― Куда?

― На встречу с клиентом.

― В выходной?

― Нет покоя нечестивым. ― Поворачиваюсь и иду к выходу, но его голос останавливает меня.

― Подожди.

― Что? ― Смотрю на него через плечо.

― Ты не поздравил Гвен с днем рождения.

― Поздравь ее от моего имени. Я оставлю подарок.

― Нет, бл*дь. Ты пойдешь и сделаешь это сам. Не хочу видеть разочарование на лице своего ангела, когда она узнает, что ее дядюшка Нэйт проигнорировал ее в особенный день.

Пять минут. И ни минутой больше.

Гвинет

Теперь я совершеннолетняя.

По крайней мере, мне нравится так думать. Папа все еще считает меня маленькой девочкой, которую он должен защищать.

Я чувствую, что он наблюдает за мной, даже когда его нет рядом. Особенно в те моменты, когда планирую сделать что-то, что ему не понравится.

С тех пор как я появилась на пороге его дома, когда мне было меньше одного дня от роду, Кингсли Шоу поставил перед собой задачу защитить меня любой ценой. И неважно, что в то время ему было семнадцать, почти восемнадцать, он учился в средней школе и не имел ни малейшего представления о воспитании детей.

Особенно такой капризной и активной, как я.

Он в одиночку воспитывал меня, пока учился в колледже, а затем в юридической школе и сдавал экзамены. Скажем так, ребенок не очень-то облегчал жизнь отца в колледже, но он ни разу не дал мне почувствовать, что его нет рядом.

Я всегда была любимой дочерью, хоть и одинокой, без видимой причины мой мозг становится пустым (прим. пер.: Синдром пустого разума, известный как отключение разума, относится к крайнему разделению между восприятием и вниманием. Это ситуация, когда внимание не в состоянии осознать какие-либо стимулы). Терапевт, к которому водил меня папа, сказал, что это депрессия. Я называю это состояние опустошением разума, которое не под силу вылечить ни одному психотерапевту, но суть не в этом. Дело в том, что меня любили, но никогда не баловали и не относились как к королевской особе из-за того, что мой дедушка был богат или папа владел юридической фирмой.

Он по-прежнему офигительно строг и вводит комендантский час, от которого надеюсь сегодня избавиться.

Я говорю папиным друзьям, что собираюсь что-нибудь выпить. У меня не так много друзей, поэтому папа обычно приглашает своих. Раньше, когда я приглашала одноклассников, их очень пугали крутые бизнесмены и политические деятели, поэтому я перестала это делать, чтобы не нервировать их и себя.

Я не люблю свой день рождения. Этот день напоминает о том, когда родился мой опустошенный разум.

И женщине, которая мне его подарила.

Как бы то ни было, я пробираюсь сквозь толпу, заставляя себя улыбаться. Естественно, все эти люди пришли не ко мне, а к папе. Многие вещи, в которых он преуспел, являются моими слабостями, например, физические нагрузки, харизма и, очевидно, полноценный мозг.

Но, единственное, в чем я хороша, так это в многозадачности, поэтому мне не составляет труда окинуть взглядом присутствующих, одновременно улыбаясь и играя роль именинницы ― роль, которую каждый год играю для папы.

Мое темно-красное платье липнет к коже, но это никак не связано с потоотделением из-за частых передвижений. Я сопротивляюсь желанию вытереть потные руки о материал. Оно не только дизайнерское, но и тщательно подобрано, чтобы я выглядела взрослой.

Платье облегает мои изгибы и подчеркивает талию, а также имеет глубокий V-образный вырез, подчеркивающий грудь и дразнящее декольте. Я даже пожертвовала своими любимыми белыми кедами ради черных туфель на высоком каблуке, которые сейчас мучают мои бедные ноги.

Но все напрасно, если я не смогу его найти.

Мой затылок пульсирует, длинные пряди прилипают к шее и вискам. Чем больше преодолеваемое мной расстояние, тем сильнее впиваюсь ногтями в кулаки.

Почти все, кого знает папа, здесь, ну, за исключением его мачехи, потому что, как говорит папа: ей не рады в доме дедушки.

ОН тоже здесь.

Человек, которого я ищу в толпе, хотя он под запретом.

Спустя, казалось бы, вечность, сажусь на качели, которые папа соорудил для меня, когда я была ребенком, и поставил на заднем дворе возле второго бассейна. Я смотрю на огни, отражающиеся от воды, и испускаю долгий вздох.

Территория освещена фонарями и множеством гирлянд, свисающих между деревьями, но все равно здесь тускло по сравнению с передней частью дома.

Мое сердце немного разбито, растоптано, хотя у меня нет никаких логичных причин для таких чувств.

Но что такое логика? Папа говорит, что все хорошее немного пресыщено, несовершенно.

Нелогично.

Я не должна погружаться в уныние на долгожданном праздновании восемнадцатилетия, но ничего не могу с собой поделать. Раскачиваюсь взад-вперед от душевной боли.

У меня были большие планы на сегодняшний день. Не потому, что люблю дни рождения, а потому, что это особенный день. Сегодня я официально перестала быть ребенком.

Но мой самый грандиозный план был сорван еще до его реализации.

Достаю телефон из лифчика и открываю фотоальбом под названием «Воспоминания». Нахожу фотографию с моего первого дня рождения, где я визжала на руках у папы, а дядя Нэйт пытался схватить меня.

Нэйт.

Не дядя Нэйт. Нэйт.

Провожу пальцами по изображению его лица и замираю от волнения, пронзающего мое тело.

Прошло некоторое время с тех пор, как я начала чувствовать странные разряды, когда вижу его или думаю о нем. Он начал появляться в непристойных снах, от которых я просыпаюсь мокрой и потной, и мне приходится снимать напряжение посреди ночи.

Поэтому он больше не может быть дядей Нэйтом.

Он больше не друг отца, не самый могущественный человек на свете. Может, он и сын сенатора, но для меня он теперь гораздо большее.

Он владеет половиной мира и готов завладеть остальной половиной.

― Вот ты где.

Я замираю, крепко сжимая в руке телефон. Может, в день рождения я обрела навыки волшебницы и наколдовала его?

Это, конечно, глупо, потому что я чувствую тепло его тела и чувствую запах одеколона. Немного мускусный, пряный. Немного... неуместный.

Я не должна узнавать его по запаху или распознавать среди десятков людей, находящихся в нашем доме. Мне не следует покрываться румянцем только потому, что слышу его глубокий, грубый голос, произносящий только жесткие, серьезные вещи.

Голос, принадлежащий человеку, о котором я начала мечтать, несмотря на свою чертову сущность.

И теперь он стоит позади меня.

А это значит, что ему может быть виден экран моего телефона.

Я вскакиваю, прижимая его к груди, и понимаю, что это очень плохая идея, потому что его лицо на фотографии прижимается к декольте, и мое сердце как бы взрывается.

Моя реакция идет по нарастающей, и остановить ее невозможно. Полуоткрытый рот, выражение лица, словно у оленя в свете фар.

Вместо того чтобы прокомментировать свою фотографию на моем телефоне, он встает перед качелями, возвышаясь надо мной, словно гребаный бог.

Два в одном: горяч как Адонис и холоден как статуя.

Это сравнение было в одном из журналов. В статье говорилось, что сын сенатора Брайана Уивера ― кстати, это Нэйт ― один из самых востребованных холостяков и самый безразличный из них.

Но со мной он никогда не был холоден, несмотря на все разговоры. Со мной он всегда был дружелюбен. Ну, в некоторой степени дружелюбен. Потому что дядя Нэйт слишком собранный, чтобы быть дружелюбным в традиционном смысле.

Нэйт. Укоряю себя. Нэйт.

― Не волнуйся. Я не собираюсь подслушивать твои разговоры с парнем.

Мое сердце совершает сальто-мортале (прим. пер.: Сальто-мортале (итал.) ― смертельный скачек), и я чувствую, будто меня сейчас вырвет или я упаду в обморок, а может быть и то, и другое.

Возможно, изначально тошнота была связана с его отсутствием на моем совершеннолетии, но теперь меня мутит от его слов.

Парень.

То есть, он мой парень, раз я на него пялилась. Ну, это не совсем то, что он имел в виду, но в моем извращенном мозгу его слова приобретают иное значение.

Откидываю голову назад, чтобы рассмотреть его.

Его лицо ― четкие линии и очерченные скулы, затененные в зависимости от того, откуда падает свет. У него особенные черты лица. Нэйт безупречно контролирует язык тела и мимику, и это проявляется в каждом его движении

Чем старше становлюсь, тем больше понимаю его солидный, безмолвный характер, говорящий поступками, а не словами. Также я начала понимать, почему он ― идеальный партнер для папы. В некотором роде они похожи, но Нэйта сложнее понять. Из-за его жесткой манеры поведения мне приходится быть очень внимательной, чтобы расшифровать любые изменения в его мимике.

В данный момент у него пустое выражение лица, что может означать многое. Он зол, осуждает?

Или, возможно, равнодушен, как и в большинстве случаев.

Не могу перестать смотреть на него, изучать, наслаждаться его видом, словно давно не видела. Стараюсь запечатлеть в памяти его одетого в костюм и то, как величественно он в нем выглядит.

Не могу отвести взгляд от густых бровей, ресниц, легкой щетины и нескольких прядей темно-русых волос, нежно касающихся лба при каждом порыве ветра.

И на какой-то миг, мне захотелось стать прядью или порывом ветра. Подойдет и то, и другое.

И я не могу перестать смотреть в его темные глаза, которые сейчас кажутся практически черными. У его глаз словно свой язык, который никто не может изучить, как бы ни старался.

Язык, на котором я отчаянно пытаюсь говорить уже некоторое время.

Крепче сжимаю телефон, нуждаясь в мужестве, которое он может придать.

― У меня нет парня.

― У Кинга будет меньше поводов для беспокойства.

Прикусываю нижнюю губу, не в силах скрыть разочарование от того, как грубо он проигнорировал мое заявление и перевел все на папу.

Мне нужно остановиться.

Обычно я так и делаю.

Нэйт не из тех мужчин, которые позволяют кому-либо оказывать на себя давление... и я не исключение.