. Эгоистичное желание охранить в себе то, что уже недостижимо.

Теперь это останется лишь в мечтах, плодом моего воображения.

Я начала забывать о нем все.

— Перез, — обратился Брюстер, еще один федерал в здании с сотнями таких же. Отперев дверь камеры, и распахнув ее, он зашел внутрь и жестом велел встать. — Руки за спину, лицом к стене.

Стандартный протокол, через который я проходила каждый раз, когда им надо было вывести меня из камеры. Такое случалось редко, но сегодня четверг, меня отправят в Аризону, где я предстану перед судом за все совершенные преступления.

По дороге к лифту я оглядывала коридоры в поисках Алекса, но осталась разочарована. И виновата в этом я сама, чего уж говорить. Такой милости ко мне не проявят, они слишком умны, чтобы позволить нашим путям пересечься.

Сколько дней прошло? Шесть? Почему казалось, что прошла уже вечность?

Знать, что он где-то рядом, но будто на другом конце света, было самой ужасной пыткой. Никогда я не чувствовала себя такой опустошенной и одинокой, убитой горем и слабой. Перспектива была мрачной, я пыталась цепляться за надежду, что, возможно, еще увижу его. Но это было ложью, которую я повторяла себе, чтобы просто дышать.

Когда правда прорвет мою завесу отрицания (а это точно произойдет), мое сердце перестанет биться.

Мы с Брюстером подошли к лифтам и остановились в ожидании. Перед нами стояли два федерала, но я даже не подняла головы, чтобы получше разглядеть их, а смотрела в пол, зачарованная его мелкими недостатками.

— Парень просто охреневший, ты его видел? — сказал один придурок другому.

— Гребаного бритоголового в четвертой камере? — уточнил второй.

В десяти камерах от моей.

— Да, этот чертов псих, — продолжил первый с тяжелым вздохом. — Господи, в первую же ночь нам пришлось его удерживать. Слышал об этом?

— Удерживать? — удивленно переспросил второй засранец. Я тут же посмотрела на него и увидела растерянное выражение лица. — Он был настолько агрессивен?

— О да, — засмеялся придурок. — Сорвался на наших парней, разбил нос Эндрю и сломал пару ребер Смиту. Потребовалось шесть человек, чтобы сдержать его.

— Черт возьми, чувак, — заржал второй. — Что его вывело?

— Я так понял, это из-за его девушки…

Брюстер прочистил горло, и оба кретина обернулись. Я почувствовала их пристальный взгляд на себе. Двери лифта открылись, они зашли, ожидая нас, но мой сопровождающий придержал меня и махнул им ехать без нас. Кивнув, они продолжили разговор шепотом, их голоса скоро стихли за закрытыми дверями кабины.

Брюстер снова нажал на кнопку вызова лифта, крепче сжав мою руку, и наступила тишина.

— Они говорили о моем Алексе, да? — спросила я, уже зная ответ.

— Да, — подтвердил он, но это было все, что он собирался дать мне.

Немного, но я наслаждалась каждой деталью, снова и снова проигрывая разговор в голове. К моменту прибытия следующего лифта меня трясло, и я была готова рухнуть. Возмездие наконец-то обрушилось на меня в виде правды. Я никогда больше его не увижу. Наш короткий роман, прерванный насильно, окончен. Никаких песчаных пляжей и обещаний счастливой жизни. Это фантазия. Тюрьма моя действительность.

И мне пора к этому привыкнуть.

Дзинькнув, двери лифта открылись. Брюстер провел меня в холл, где передал в руки Гаррета, который расписался за меня и забрал необходимые для перевода документы. На другом конце города меня ждал тюремный самолет, вылет которого был назначен на двадцать минут двенадцатого. Дорога в один конец без остановок займет ровно три часа сорок пять минут. На земле Аризоны я окажусь чуть позже часа дня.

Обезумевшие СМИ снаружи оказались неожиданностью. Толпа репортеров со вспышками и камерами разбила лагерь перед федеральным зданием. Они обступили внедорожник, как только агент выехал на дорогу.

С протянутыми микрофонами они выкрикивали вопросы в мой адрес.

— Почему вы это сделали?

— Вы виновны?

— Хотите, чтобы вас называли Бонни?

— Как долго вы планировали вымогать деньги у отца вашего парня?

— Каково это — быть самым разыскиваемым подростком в мире?

Их лица прижимались к затемненным стеклам в желании увидеть меня. Я пялилась в ответ, забывая всех в следующую секунду.

Гаррет, матерясь и гудя клаксоном, пробирался через живую массу тел, пока не освободился от сумасшествия. Крики стихли вдали, и наступила тишина… жуткое безмолвие.

Ни разговора. Ни радио. Ни звука. Ничего.

Перейдем сразу к аэропорту, ведь теперь моя жизнь — будто размытое пятно. Меня погрузили в небольшой самолет и усадили рядом с Гарретом. Закованные в наручники руки лежали на коленях, он пристегнул меня и заказал выпить.

Виски со льдом.

— Тяжелая работа, — пошутил он.

Стюардесса, осведомленная о моих преступлениях, улыбалась агенту, но держалась на расстоянии от меня. Неделю назад я бы посмеялась: тетка килограмм на двадцать тяжелее меня боится девчонки.

Я была безоружна и прикована к месту. Блядь, безобидна.

Что за идиотка.

Прикрыв глаза, я откинула голову и отключилась от всего до конца полета.

Не имело значения.

Ничего не имело значения.

В Феникс мы прилетели вовремя. Солнце висело высоко в небе, была середина дня. Стояла типичная аризонская погода: было чертовски жарко, капли пота скатывались со лба и шеи. Гаррет постоянно ныл и спрашивал, как я терплю эту жару.

Я молчала, как и обычно, а он не давил.

Меня быстро провели через аэропорт и усадили в очередной государственный внедорожник, на котором повезли в суд Марикопа в центре Феникса для вынесения обвинения.

Окна не были затонированы, что вызвало еще больше нытья от моего сопровождающего.

В июне было тридцать пять градусов по Цельсию, что на несколько градусов ниже нормы. Найди я в себе сил озаботиться, то закатила бы глаза и назвала его слабаком.

Уставившись в окно на Горбатую гору, я чувствовала себя чужой в знакомых местах.

Раньше этот город был моим домом, но теперь…

Должен стать тюрьмой.

Снова хаос и репортеры, ждавшие нас перед дверями суда и жаждавшие получить мое заявление. Хоть что-нибудь. Им хотелось получить информацию первыми. Я молчала и ничего им не показывала, кроме взгляда, в котором не было ни эмоций, ни сопереживания.

Гаррет, словно телохранитель на полставки, провел меня через столпотворение в безопасность здания. Там ждал другой офицер, которому он меня и сдал. В глазах агента читалась симпатия, когда он прощался. Ему было отлично известно о моих перспективах здесь, и они не сулили ничего хорошего.

Но какая ему разница? Больше я не его проблема. Теперь я ответственность и бремя офицера Джо Ардена.

Тот еще мужик.

Арден был молод и самоуверен. Говорил с раздражающим фырканьем, усмехался и отвешивал пошлые шуточки в мой адрес. Язвительных замечаний насчет моей жизни в тюрьме и возможных составов смертельной инъекции, которая может довольно быстро пойти (а может и не пойти) по венам, хватило, чтобы я его возненавидела. Но на первом месте в моем списке людей, которых я собиралась убить, он оказался из-за своих рук, которыми он касался меня в неподобающих местах, и обещаний приходить ко мне в камеру.

Интересно, что во мне так привлекало этих хищников?

Около пяти вечера я стояла перед судьей, который напомнил обо всех моих обвинениях и праве на адвоката или общественного защитника. И вот мое заявление:

— Невиновна, — произнесла я, хотя мы все знали правду.

Судья установил сумму залога в пятьсот тысяч долларов, после чего меня должны были перевезти в тюрьму Дюранго до предварительного слушания, назначенного через неделю в четверг.

— Ты и дня не продержишься с зэками, Перез. Они съедят тебя заживо, — фыркнул Арден, таща меня в комнату ожидания, куда кинул к остальным двадцати женщинам.

Небольшое, компактное помещение, где все были сдавлены, как в банке сардин. Эффективная цена для штата. Все мы направлялись в одно место, но автобус пока не приехал.

Я сидела с опущенной головой и теребила кутикулу, которая болела и кровоточила. Навязчивая привычка, позволявшая сосредоточиться только на боли.

— Ты знаменита, — заметила женщина, пихнув меня локтем.

Подняв взгляд, я заметила двадцать пар глаз на себе. Все глянули на телевизор, висевший в углу. Шли новости по третьему каналу, и они показывали мое лицо в рубрике про преступность. Старая песня, но только я собралась отвернуться, как на экране появилось прекрасное лицо Алекса с его пронизывающим взглядом ярко-голубых глаз.

Реакция окружающих была мгновенной.

Ахи, охи и девичьи вздохи наполнили комнату, все восхищались тем, кто принадлежал мне, пока мое сердце сжималось в агонии. Тоска по нему уничтожила меня изнутри, пробив стену безразличия, которую я возводила целый день.